Летний вечер угасал, темнело. Природа и люди готовились к отдыху, но беспокойно что-то участковому инспектору Егорову. «Подопечный» (так он теперь называет Зотова) весь день был на виду, вечером никуда не отлучался. А беспокоит Пашу то, что заходил к Зотову Комаров. Сидел у него долго. Вышел затемно и, покачиваясь, пошел к дому. Наверное, опять пили. Но вот проверить, дома ли оба сейчас, Паша не успел, и это тоже не дает ему покоя. Нет, видно, нужно пройтись по селу. Посмотреть, что к чему. Так оно надежней будет.

На темной улице возник неясный силуэт человека. Идет быстро, спешит. Паша обеспокоенно пошел навстречу, вгляделся. Прихрамывая, к нему приближался Березкин.

— Максим Филиппович... Случилось что-нибудь?

— А, это ты, хорошо. К тебе я и шел. Видно, есть бог — и тебе неймется сейчас. Ко времени вышел. Тягу дали наши «друзья», язви их! Видели, как недавно огородами уходили. К станции подались.

— К станции? — Павел осветил фонариком ручные часы. — Сейчас местный пойдет в райцентр в десять двадцать. Последний. Не иначе, к нему пошли. Прихвати дружинников — и на станцию веди, а я побежал. — Паша круто повернулся, махнул рукой и пропал в темноте. До поезда оставалось чуть меньше получаса.

Огни приближающегося поезда высвечивали деревья вокруг железнодорожной станции. Егоров укрылся за газетным киоском. Отсюда ему все хорошо видно: вот вышел встречать поезд дежурный в красной фуражке, топчутся на перроне с десяток пассажиров. Двое стоят у края платформы. Это Комаров и Зотов. Видимо, решили сесть в последний вагон. Интересно, куда они собрались. Этот поезд останавливается на каждом полустанке. Где надумали выйти из поезда беглецы, какие у них планы, Паша не знал.

Поезд остановился. Зотов и Комаров оказались у третьего вагона от конца поезда. Вошли. Паша броском преодолел расстояние от киоска до последнего вагона и вскочил на площадку. Поезд тронулся. Теперь ему надо не потерять беглецов из вида. Хорошо бы попасть в их вагон незаметно. Надо попробовать. Егоров прошел один вагон, другой. Теперь нужно подождать. Пусть устроятся, успокоятся. Тогда он потихоньку войдет, сядет недалеко от них, посмотрит.

— Скоро первая остановка, — решает Павел, глядя на часы, — надо идти. — Он открывает дверь следующего вагона. Комаров и Зотов должны быть здесь. Медленно проходит между полками. Вагон полупустой. Среди пассажиров тех, кого он ищет, нет. Что такое? Павел, уже не таясь, быстро проходит в тамбур. Вагонная дверь открыта, и шум движущегося поезда заполняет тесное пространство тамбура. Егоров, держась за поручни, высовывается и смотрит в конец поезда. Неровный свет из окон последнего вагона на миг выхватывает из темноты человеческую фигуру у железнодорожного полотна. Неужели решили убежать? Может, его заметили. Павел спускается по лестнице на нижнюю ступеньку и прыгает по ходу поезда ногами вперед. Инерция велика. Он падает и несколько раз переворачивается через голову...

Удар о землю слегка оглушил Павла, но боли нигде не чувствовалось. Егоров медленно поднялся. Огни последнего вагона уплывали в темноту. Егоров огляделся. Глаза все еще никак не приспосабливались к окружающему мраку. И вдруг, усиленный эхом обступившего железнодорожное полотно леса, послышался голос:

— Стой, гад! Не уйдешь!

Егоров вздрогнул и потянулся к карману, где лежал фонарик. Но достать его не решился. Еще испугаются, увидев свет, и убегут. Лучше подойти к ним незаметно. Спотыкаясь в темноте и припадая на колени, Павел побежал на голос.

— Вот тебе, подлюга, получи! — послышались звуки ударов и ругань, затем — хриплые стоны. Егоров побежал быстрее. Вот они, копошатся у насыпи. Егоров на бегу вытащил фонарик. Яркий луч света прорезал темноту. По земле катались два человека. Вот один, в плаще, навалился сверху, сжимает горло противника, который пытается оторвать его руки, хрипит, дергает ногами. Это Зотов душит Комарова...

