— Иди... нет, один ты не найдешь... Тебя как зовут, сынок? — обратился он к мальчику. — A-а, значит, Юра... Сбегайте-ка вы вдвоем к бригадиру. Знаешь ты его, Юра? Вот и хорошо. Передайте ему эту записку. И побыстрее бегите, а то он уйдет в поле.

Когда ребята выходили из дома, Паша услышал голос отца:

— Ты на самом деле спишь, Деньтэмов, или притворяешься? Давай-ка вставай лучше!

Когда вернулись в сопровождении бригадира, Деньтэмов был уже одет. Рядом с ним сидела испуганная жена. Наверное, отец объяснил им, почему так рано приехал. Потом Егоров поговорил с бригадиром и велел Деньтэмову собираться в дорогу. Услышав это, женщина заголосила, повторяя, что муж ее не виноват, это все те, которые вчера приезжали из города. И конфеты они привезли. И выпивали потом...

— Это выясним... А ты, Деньтэмов, обувай сапоги, ботинки не трогай, вот эти свои кирзовые сапоги и обувай.

Так Паша, сам еще не сознавая этого, участвовал в задержании грабителя магазина, которого они с отцом доставили в милицию. Уже потом он понял, почему отец разглядывал следы мотоцикла на обочине дороги. Рядом он искал следы тех самых сапог, в которых был во время ограбления Деньтэмов.

После ухода на пенсию Евдоким Егоров прожил недолго. Давно уже мучила его застарелая язва, вылечить которую так и не собрался, пока работал в милиции. На пенсии времени стало больше — лег на операцию. Прооперировали его нормально, но не только, видимо, язва подорвала его организм. Умер он внезапно и как-то странно. Паша тогда был в армии. Узнал обо всем по рассказам. В субботу Евдоким Егоров прямо с утра попросил жену истопить баню, в последний раз, говорит, хоть при дневном свете спокойно помыться. Сам ушел к знакомому рыбаку — в последний раз хотел ухи поесть. А рыбы не было: в половодье кто же ловит. Рыбак просил подождать немного — спадет вода, наловим, мол. А Евдоким Петрович рукой махнул и ушел. Не могу, говорит, ждать, нет у меня такой возможности, затем завернул к другу в пожарную, где успел недолго поработать уже пенсионером, поиграл в шахматы — не хочу, мол, в долгу оставаться, тебе я должен мат поставить. Вернувшись без рыбы, попросил жену налепить пельменей. После бани хорошенько поел. Много говорил, вспомнил свою прежнюю жизнь. Потом вдруг спросил у жены: «Как же будешь, Тоня, жить без меня?»

— Ты чего сегодня одно заладил: последний раз, последний день... Никто не знает, какой день его последний. Не сходи с ума, если хочешь выпить, и без того могу стопочку подать...

— Не надо. Лимит свой я уже исчерпал, все до донышка выпил.

— Ложкой вот дам лимит по лбу. Даст бог, поживем еще. Зачем на себя наговаривать худое?

...На похороны отца Пашу вызвали со службы телеграммой. Отец, действительно, как и говорил, умер в тот же вечер. На кладбище собралось все село. Сослуживцы-милиционеры несколькими залпами почтили память отца. Там же на кладбище, глотая слезы, Паша мысленно поклялся продолжить его дело. Вернувшись из армии, он поступил в милицию, начал учиться на юриста. Служба заставила его покинуть родное село Ягшур, перебраться в Ижевск.

Тут и произошла досадная оплошность, ставшая затем дисциплинарным проступком. Теперь Павел Егоров — участковый милиционер-инспектор в Чебернюке.

А может быть, так нужно для дела. Как говорят в различных инстанциях, потребовалось укрепить районную участковую службу. Может быть, и поэтому появился в Чебернюке новый инспектор.

Участок оказался не простым. Егоров принял нераскрытое и запутанное дело. Уже довольно давно исчезла из Чебернюка фельдшер Полина Зотова — молодая женщина, жена заведующего колхозной фермой. Прежний инспектор Дедюхин в поисках этой самой Зотовой случайно напал на след группы угонщиков легковых автомобилей и довел дело до суда. В результате он получил повышение — из участкового в начальники угрозыска района и третью звездочку на погоны. Как раз на его месте служит теперь участковым инспектором Егоров.

