Настроение женщины менялось мгновенно. Слез уже не было, в глазах застыла ярость, накрашенные губы обнажали неприятный оскал.

— Ненавижу таких, как ты. Молодых и перспективных. Смотреть противно на твою смазливую рожу.

Огорельцева вцепилась ногтями мне в лицо. Я оттолкнула ее от себя, длинные ногти женщины неприятно хрустнули на моей щеке.

— Вам нужно домой, — говорила я, ощупывая свою щеку.

— Я не хочу домой, — со всей искренностью призналась Даная Борисовна и изобразила беспомощность. Со всей жалостью она смотрела на меня, искала во мне защиты, поддержки, будто и не пыталась разодрать мне лицо минутой ранее.

— Придется поехать, — настаивала я.

— Мой дом — это склеп. Я умру в нем!

— Не надо так. Все наладится.

Я аккуратно поднимала пьяную женщину с паркета.

— Все это искусство, эти возвышенные слова, все это только слова. На деле это унижение, боль, жестокость. Выживет тот, кто умеет быть жестоким. Я ведь была такой же, как ты. Такой же дурой. Невинный доверчивый взгляд, глаза на пол лица. Меня использовали. Много раз. А потом я их всех. Вот так у нас принято, у людей высокого искусства.

Огорельцева, шатаясь, подошла к столу. На столе стояла недопитая бутылка замысловатой формы с коричневым содержимым. Даная Борисовна привычным жестом влила остатки в стакан и хотела выпить. Я выхватила у нее стакан и выплеснула содержимое на пол.

— Ах ты, нахалка! Я тебя отчислю! — возмутилась она.

— Давайте сначала отвезем вас домой.

— Не указывай, соплячка. Я сама решу, что мне делать. И когда. Где мой костыль?

Я огляделась. Деревянной трости нигде не было. На полу, возле стола, я нашла старую черно-белую фотографию в рамке с разбитым стеклом. На фотографии счастливая молодая женщина нежно обнимала за шею мужчину. Я присмотрелась и поняла, что на снимке Огорельцева.

— Дай мне это, — властно потребовала Даная Борисовна, указывая на фотоснимок.

Я очистила рамку от остатков стекла, чтобы она не поранилась, и передала ее женщине в руки. Огорельцева с тяжелым вздохом взглянула на снимок и слезы снова заблестели в ее глазах, на этот раз не наигранные, настоящие.

— Как ты мог, так со мной поступить. Ты убил меня, мой милый, — шептала она, водя пальцем по снимку.

— Вызови мне машину. Быстро! — резко скомандовала Огорельцева, мгновенно переключившись с одного состояния на другое.

Я побежала к тете Нюсе, обрисовала старушке ситуацию. Вахтерша развела руками и вызвала такси. Машина приехала быстро. Я поднялась за Огорельцевой и увидела, что женщина уснула прямо на полу, в обнимку с фотографией в рамке.

— Даная Борисовна, Даная Борисовна, вставайте, машина приехала, — говорила я над ухом женщины.

— Не трогайте меня. Я устала, — отмахнулась от меня она.

Я смотрела на нее и думала, как поступить. Может ее вообще оставить здесь, в кабинете, просто принести мои подушку и плед для удобства. Но утром ее могут увидеть. Нехорошо. Какой бы стервозной она не была, это все таки живой человек. Женщина. Я не могу ее так оставить. Я попыталась поднять спящую. Обхватила ее руками за туловище и приподняла. От моих стараний женщина проснулась. С изумлением увидела себя в моих руках, встрепенулась, крепче ухватилась за меня и приказала: вези меня домой.

Мы спустились вниз. Всю дорогу я придерживала ее и практически тащила на себе. Я надела на Огорельцеву ее дорогую соболью шубу, намотала на голову и шею женщины платок. Поговорив с тетей Нюсей, мы решили, что я должна поехать вместе с преподавательницей. В таком состоянии Огорельцева может не дойти до своей квартиры. Тетя Нюся сказала, что будет ждать меня, когда я вернусь.

