Петухов с интересом посмотрел на Егорова. Павел понимал, для чего все это сказано. В назидательной форме, с издевкой даже председатель учит его жить, показывает, как нужно понимать и оценивать события. Только так, иначе будет то, что Павел уже получил у Лаврова.

Ну что же. Главное, не показать растерянности, не бояться насмешек.

— А для вас такое время не настало еще, Николай Васильевич? — начал Павел глухим от волнения голосом. — Многое уже оплаты требует. Та же оросительная система, к примеру. Ведь не при чем здесь мелиораторы. Вы всю технику сами покупали, использовать ее собирались, обещали, по крайней мере, даже в газете выступали. А теперь что? Где система эта? Мало того, что не работает, ее уже просто не существует. Все, что осталось — давно негодное, а многого вообще нет — растащили, разломали, растеряли. Так кто за это платить должен, с каким процентом долг отдавать?

Егоров мельком взглянул на председателя, увидел его зло прищуренные глаза, закушенную нижнюю губу. Он понимал, что нужно остановиться, говорить спокойно, не высказывать всего, что лежит на душе, но сдержаться уже не мог. Он обвинял Петухова в очковтирательстве, обмане, угнетении колхозников, стремлении губернаторствовать...

Когда Егоров выговорился и замолчал, председатель долго смотрел на него, зло прищурившись и потирая переносицу. Затем проговорил глухо:

— Это все? Больше ничего не скажешь?

— Пока все, а что, этого недостаточно?

— Может, и достаточно. Даже чрезмерно. Только это все доказать надо. А кто тебе дал право доказывать? Так разговариваешь, будто ты судья, а я — подсудимый. Но так ли это? Не так! Не будет так, запомни это как следует. Свои бы дела делал как положено, а ты в чужие полез. Твоя забота — жалобами трудящихся заниматься. Ведь была у тебя мать Лешки Ерофеева? Была. Жаловалась Перфилова, что ее цыплят чья-то собака загрызла? Жаловалась. Вот и действуй. Иди к Лешке, ищи хозяина собаки, а найдешь — пристрели ее, сюсетку нечистую. Сам не сможешь, так я тебе даю такое право, найди и пристрели. Вот тебе программа на ближайшее будущее, а меня мои дела ждут на Орвайской ферме. Так что привет!

Петухов поднялся из-за стола, глядя сквозь Егорова так, будто он уже и не существует, нахлобучил на голову шляпу и вышел из кабинета.

Егорову стало так мерзко, что он чуть не плюнул вслед Петухову. Ну и жук! Специально, значит, ко мне Перфилову направил, чтобы потом дать свое высокое соизволение пристрелить собаку. Знаю, мол, что прав у тебя нет никаких, но могу кое-что по мелочи и разрешить. Но только по мелочи. Каждый сверчок знай свой шесток. Знай и сиди смирно, пока цел.

Егоров бесцельно потоптался в пустом председательском кабинете, успокаиваясь, а затем отправился к себе. Усевшись за стол, увидел чистые листы бумаги, на которых он должен был написать либо рапорт об увольнении, либо о несогласии с действиями своего непосредственного начальника. Но сейчас, после разговора с Петуховым, ему хотелось активных действий. Рапорт рапортом, но лучше все сразу сказать Лаврову. Мол, увольняться не собираюсь и никуда отсюда не уеду, пока не найду убийцу Полины Зотовой и не разберусь с фермой, оросительной системой и другими грязными делишками Петухова и компании... Егоров уже взялся было за телефонную трубку, чтобы позвонить Лаврову, но в последний момент засомневался — не будет ли это очередной ошибкой. Он их и так немало совершил сгоряча... Задумался. Как бы поступил в такой ситуации отец? Ведь, по существу, пока Павел в одиночку хочет противостоять мощной и годами отлаженной бюрократической машине. Да и пример с Березкиным свеж. Попробовал человек и остался не у дел, убрали, да так ювелирно сработали, что и комар носа не подточит. Березкину хоть пенсию дали, а на что рассчитывать молодому неопытному лейтенанту? Так, может, не лезть на рожон? Тогда и трогать не будут, дадут спокойно служить. И станет он улаживать семейные ссоры, гонять бродячих собак и заглядывать в глаза всесильному губернатору Петухову: какие еще будут указания. Но тогда при встрече с тем же Березкиным придется прятать взгляд и постоянно мучиться от угрызений собственной совести. А Максим Филиппович поверил ему, обрадовался, что решился Павел разделить с ним его тревоги, восстановить попранную законность. Перед законом все равны и по закону должны отвечать за совершенное преступление. Так Пашу учил отец, который сам стоял на страже закона и за это отдал жизнь. Нет, капитан милиции Егоров не испугался бы ни Петухова, ни Лаврова. И сыну его не к лицу трусить.

