Новый мир был другой, совершенно не похожий на тот, что старуха видела в свои 18 лет. Теперь тут обосновался Петербург, а старичка Ленинграда можно увидеть только на фасадах. И вот островок счастья, мечта, которая грела душу испарилась, потому что её просто больше не существует. Нет того места, где ей 18 лет, и больше никогда не будет. «Точно застрелюсь», — Любовь Михална спокойно и счастливо выдохнула. Когда она приняла решение убить себя, отношение ко всему стало проще. Больше не нужно ругать загнивающую молодежь. Они пусть как-нибудь сами строят новое общество, а ей уже начхать, Любовь Михална планировала удалиться в темноту и гнить себе в земле.

— Держи, — вдруг послышался чей-то хрипловатый голос. Любовь Михална подняла глаза.

— Снова ты, — вздохнув, сказала она.

— Снова я, — улыбнулся тот.

Постаревший Пашка стоял со своей восемнадцатилетней ухмылкой и протягивал Любови Михалне ванильное мороженое в вафельном рожке. Оно не было похоже на советское: то было кособоким и неуклюжим. А сейчас мороженое делали холёным.

— Странный ты человек, Скульптор, — Любовь Михална приняла мороженое. — Шарф надел летом и мороженое ест. Ни туда ни сюда.

— Мороженое я люблю, а старость мороженое не любит. Вот мы с ней и нашли компромисс, — Скульптор присел рядом и тоже вытянул ноги. — Значит, ты приехала.

— Значит, приехала.

Повисла томящая пауза. Если по правде, то сердце у Пашки колотилось, как бешенное. Он не мог подобрать слов. Что следовало сейчас сказать? Они не виделись столько лет и сейчас хотелось узнать всё о жизни Любы. Ветер был неслаб. Хотелось распустить женщине волосы, чтобы они, как в молодости, забились по его щекам. Раньше это так раздражало. Куда ни глянь — волосы Любы. Он находил их в самых неожиданных местах, где им не положено было лежать. Один длинный волос однажды нашёл залепленным в скульптуре. Как он туда, лазутчик, пробрался? Любины дикие волосы жили своей жизнью и были прекрасны. Но нет… она стянула их в тугой узел. Зачем? Ах, зачем…

— За мной приехала? — усмехнулся Пашка.

— Господи ты Боже мой, — Люба закатила глаза. — В моём городе полно старых пердунов, зачем мне ещё таких в Ленинграде искать?

Любовь Михална бросила короткий взгляд. Хорошо, что Скульптор сбрил свою страшную бороду, которую как будто Моисей на двое разделил. Нет, это даже слишком красиво звучит. Просто басурманин порезал да не дорезал. Без бороды скулы лучше видно. Потрепала старость, конечно, щёки ещё сильнее впали. А так вроде и ничего…бодренький мужчина. Любовь Михална сплюнула и поднялась. Её взбесила одна только мысль о «мужчине». Дохлый старик, и всё тут.

— Чао, — бросила женщина.

— Пока, — хмуро ответил Скульптор.

Дома Любовь Михалну ожидал типичный «срачельник». Даже если старуха оставляла квартиру в идеальном состоянии, парни лёгким взмахом руки превращали жилище в берлогу пьяного медведя, танцующего брейк. Тогда в ход шли мокрые полотенца. Не в том смысле, что Любовь Михална вновь принималась за уборку. Старуха мочила тряпки и сворачивала их жгутом. Жгли они знатно, словно тебя самым настоящим бичом били, а не простыми полотенцами. Любовь Михална чем-то напоминала Чака Норриса с нунчаками. Толик, конечно, бунтовал. Выкрикивал что-то про общечеловеческие ценности. Но Любовь Михална имела привычку чистить рыбу на Конституции. Да и споры ни к чему не приводили, но могли оставить Толика без вечерних пирожков. А выпечка Любови Михалны ему нравилась.

Витася был хоть и менее красноречив, но гораздо смекалистее своего друга и приноровился к жизни со старухой. Если убраться быстро и сыграть на гитаре песню прошлого, то можно растопить даже суровое сердечко Любови Михалны. Тогда не то что пирожки — кастрюлю отменного борща получишь. Что есть ваши бургеры в сравнении с наваристым бабушкиным борщом.

