В тот же день на первых страницах газет появились большие статьи с откликами на ошеломившее харбинцев известие. Все они называли ложным сообщение о «раскаянии» Патриарха и признании им советской власти, за границей поверили только в мученическую кончину «великого страдальца и исповедника». Судьба Патриарха волновала не только православных – 28 июня в квартиру епископа Камчатского Нестора явилась депутация от харбинских мусульман для выражения чувств соболезнования по усопшем главе христианской Церкви и негодования по поводу его преследований. 29 июня харбинские газеты опубликовали статьи под общим заголовком «К мученической кончине Патриарха». В некрологе, написанном священником Иоакинфом Лавошниковым, говорилось: «Неслыханное злодеяние свершилось в ХХ веке. Мучительным, по усовершенствованному методу электрической энергией, пыткам подвергся врагами Христовой веры престарелый Первоиерарх Церкви Православной и не стало его в живых. Власть добилась своего. Патриарх Тихон, ненавистный ей, умер, но не в силах она снять с него венец мученичества и умалить до конца свершенный им подвиг»{256}.
В этот же день газеты сообщили, что вечером 29 июня в Никольском соборе будет отслужена панихида, которую совершат харбинские архиереи в сослужении всего городского духовенства. Но панихиды в этот день не было. Для обсуждения вопроса о почтении памяти почившего Патриарха Московского и всея России Тихона, в покоях архиепископа Харбинского Мефодия состоялось объединенное совещание, на котором, кроме православных епископов, священников и мирян, присутствовали ксендз, настоятель армянской церкви и представитель местной мусульманской общины. После обмена мнениями на совещании было решено принять меры к получению бесспорного подтверждения факта кончины Патриарха. Предполагалось также назначить особый траурный день для совершения заупокойной литургии. Вечером того же дня должно было состояться собрание, посвященное памяти Патриарха и наименованное «Вечером скорби».
Во время проходившего в архиерейских покоях заседания к харбинскому собору стекались богомольцы «на панихиду». Узнав из висевшего на церковной ограде объявления, что панихиды не будет, люди не спешили расходиться и делились друг с другом горестными переживаниями последних дней. Оказавшийся там корреспондент газеты «Свет» так описал свои впечатления о «народных настроениях», к которым он прислушивался «с сердечным вниманием»: «Я впервые имел случай убедиться, что народ плохо верит в добровольное отречение от престола покойного императора. Почтенная на вид сорокалетняя женщина, повествовавшая о том, что “Николай Александрович, батюшка, отрекся под дулом револьвера”, была выслушана с жадным вниманием и не встретила ни одного возражения. Вспоминали же об этом событии в связи с газетным сообщением о письме, написанном Патриархом, в котором он якобы выражал сожаление о своем прежнем отношении к советской власти. Этой гнусной выдумке, по-видимому, не верит решительно никто, и если она пущена с провокационной целью, то результаты ее совершенно противоположны тому, на что она была рассчитана: слух о пытках, которым будто бы подвергался покойный святитель, крепнет и вызывает множество комментариев самого нелестного для большевиков характера. Народ творит о них легенду, поразительно верно отражающую его отношение к непонятной и ненавистной власти»{257}.
1 июля во всех харбинских храмах служились панихиды, но о всенародной панихиде епархиальная власть объявлять не торопилась, ждали подтверждения печальных известий. Наконец 3 июля в газетах появилось долгожданное сообщение (на первой странице, большими буквами) – ПАТРИАРХ ЖИВ. Сообщались точные сведения, которые были получены Епархиальным советом: «Вести о смерти Патриарха не соответствуют действительности. Патриарх жив. Ожидаются дальнейшие подробности»{258}.
