— Смотри, — сказала она, — ты сейчас как только что раскрывшийся бутон, тебе цвести и цвести. Груди твои — головки спелого мака, а мои — пустоцвета. Да, собственно, к чему они мне...

Полина очень переживала, что у нее не было детей, завидовала другим женщинам, хотела ребенка. Лиза тогда не понимала еще всей остроты ее горя, не задумывалась об этом. Просто ей хотелось походить на Полину, и все. Она даже не знала, кто повинен в этом бесплодном браке — Полина или Леонид, да и не старалась узнать. Ей нравилась Полина, и не только внешне. Спокойная, доброжелательная, заботливая, в то же время нетерпимая к фальши, лжи, безответственности. Если что не сделает, себя никогда не щадила, но и другим за недостатки доставалось, хотя говорила она об этом необидно для человека. И читала Полина много, особенно медицинской литературы. Сельсовет денег на выписку газет и журналов почти не выделял, поэтому многое она покупала и выписывала сама. Даже книги по терапии и хирургии, предназначавшиеся для врачей. Поэтому работала она не как фельдшер, а как настоящий врач. Так и Лизе хочется, и учиться хочется. Вот было бы заочное отделение в медицинском институте, Лиза обязательно бы поступила, как Паша Егоров в юридический... А очно учиться долго и не просто. Все так складывалось хорошо, когда Лиза работала вместе с Полиной. А теперь ее нет, и неизвестно даже, что с ней случилось. Но почему это до сих пор неизвестно? Почему так плохо ищет Полину милиция?

Бывший участковый ловил угонщиков автомашин и ни о чем больше не помнил. Приезжавшие из района занимались в основном Леонидом, Лизе надоели своими расспросами. А вот Парамона по-настоящему тряхнуть не посмели. Обыск у него сделали больше для формы, чтобы разговоров в народе не было. Потом, потом... А откуда, интересно, появился у Вари точно такой же, как у Полины, белый платок с синими цветочками? Может, Иван достал. Он часто в городе бывает. Точно такой же платок и у Лизы есть. Когда ездили в Лыстэм на совещание, купили в раймаге. Полина уехала в свой Шарип в том самом платке. Об этом Лиза рассказала тогда следователю из района. Раньше Лиза не видела таких платков ни в Чебернюке, ни в Орвае. Когда навещала больную Варю, увидела платок, но не придала этому значения.

И что только не подумается вдруг... Вот сейчас снова все смешалось в голове от Алиных дел. Сама же написала о несуществующих телятах, а теперь живет в постоянном страхе. Вообразила, что новый милиционер за это взялся основательно. Может, и так, но ему нужно Полину найти, вот он и собирает все, что с ней связано. А с телят-то все, пожалуй, и началось.

Поздно вечером под окнами дома, где жил теперь Егоров, завизжали автомобильные тормоза и раздался надрывный звук клаксона. Паша уже лег и только-только начал засыпать. Эти громкие и внезапные звуки заставили его вскочить с кровати. Полуголый, он высунулся в окно и увидел на улице колхозный газик. Шофер уже стоял под окном.

— Случилось что-нибудь?

— Случилось, Павел Евдокимович, в Орвае комбайн в речку свалился, когда через мост переезжал.

— Никто не погиб?

— Нет, нет. Правда, комбайнер ранен... Его в больницу увезли с Лизой... Э-э, с Елизаветой Игнатьевной. Это она попросила поехать, сообщить вам...

Егоров стал быстро одеваться, но брюки пришлось снова снимать — коль комбайн в речке, придется в воду лезть... Нашел старые брюки, резиновые сапоги. А сам все думает: как могло такое случиться, почему там Лиза оказалась. Хоть он и участковый, а ничего пока не знает, что на участке делается. И люди как-то сторонятся его, не откровенны, ни с кем пока он не может найти общий язык. Даже совет по охране общественного порядка создать не может. Он говорил со всеми, кто значился в списке Дедюхина. Но похоже, список этот липовый. Люди ничего не знают о совете и, конечно, о своем вступлении в него. Председатель совета, колхозный кассир, так примерно объяснил ситуацию: Дедюхин нас не собирал вместе, ограничивался тем, что давал иногда какие-то поручения, которые больше на приказания походили. Как тут откажешь, он же — власть! Поэтому никакого совета у нас не было, ни в чем Дедюхин с нами не советовался, кто мы — и сами толком не знаем. Может, не доверял до конца, может, еще что... Егоров только собрался задать кассиру другой вопрос, как в контору быстро вошел Максим Березкин. Он, видимо, ждал встречи участкового с кассиром и стремился принять участие в разговоре с пользой для себя. Поэтому он спросил прямо с порога:

— А скажи, Евгений Яковлевич, как это за несуществующих «бумажных» телят премию выплатили дояркам?

— Я плачу то, что в ведомости указано. И телята у меня на бумаге, и люди... В ведомости были и фамилии, и суммы, и подписи, какие нужно. Для меня это главное. А остальное меня не касается.

Березкин даже руками всплеснул.

— Ну, не ожидал от тебя такого... Ладно, мы потом поговорим. — И, круто повернувшись, он вышел.

— Надо же... И бумажные телята бывают, значит, — как бы про себя сказал Паша. — Откуда они взялись?