Я быстро оделась, подставила плечо шатающейся женщине и вывела ее к такси. Мы устроились в машине и поехали. Такси остановилось у элитного дома в центре. В холле нас встретил консьерж и без лишних вопросов выдал нам ключи от квартиры. Огорельцева немного пришла в себя и предпочла передвигаться самостоятельно. Она сильно хромала на правую ногу и без трости с трудом, но все же самостоятельно, вышла из лифта, подошла к дверям квартиры и открыла их ключом. Она вошла внутрь, я следом за ней.

Белый мраморный пол отражал кристальную люстру и две колонны в античном стиле, приделанные к стенам. Огорельцева запуталась в собственной шубе, я помогла ей раздеться.

— Чего рот разинула? — строго сказала она.

— У вас красивый дом, — не скрывая восхищения, ответила я.

— Это не дом, это склеп.

Женщина попыталась расстегнуть себе сапоги, но похоже наклонить голову не получалось из-за головокружения. Я снова пришла на помощь.

— Зайди полюбуйся, раз пришла, — Огорельцева пригласила меня войти и скрылась в квартире.

— Я лучше пойду. До свидания.

Ответа не последовало. Это, конечно, в духе Огорельцевой игнорировать правила общения. Но я все-таки пошла следом за ней, чтобы удостовериться, что с ней все хорошо.

Женщина стояла у шкафчика с алкоголем, искала очередную бутылку.

— Даная Борисовна, пожалуйста, не надо.

— Я сама решу, что надо, — рассерженно отвечала Огорельцева, пытаясь найти необходимое.

Она громко хлопнула в ладоши, включился большой свет. Еще одна кристальная люстра, только больших размеров осветила просторную залу с белым роялем и большим масляным портретом во всю стену. Молодая Даная Борисовна в образе нимфы, обернувшись полупрозрачной тканью, сидела возле арфы.

— Как тебе? — спросила она, увидев мою реакцию на портрет.

— Это очень красиво.

— Конечно. От меня в молодости все с ума сходили. Подарки каждый день дарили, один дороже другого. Бриллианты, картины, квартиры, отдых в любой точке мира. Все хотели иметь меня. Ты же знаешь какого это, когда тебя хотят? Когда тебя так страстно желают, что бросают к твоим ногам все: деньги, любые сокровища, богатства и свою гордость. Было у тебя такое?

Я хотела сказать нет, но вспомнила Александра с его непристойным предложением и поежилась. Огорельцева рассмеялась. Она все поняла по моей реакции. Даная Борисовна была очень проницательной женщиной, от этого ее боялись еще больше.

— И что же? Ты, воспользовалась своей юностью, своей красотой? — спросила она.

— Нет, кончено.

— От чего так?

— Потому что не люблю, — искренне ответила я. В моем представлении любая близость с мужчиной может быть только по искренней любви и то, на что намекала Огорельцева, было для меня дикостью. Даная Борисовна взглянула на меня с уважением, а может мне это просто показалось.

— Любовь это испытание. Для одних благо, для других кара. Я любила. После всего, что со мной сделали, я смогла полюбить. Я даже была счастлива. Жаль, что недолго. Тогда меня обожали, а сейчас. А сейчас, что от меня осталось?

— Вы очень красивая женщина, у вас еще все впереди.

— Все впереди? — переспросила она с вызовом и рассмеялась. Женщина начала стягивать с себя брюки.

— Даная Борисовна, что вы делаете? — я не понимала, что происходит.

Рваные брюки упали на пол. Женщина встала боком и показала мне огромный уродливый рубец, тянущийся от бедра до середины голени.

— Как тебе? Я все еще красивая?

Я не понимала, что могло с ней произойти, где она могла получить такую. Я видела что, она хромает, все время ходит с тростью, но я никогда не задумывалась о причине.

— Из-за этого, дорога в театр для меня закрыта, — сказала она, указывая на ногу. — Все, что я могу — это преподавать всяким бездарям, вроде тебя. Меня сразу списали со счетов, как только поняли, что я не смогу нормально ходить.

Она искала глазами куда присесть, ей было тяжело стоять без опоры. Я поняла ее взгляд и принесла ей табуретку, что стояла у стены.

— Это для ноги! — недовольно заворчала женщина. — Дай мне тот стул.

Я последовала указаниям и принесла ей стул. Огорельцева села, откинулась на спинку, а на табуретку уложила свою ногу. Ее колено было сплошь в шрамах, его будто несколько раз разбирали и собирали, оно было деформировано.