Пожалуй, пора и побольше рассказать об этих героях. Витася с Толиком приехали с самого обыкновенного города самой обыкновенной области. Учились вместе, в седьмом классе подружились и тогда заручились создать крутую группу. Получалось плохо, потому что ни у кого, кроме них, не было такого энтузиазма. Ни барабанщики, ни гитаристы, ни клавишники — никто не задерживался надолго.

Надежда была лишь на Петербург. В родном городе ребята уже и так обошли все рестораны со своим репертуаром, на всех свадьбах отпели и на юбилеях отплясали. Впрочем, я не права, не было у ребят «своего репертуара». Тогда они делали каверы, а в Северную столицу приехали наконец продвигать свою музыку. Только вот найти её никак не получалось. Тексты писались исправно, но душа не читалась в строчках. Музыка из-под пальцев выходила, но одинаково скучна. Бросать не хотели, никак нельзя плевать на своё творчество. Что поделать: путь творца — одни падения. В душе теплилась надежда. Надежда и упрямство — Витася и Толя верили, что обязательно найдут себя в музыке. Музыка — всё, что у них было. Она делала их людьми. Бросить музыку означало бросить дышать, проще сразу запрыгнуть в петлю. Человеку нужен смысл в этой бессмысленной жизни.

Но это мы говорим о высоком — пора вернуться к обыденности. К Толику пришёл заказ от хоррор-квеста, там парня уже хорошо знали, поэтому всегда звали, когда болели основные актёры. Он, не хотя, стал собираться. Ему не нравилось пахать на квестах: работа пыльная, и всегда высока вероятность того, что неадекватный гость заедет тебе локтём прямо в зубы. Но от приработка отказываться нельзя. В большом городе выжить тяжело. Любовь Михална на дорожку перекрестила и сунула пирожки в целлофановом пакете.

— Ты бестолочь, не догадаешься поесть. А то страшненький такой, тебе нельзя ещё и худеть, совсем девку не найдешь.

— А чего крестите. Вы же вроде не особо верите.

— Да тебе только Бог поможет.

Парень фыркнул, но еду взял. Какая же она всё-таки грубиянка!

В метро куча народу, зажимали со всех сторон. Толику казалось, что сейчас точно рёбра сломают, а их он старался беречь. Однажды ему сильно заехали в бочину, несмотря на это, он отправился на выступление, но петь было так больно, что за кулисами парень почти задыхался. Лучше пусть тычутся в локти и плечи. Пальцы зажимал в кулак — нельзя лишиться возможности перебирать струны. Ни в коем случае! Сейчас пальцы и голос — самое дорогое, что было у Толика. Парень улыбнулся: печально, но ни вокал, ни гитара денег не приносили и не могли прокормить. В рюкзаке помялись пирожки Любови Михалны. Пожалуй, это первое, что он заработал музыкой за последние три-четыре месяца. Вчера спел для неё про сирень — она и растаяла.

По иронии судьбы, поднявшись из метро, Толику совсем скоро вновь пришлось спустисься под землю. Эти бизнесмены без ИП отстраивали свои локации для квестов только в пучине морской, словно так они были неуязвимы для налоговой. Парень прошёл через красную гостевую, где обычно сидели гости и ждали начала шоу, прямо в каморку с оборудованием и мониторами наблюдения. На стуле сидел админ Никита, а на его коленях — милая актрисочка Анечка. Они целовались, и кудрявые локоны Анечки волнами спадали на плечи хмурого и лысоватого Никиты. Такие доходяги вообще имеют особенную популярность у женщин. Есть в них харизма избитого жизнью Печорина, хотя по факту получается просто лузер и лентяй обыкновенный.

Толик поморщился. А ведь он мог быть сейчас на этом месте щупать Анечку за маленькие и аккуратные булочки. Но Толик дурак. Самый настоящий дурак, который бросил простую актрисочку, польстившись на жирный кусок блудницы со сделанными губами, сиськами, чрезмерно чёткими бровями. Анечку бы щупал и не парился. Девушка, словно услышала мысли Толика и оторвалась от Никиты.

— Ой, Толя, привет.

— Хало, Толян, — спокойно проговорил админ без капли стеснения. — Ты сегодня вместо Сереги?

— Привет, да, — коротко кивнул Толик.

— Играем в психушку, по классике. Ты доктор-зомби, полная темнота, уровень супер хард, так что оторвись там. Но шокер тебе не дам, он у Анечки будет.