— У дочери его взялись, стало быть, считай, родились у нее, — хихикнул в ответ кассир. — А вообще-то мое дело — выдавать по ведомости, и все. Те, кто ее составлял, наверняка лучше знают, что к чему. Да, кстати, дочь Березкина, Аля — тоже член нашего совета. Вот в списке ее имя, пожалуйста, посмотрите!

Вот почему в тот же день Егоров появился на ферме. Познакомился с Алей. Начал, как обычно: все ли верно, что в списке сказано.

— Нет, не все, — пробежав написанное, ответила Аля. — Я теперь осеменатор.

— Почему это? Ведь вы были зоотехником?

— Была да сплыла, — усмехнулась Аля.

— А все же почему? Может, после того, как корова родила «бумажного» теленка?

Егоров и сам не мог понять, как у него вырвалось такое. Но было уже поздно.

От этого вопроса, пусть даже и заданного шутливым тоном, Аля вздрогнула и побледнела.

— Так вы, значит, по этому делу ходите... Сами подписать заставили, а теперь всё сваливают на меня.

Аля заплакала и закрыла лицо концом платка.

— Что вы! Вас никто не обвиняет. Я, Алевтина Максимовна, пошутил, просто так сказал, для юмора, — пытался вывернуться Егоров. Может быть, ему и удалось бы уговорить Березкину, но в это время к ним подошел заведующий фермой. Аля воспользовалась этим и ушла, но Зотов заметил ее слезы.

— Что это у нашей Девочки-Березки средь лета вдруг сок пошел? — проговорил он, ни к кому не обращаясь.

Егоров сделал вид, что не слышит вопроса. Да он и не понял: почему Девочка-Березка, почему сок? Удивительные эти орвайцы — на том же удмуртском языке говорят, а все пытаются запутать, все намеки какие-то: то корова приносит «бумажных» телят, то сок пошел — наверняка о слезах Алиных, то Девочка-Березка. Все в этом Орвае запутано. А разбираться нужно ему — участковому. А тут еще вспомнились слова Лизы Милосердовой о том, что называют теперь председателя колхоза Петухова Губернатором. Почему называют? Наверняка не без причины. А у любой причины есть следствие. А не поможет ли это следствие тому, которое ведется по делу Полины Зотовой? И Паша решил разбираться во всем по порядку, с самого начала.

Правильно говорят, что тесен мир и что одни и те же люди многократно встречаются в разное время, по разным причинам, особенно когда живут в одной местности. Ну а если человек на виду, предположим при должности, то на его жизненном пути кто только не появится, в самых, казалось бы, невероятных ситуациях. К этому выводу пришел Паша Егоров, когда начал осуществлять свой план — разобраться во всем по порядку, с самого начала.

Оказалось, в тугой клубок сплелись судьбы многих жителей Чебернюка. О рождении Лизы Милосердовой возникла почти легенда, и опять, практически, главной фигурой в ней является Петухов — Губернатор.

Николай Петухов тогда в районе числился на какой-то руководящей работе. Из Москвы в Лыстэм по жалобе приехал корреспондент центральной газеты. Проверить написанное вместе с ним послали Петухова. Дело было зимой. Ну, запрягли лошадь в кошовку и отправили их обоих в Лыстэм. Петухов, как положено, в валенках, тулупе. А корреспондент в ботинках, на которые надел боты, называемые тогда «прощай, молодость», в демисезонном пальто, папахе. А мороз крепчает, особенно к вечеру. Корреспондент мерзнет в такой экипировке, чтобы согреться, вынужден периодически бежать за кошовкой. Но путь не близкий, да и темнеть стало — много не пробежишь. Корреспондент совсем промерз. Полуживого от холода, привез его Петухов в Чебернюк. Дальше ехать они не могли. Время позднее, в конторе уже никого. Тогда Петухов погнал лошадь к дому Фени Архиповой, женщины одинокой, разгульной, известной многим в округе. Да и сама Феня прекрасно знала Петухова и готова была выполнить все его приказания. По просьбе Петухова Феня растапливает печку, готовит закуску, кипятит чай. А пока гости «для сугреву» выпили по стакану водки, которая у Фени не переводилась. Затем закусили и принялись за чай, в который Петухов незаметно добавил и водку. Подействовало быстро. Вскоре корреспондент, да и Феня, что называется, лыка не вязали. Уложив обоих спать, Петухов уехал домой в Орвай. Наутро приехал, наказал Фене лепить пельмени, затопить баню. Говорят, договорились с председателем колхоза без лишнего шума гостя хорошенько угостить, повеселиться. Как договорились, так и сделали, гость-то оказался на такие вещи податлив... Три дня веселились. Корреспондент так никуда больше и не поехал. По жалобе ответ подготовили в районе. А Феня через положенное время родила ребенка, девочку. Узнав об этом, Петухов вроде бы приезжал и сказал, что отцом девочки нужно записать Игнатия Владимировича Милосердова — московского журналиста. Так дочь Фени стала Елизаветой Игнатьевной Милосердовой. А отец так и не появился. Мать, правда, не разыскивала его, никуда не обращалась. Сам Петухов пытался писать в какие-то инстанции, но ответа, говорят, не получил. А впрочем, никто не может утверждать, были такие письма или нет, как был ли на самом деле корреспондент Милосердов и так ли развивались связанные с ним события. Все это очень сомнительно, раз источником информации и очевидцем был Николай Васильевич Петухов.