Эти идеи оказались созвучны концепции Жана Пиаже, который придерживался адаптивной биологической парадигмы, согласно которой все процессы в организме имеют адаптивную природу. Адаптация же означает не что иное, как равновесие, достигаемое взаимодействием двух факторов: ассимиляции и аккомодации. Ассимиляция – это усвоение организмом данного материала. Аккомодация – приспособление к ситуации, требующее от организма определенных форм активности. На физиологическом уровне взаимодействие носит материальный, вещественно-энергетический характер, в силу чего изменяется само вовлеченное во взаимодействие живое тело. С переходом на психологический уровень появляется особая форма адаптивного поведения. Сначала организм совершает внешние сенсомоторные действия, затем они интериоризируются, превращаясь в операции. Этому процессу отводилась главная роль в интеллектуальной деятельности, служившая доказательством ее системного характера. Преимущество такого подхода заключалось в том, что принцип системности сочетался с принципом развития. Другим существенным моментом в концепции Пиаже стала установка на соотнесение психологических структур, выявленных в экспериментах, с логическими структурами. За этим крылось его убеждение в том, что, какой бы абстрактный характер ни носили логические конструкции, они, в конечном счете, воспроизводят, хотя и в специфической форме, реальные процессы мышления, открытые для экспериментально-психологических исследований. Последние же в трудах Пиаже ориентировались на биологическую категорию гомеостаза, ставшую для психологии в XX веке наиболее типичной формой воплощения принципа системности.
Трактовка деятельности как особой системы, в недрах которой формируются психические процессы, была разработана С. Л. Рубинштейном и А. Н. Леонтьевым. Попытка предпринять структурный анализ деятельности привела А.Н.Леонтьева к выделению в ней различных компонентов (таких, как действие и операция, мотив и цель). Они были названы «единицами», которые образуют ее «макроструктуру». В то же время этот «деятельностный подход» применительно к сфере психических явлений требует выхода за ее пределы. «Системный анализ человеческой деятельности необходимо является также анализом поуровневым. Именно такой анализ позволяет преодолеть противопоставление физиологического, психологического и социального, равно как и сведение одного к другому».
Итак, в качестве стратегических ориентиров развития системного подхода в психологии на сегодняшний день выступают две задачи: 1) построение на основе принципа системности предмета психологической науки и 2) разработка системного анализа психических явлений, или «овеществление» системного подхода. Полнота и эффективность решения этих задач определяют уровень развития системных исследований в целом.
Хитрость желания
ЭПШТЕЙН Михаил Наумович —
профессор теории культуры и русской словесности университета Эмори (США, Атланта)
[битая ссылка] http://1sexology.ru/2-seks-i-eros/ Эрос-ирония
Обычно в сексологии вычерчивается четырехфазовая схема коитуса, предложенная Уильямом Мастерсом и Вирджинией Джонсон: возбуждение, плато, оргазм, разрядка [1]. Плато, на которое приходится основное время коитуса, между началом эрекции и началом оргазма, – единственная из фаз, изображаемая горизонтальной чертой (первая и третья – подъем, четвертая – спуск). Но в реальности это плато колеблется, состоит из множества подъемов и спусков, это волнистая линия синусоида, порой острая, как зигзаг; холмистая местность, а не плоская равнина. Наслаждение убывает, если оно не обновляется, как усыпляет даже большая скорость в дороге, если она не прерывается толчками, остановками, замедлениями, ускорениями.
Хитрость желания – не те уловки, какими желание достигает своей цели и пастушок заманивает пастушку в уединенный грот, чтобы в тиши послушать пение ручья. Здесь подразумеваются, напротив, такие уловки, с помощью которых желание ускользает от своей природной цели, дабы искусно себя взбодрить и, как можно полнее изливаясь в наслаждении, как можно дольше не иссякать. Желание все время ходит по краю наслаждения, пытаясь достичь этого края и в то же время не перелиться через него, не истощить себя преждевременно [2].