Павел решительно снял телефонную трубку и набрал номер начальника райуправления. Короткие гудки. Занято. Ну что же, подождем. Павел положил трубку на рычаг. Взгляд его упал на политическую карту мира. Вот Европа, вот СССР — огромная страна, шестая часть земли, как сказал поэт. На этой огромной территории Удмуртия обозначена лишь небольшим цветным пятном. Из населенных пунктов — один Ижевск, столица. Нет на карте ни Чебернюка, ни Орвая, ни Лыстэма. Да это и понятно — другие масштабы на карте, другие величины берутся для сравнения. Так и его дела, его заботы ничтожно малы по сравнению с делами страны, даже с делами республики, не говоря уже о мировых. Но из малого возникает большое, из ручейков выходят реки, которые питают многоводные моря. Поэтому все в жизни взаимосвязано, не может существовать друг без друга. Вот почему дела участкового Егорова нужны не только району, республике, но и всей стране. Пусть Паша здесь, а кто-нибудь в другом месте честно и ответственно делает свое дело, исполняет свой долг, вместе их усилия принесут пользу, вместе они смогут все...

Паша сел за стол и снова набрал номер Лаврова.

— Товарищ майор, говорит Егоров. Да, из Чебернюка... Работаю. Нет, рапорт писать не буду. Что? Какая собака?

Егоров слушал, как распекает его начальник, а в сознании родилась мысль: и тут успел Петухов. Уже и про бродячую собаку сообщил.

— Понял вас, товарищ майор. Вопросов больше не имею. Что касается моей работы, то докладываю, что решил обратиться с рапортом в министерство. Хочу просить министра о приеме. Да, подумал как следует, хорошо подумал. До свидания!

Хоть и старался Павел сдержать дрожащую от волнения руку, но не получилось. Телефонную трубку положил на рычаг так, что внутри аппарата что-то лязгнуло. Лицо горит, мысли путаются. Нет, напрасно обвиняет его Лавров в нарушении дисциплины. Хочет сам писать в министерство представление на Павла, чтобы уволить его из органов. Видно, и здесь не обошлось без Петухова, хитро придумали. Служебное, видите ли, несоответствие усмотрели. И наверняка напишут, за что Егорова перевели из Ижевска, припомнят Тюлькину и сообщат, в каком положении Паша ее оставил. И все подадут как фактический материал. Непростая ситуация, что и говорить...

Павел на миг представил себе, что будет, если в министерстве поверят докладу майора. Тогда будет конец. Конец его службе, конец всему, что они решили сделать вместе с Березкиным. Нет, этому не бывать. Нужно действовать, и как можно быстрее. Нужно все рассказать Максиму Филипповичу, зарядиться его энергией, его верой в правоту их общего дела, не дать погаснуть тому праведному огню, что пока еще горит в его растревоженном сердце.

В неделе семь дней и семь ночей. Дни прошли без работы, ночи — без сна. Павел Егоров ждет решения своей судьбы, ждет пока отстраненный от службы за нарушение исполнительской дисциплины, — так сказали ему в отделе кадров министерства, повторив формулировку из рапорта Лаврова, поданного им после отказа Егорова уйти по собственному желанию. Казенные слова, как и все, с чем сталкивался Паша в министерстве, казенное. Это слово он раньше не представлял так полно и ощутимо, пока не почувствовал на себе его холодную и равнодушную суть. Серое, безликое здание, одинаковые с однотипной мебелью кабинеты, равнодушно-вежливый подполковник в одном из них. Все встало в Паше против этого. Даже майор Лавров показался ему тогда своим, близким каким-то, более человечным. Какая же разница, думал Егоров, в той работе, которую делают такие, как он, среди людей и для людей, и в этой, которую равнодушно и во многом без пользы исполняют чиновники в милицейской форме, для которых единственным мерилом всего является «ее величество» бумага.