Через несколько дней один из харбинских архиереев, епископ Мелетий (Заборовский), написал письмо митрополиту Антонию (Храповицкому), в котором рассказал о получении в Харбине вестей «о кончине в тюрьме Святейшего Патриарха». Архиерей сообщил главе Зарубежного Синода, что сначала в харбинских храмах служились панихиды, но через несколько дней, когда были получены сведения о том, что Патриарх жив, снова стали молиться о его здравии. В письме также сообщалось, что в связи со слухом о смерти Патриарха обсуждалась новая формула поминовения церковных властей. Вместо святителя Тихона предполагалось поминать одного из указанных им Местоблюстителей, митрополита Ярославского Агафангела{259}, а затем Заграничный Архиерейский Синод{260}.
Сообщение о заявлении Патриарха и его освобождении вызвало много толков в заграничной прессе. В некоторых кругах интеллигенции опубликование патриаршего «отречения» произвело тяжелое впечатление. Среди разочарованных высказывалось мнение, что роль Патриарха следует считать оконченной. Однако большинство православных – как в России, так и за границей – считали заявление Патриарха мнимым.
Пытаясь разобраться с «недоразумением», вызванным известием о смерти Патриарха Тихона, автор статьи, напечатанной в газете «Свет» 11 июля, сказал: «…нелепо было бы думать, чтобы Патриарх – этот адамант нашего времени, мог так легко отречься от святого дела всей своей жизни и признал законность антихристовой власти… Мы, по некоторым данным, склонны думать, что московские кровопийцы действительно замучили Патриарха Тихона, и телеграмма из Риги была их пробным шаром: как, мол, “отзовется” это известие за границей. Во всяком случае, теперь совершенно ясно, что “отречение” Патриарха грубо сфабриковано в коммунистической мастерской “подложных дел мастера”. Ближайшее будущее покажет, насколько мы правы»{261}.
Свидетель харбинских событий П. В. Вологодский в своих воспоминаниях так определил отношение эмигрантов к «покаянию» Патриарха – по его словам, многие были уверены, что заявление сочинили коммунисты, и оно было издано для развала церковной жизни, «разложения рядов, борющихся с коммунистическими воззрениями»{262}.
После освобождения Патриарха кампания по его дискредитации продолжалась. Заграничная пресса сообщала о распространявшихся в Москве слухах, утверждавших, что в воскресенье 1 июля Патриарх Тихон принесет «всенародное покаяние». 4 августа в харбинской газете «Русский голос» появилось по этому поводу опровержение, в котором говорилось, что на самом деле в этот день состоялось торжественное патриаршее богослужение в Донском монастыре. Храм был переполнен. Несмотря на дождь, множество людей молилось на улице у стен храма. По утверждению автора статьи, народ по-прежнему верил, что Патриарх не подписывал опубликованного большевиками заявления, но был освобожден по требованию западных держав, прежде всего Англии{263}.
В августовской корреспонденции из Риги сообщалось, что во время служения Патриарха Тихона наблюдаются «удивительные сцены религиозного подъема», Патриарх производит «величайшее влияние» на громадные толпы народа и в своих проповедях говорит, что Церковь «не должна делать даже попыток принимать какое-либо участие в политической жизни». Газеты также писали об ослаблении позиций «Живой церкви» и возвращении некоторых обновленческих приходов в патриаршую Церковь{264}.
Сообщения эмигрантской прессы ясно свидетельствуют, что, несмотря на усилия советской власти подорвать авторитет главы Русской Православной Церкви, любовь к святителю не угасала, и никакая провокация не смогла поколебать его величайший авторитет в глазах народа. Это вынуждены были признать даже обновленцы. В 1925 г. автор статьи, опубликованной в официальном органе обновленческого синода, писал: «Еще в июне 1923 г[ода], когда он (Патриарх Тихон. – С. Б.) впервые и всенародно признал ошибочность своего церковно-политического курса и покаялся перед сов властью, он, в сущности, отказался от первого и основного догмата старой тихоновской церкви. Но тогда никто этим не соблазнился, потому что никто, ни из друзей, ни из врагов Тихона, не поверил в серьезность и искренность такого покаяния, на него смотрели как на простую формальную отписку, вынужденно сделанную под давлением сложившейся обстановки. По крайней мере, так объясняла “малодушие” Тихона вся заграничная, белогвардейская пресса»{265}.