— Что ты делаешь, Зотов? Брось его! — Павел старается оторвать Зотова от Комарова. Некоторое время они борются молча, потом Зотов с криком отбрасывает Егорова и снова наваливается на Комарова. Тот снова хрипит и уже почти не сопротивляется. Тогда Павел прыгает на Зотова, захватывает его шею издавна знакомым приемом и резко наклоняется. Зотов задыхается, разжимает руки и тяжело переваливается через Павла. Остальное, как говорится, дело техники. Егоров заламывает руку Зотова, переворачивает его на живот, свободной рукой сдергивает с него поясной ремень. Вскоре руки Зотова туго стянуты ремнем за спиной. Павел подбирает с земли фонарик и освещает лежащего Комарова. У него разбито в кровь лицо. Ворот рубахи разорван. Постанывая, Комаров ощупывает свою шею.

— Спасибо, Павел Евдокимович, спасибо... Видите, убить меня хотел, — сипит Комаров и начинает потихоньку подниматься.

— Ничего, разберемся. А сейчас давайте к станции.

Егоров пропускает их вперед и ведет в луче фонаря по железнодорожному пути. На станции должен быть Березкин с дружинниками...

Справа в березовой рощице деревенское кладбище. У обочины стоит зеленый молоковоз. Паша притормаживает, спрыгивает с мотоцикла. За рулем молоковоза Игорь Панфилов.

— Кого ждешь? — спрашивает Паша.

— Степаныча, — отвечает Игорь и указывает в сторону рощицы.

У Паши щемит сердце. Не впервые он видит здесь Парамона Зотова. Вот он — шагает, покачиваясь, ссутулясь, через кладбищенские цветы, опустился на колени. Наверное, плачет...

Паша почему-то испытывает чувство жалости и вины, встречаясь с Парамоном... Часто вспоминается день похорон Полины Зотовой. Когда нашли ее останки под яблоней, привезли сюда гроб и стали засыпать могилу, обессиленный Парамон Зотов, которого держали под руки, вдруг вырвался, дико закричал, растолкал стоящих рядом, бросился в яму. Его пытались вытащить, но он отбивался: «Зарывайте! Забросайте меня!»

Страшен и жалок был он...

Народу на похоронах было много. Немало теплых слов сказали о Полине. До сих пор в ушах Паши Егорова звучат слова Максима Березкина:

«Не только лекарством, но и словом своим помогала ты нам избавляться от всяческой хвори. Лечила нас, спасала нас. А вот мы тебя уберечь не сумели. Мы не знали, что рядом с нами зреет страшное преступление. Может быть, мы и догадывались об этом, но не успели вовремя ударить по грязным рукам, протянутым к тебе».

Запомнились и слезы Али Березкиной.

«Полина, я больше никогда, слышишь, никогда не буду слабой и трусливой. Ты мне пример во всем!»

Провожавшие Полину в последний путь говорили о ее принципиальности, честности, смелости... Гневно осуждали убийцу.

Еще не было известно, кто убил Полину, но большинство присутствующих считало преступником Парамона Зотова.

Паша тяжело вздохнул.

— Ежедневно сюда ездит, — сказал Игорь, выбираясь из кабины. — Я у него навроде как личный шофер... То умоляет: поехали на кладбище, то хронометраж устраивает по приказу Хомяка-Губернатора. Не пойму я его...

— Петухова или Зотова? — спросил Паша.

— Конечно, Зотова. Хомяк ясно за что злится: не слушаюсь его. В липовых ведомостях не расписываюсь. Недавно у колхозников собрали личное масло, отвезли на завод, а записали как колхозное. А я и сказал, что так нельзя... Хомяк после этого заставил Парамона меня контролировать. Велел каждый километр учитывать. Много, мол, получаю. Десять лет по этой дороге езжу, никто ничего не говорил. А теперь, оказывается, переплачивали.

— Слушай, — сказал Паша. — Сегодня я в Орвае был. Тетя Палагея спрашивала, не отвезешь ли в районную поликлинику. Хворает. Надо больничный продлить.

— Я бы отвез. Но бесполезно ездить, — махнул рукой Игорь. — Сегодня сам слышал, как Хомяк звонил в район, приказал не выдавать Палагее больничный. Вы, говорит, срываете мне выполнение продовольственной программы.

— Ну, это уж дело врача, освобождать от работы или нет.

Игорь усмехнулся:

— Не скажи... С нашим Губернатором даже заведующая райполиклиники связываться не любит.