«Увидим, увидим, красно солнышко, какой день ты мне подарило сегодня, и что готовишь в дальнейшем, увидим... А сейчас ты доброе, ласковое... Оп-па, оп-па!..»

Егоров приседает, поднимает руки, выгибается.

Увидев прислоненную к столбу лопату, подошел, взял в руки, решил для разминки землю покидать. Посмотрел, где будет лучше, и только начал копать, как послышался скрип открываемых ворот и мужской голос:

— Можно ли к вам? Здравствуйте...

В воротах стоял невысокого роста, широкоплечий, с кудлатой черной бородой мужчина.

— Заходите, заходите... Случилось что-нибудь?

Егоров и сам не понял, почему он задал такой вопрос. Только сейчас размышлял о своей новой работе, думал о делах, которые уже есть и еще будут. Может быть, потому и спросил так профессионально настороженно. Здесь у него пока нет знакомых. Видимо, не без причины так рано пришел человек.

Утренний гость одной рукой погладил бороду и улыбнулся, показав металлические зубы:

— У меня ничего не случилось... Это вы спозаранку с лопатой в руках.

— A-а, лопата — это... просто других снарядов у меня еще нет. Попала вот под руки... — рассмеялся Егоров и поставил лопату на место.

— Извините, может, я ошибся, но говорят, что нашего участкового сюда, в дом Зотова, на квартиру определили...

— Правильно говорят. — Егоров стал быстро надевать брошенный на чурбак спортивный костюм, недовольный, что в таком виде начинает свою первую служебную встречу.

— Так он что, в доме?

— Кто?

— Участковый. Михаил Серапионович Дедюхин.

— Участковый теперь я. Михаила Серапионовича перевели в Лыстэм.

— В районе, значится?

— Да, он теперь в райотделе.

— Понятно. То-то смотрю, значится, лопата не его. И топорище вот это я для него делал. К воротам подошел, гляжу, видать, молодой зятек, с утра пораньше по хозяйству хлопочет.

Поняв, что мужик зашел к нему по ошибке, Павел перестал хмуриться, но что-то в поведении гостя, его внешности насторожило участкового, и он решил продолжить разговор.

— Это я место выбирал для турника.

— Турник? — сразу не понял гость. — A-а, для физкультуры, значит, для спорта.

— В армии занимался серьезно. А турник для утренней зарядки — привык уже. Если я правильно вас понял, Михаил Серапионович вам родней приходится, а мы с вами даже еще не познакомились. Егоров Павел.

— А я Комаров, Иван Комаров.

— Иван Комаров?

— Да, Комаров. А что тут удивительного?

— Нет, просто вспомнил... В армии товарищ мой был с такой фамилией.

— Интересно... Может, родственник мой, хотя фамилия такая часто встречается. Откуда он родом?

— Не помню уже... А сам вы здешний? Как по отчеству величать? — продолжал расспросы Егоров.

«И что он так меня расспрашивает? Ведь первый раз видит, — опасливо подумал Комаров. — А может, йок-хорей[1], прямо волку в пасть попал. Может, знает уже что про меня. Хотя приехал только вчера, что он может знать...»

— Макарович я. Иван Макарович. — Ответил и посмотрел пристально, словно хотел в самую душу заглянуть.

— А я Павел Евдокимович. — Егорову показалось, что этот сверлящий взгляд таит в себе немало вопросов. — Значит, вы тесть Михаила Серапионовича?

— Разве я таким старым кажусь? — коротко усмехнулся гость. А потом в его карих глазах будто облака грозовые собрались. — Свояки мы с ним. Из одного корыта кормленные.

— Как это из одного корыта? — удивился Егоров и словам Комарова, и его взгляду.

— Жены наши — сестры. Значит, мы свояки. Поняли? Потому и — однокорытники. Так в народе говорят. Но Серапионович наш, видать, немного зазнается, даже не упредил, что передвигают его... Ну, ладно. Бог рассудит. Я человек маленький, башка у меня неважно варит. Всякая ерунда туда лезет... Удивился: переехал свояк и даже не попросил помочь. А тут еще новость — участкового из Уракова, то есть вас, сюда переводят. Теперь разобрался, спасибо. А то обидно показалось, вроде не чужие мы с ним. За что, думаю, немилость такая. Значит, свояк мой в гору пошел. Что же он теперь — начальник вместо Лаврова?