Желание часто представляется прямодушным, открытым, ищущим скорейшего утоления. На самом деле у желания, как правило, есть свои лазейки, оговорки, пути отступления. Тайна желания в том, что оно хочет и не хочет своего утоления, оно хочет утоления с оттяжкой, чтобы сохранять себя в качестве желания. К такому «желанию с лазейкой» применимы идеи М. М. Бахтина о речевом поведении Ф. М. Достоевского и его героев:
«Что же такое лазейка сознания и слова? Лазейка – это оставление за собой возможности изменить последний, окончательный смысл своего слова. Если слово оставляет такую лазейку, то это неизбежно должно отразиться на его структуре. Этот возможный иной смысл, то есть оставленная лазейка, как тень, сопровождает слово. По своему смыслу слово с лазейкой должно быть последним словом и выдает себя за таковое, но на самом деле оно является лишь предпоследним словом и ставит после себя лишь условную, не окончательную точку» [3].
Вот так и желание выдает себя за «последнее слово», за порыв к «полному и окончательному» наслаждению, а между тем оставляет за собой пути к отступлению, чтобы избежать опустошительной разрядки. Желание максимально выявляет свою интенцию, когда оказывается предпоследним, то есть ставит себя на самой грани усиления-неутоления, «ставит после себя лишь условную, не окончательную точку», сохраняет резерв для нового порыва, который опять-таки оказывается предпоследним. Желание обвивается вокруг себя, онo фигурно, витиевато, оно кружит и кружит, чтобы избежать последнего выплеска.
Как уже говорилось, желание отличается от хотения тем, что обращено на невоплотимое, уходящее в бесконечность: славу, любовь, бессмертие, вечность, покой – в отличие от достижимых предметов хотения: еды, питья, собственности. К этому можно прибавить, что желание не только стремится к недостижимому, но и от себя привносит недостижимость в свои цели. Этими оговорками желания и образуется область эроса, в его отличии от сексуальности. Удовлетворение достигается оргазмом, но желание превращает близость в череду ускользаний, в длительную игру, которая торопит оргазм – и вместе с тем силится его отдалить, как награду и кару. Точно также утоление голода и жажды «хитро» откладывается этикетом застолья, ходом беседы, затейливостью кушаний и сервировки, ожиданием гостей и очередных блюд.
Чем больше времени и усилий тратится на многосложный ритуал ухаживания, тем сильнее радость сближения, но и внутри самой близости действует все тот же инстинктивный ритуал остранения, отсрочки, временного лишения, направленный на еще более интенсивное переживание близости, на предотвращение того, что этолог и философ Конрад Лоренц называл «энтропией чувства» [4].
«Желание с лазейкой», как и слово с оговоркой, – это желание, которое направлено одновременно и на предмет и на самого себя: оно себя знает и себя желает, оно саморефлективно подпитывает себя отдалением предмета, изъятием его из себя, разглядыванием, отбрасыванием, новым поспешанием и новой задержкой. Это, перефразируя Бахтина, «бесконечность саможелания с оглядкой» [5].
Желание питает наслаждение и вместе с тем недокармливает, чтобы держать в узде, не дать наслаждению понести и опрокинуть себя в бездну оргазма, желанного и убийственного для обоих. Желание себя бережет, ему себя жалко. Хитрость желания – не только в том, чтобы обходить преграды, но и в том, чтобы расставлять их перед собой. Такое желание создает соблазн, то есть усиливает себя противожеланием, противодействием себе. Соблазн – это победа желания под маской его поражения и самоотказа. Для хотения отказ только мучителен, для желания – сладостен. Желание культурно, оно себя возделывает, лелеет, и вся человеческая цивилизация происходит, возможно, от этой исходной культурности желания, которое ставит себе преграды, чтобы их преодолевать и расти вместе с ними.
