— Вступайте в бой... — говорит Мадо.

*

Девятников приходил! Ездил, оказывается, в Нуазиле-Сек — пригород Парижа, где живет папаша Анри. Стоял, бедняга, долгие часы за выступом дома, ждал старика, чтоб узнать про меня, про Вадима. Спрашивал, не нужно ли мне денег, и сказал, что не заходит ко мне — боится, что как эмигрант он может помешать разрешению на мой въезд в Советскую Россию...

Спрашиваю папашу Анри: трезвый был? Трезвый, говорит. Ну, значит, болен Степан Гаврилович.

*

Пришел ко мне Марсель! Пришли вдвоем с Мадо. Худой, лицо усталое, запавшие глаза. Ушел из плена, в Петивье. Там такая неразбериха, что хоть все разбегись. Фрицы совсем охмелели от побед, им не до пленных.

Марсель рассказывал о смертоубийстве на запруженных беженцами дорогах в дни «Великого исхода». Он говорил о предательстве в армии, о предательстве правительства и о тех, что открыли фашистам ворота Франции...

Я не спускала глаз с его усталого лица. Что-то в нем непривычное, что-то появилось новое. Марсель — не Марсель,

Что делать собирается? «Не забывайте, Марина, что я — француз...»

Что-то совсем непохожее на прежнего Марселя.

В метро

На стенах коридоров, на ступеньках — белой краской: «Французский народ никогда не будет народом рабов!»

На улице

На стенах домов белые листки: «Смертная казнь за всякое повреждение средств связи!»

Утром в лаборатории

Мадам Бартелеми мне шепнула, что этой ночью гестапо арестовало их знакомого кюре. У священника обнаружили склад оружия.

Сегодня в газете «Матэн»

...национал-социалисты — подлинные друзья рабочих... Германия никогда не хотела войны... Войну навязали ей еврейские банкиры, которым войны нужны...

*

В «Эвр» какой-то дурак написал, что Москва одобряет сотрудничество с нацистами...

Есть от чего осатанеть.

*

Станция «Радио-Пари» врет с утра до ночи. Никто ее не слушает, никто ей не верит.

Никакую другую слушать не дают.

«Матэн», «Пти паризьен», «Эвр», «Пари суар»... — подделка, одна сплошная фальшивка.

*

Живем без газет, без радио.

*

Сегодня у киоска парень остановил свой велосипед, попросил последний выпуск «Вечернего вруна», и киоскерша, старая женщина, молча и серьезно протянула ему «Пари суар».

Декабрь

Ночь. Холод. Немцы вывезли уголь. От мертвой батареи центрального отопления леденит. Натянула еще один свитер, самый толстый. Не согреться.

Посидела на кровати, потом выключила лампу и пошла к окну. Отодвинула портьеру, приоткрыла одну створку.

Смотреть не на что.

Темь. Окна напротив наглухо занавешены. На улице — ни души. Прошагал немецкий патруль. И опять тишина. Неясный силуэт женщины медленно движется вниз по бульвару, чуть поблескивает синий свет ее фонарика. Из-за угла вынырнул немецкий автомобиль с затемненными фарами, уходит в черноту улицы.

Вдогонку?.. Может быть...

И опять пустынно. Дома черные, слепые, как скалы в ущелье.

Париж молчит. Прячется в нетопленных квартирах, за ставнями, за плотно сдвинутыми портьерами, молчит. Молчит ли?.. Тоска...

*

Папаша Анри предупредил, что придет в четверг.

Единственный мой свет — этот папаша Анри.

*

Гитлер сделал французам драгоценный подарок. Он подарил им прах Наполеонова сына, герцога Рейхштадтского, погребенного в Шенбрунне. Останки «Орленка» доставили во Дворец инвалидов, где покоится прах Наполеона I, и Гитлер пригласил Петэна на торжественную церемонию, но старец в Париж явиться струхнул, и церемония не удалась: торжество передачи состоялось в присутствии пары десятков древних старух-бонапартисток.

«Орленка» вернули, а парижанам от этого теплее не стало. На заборах крупными буквами: «Нам нужен уголь, а они нам шлют золу!»

*

С первого дня гитлеровцы поставили часовых у Дворца инвалидов, — дворца с золотым куполом, под которым покоятся останки Наполеона Бонапарта. С первого дня не прекращается сюда их паломничество. Как и у могилы Неизвестного солдата, они и здесь выстраиваются по стойке «смирно» — у гроба французского полководца, того самого Наполеона, который когда-то крепко набил морды пруссакам.

*

На витринах газеты «Эвр» цветным карандашом: «Продажные шкуры».

*

Долгими ночами, лежа на пустынно широкой кровати, путешествую в прошлом и поднимаюсь к самым истокам нашей громадной любви.

Январь

Папаша Анри сказал: приду в пятницу. Жду ее, пятницу.

С трепетом жду.

Пятница

...Сергей Кириллович снимает очки, и я вижу его лицо и глаза. Похудел, виски совсем белые, грубошерстный пиджак, надетый на толстый свитер, роговые очки... Необычный какой-то Сергей Кириллович, чуть прежний, чуть новый.

И Жано, по-прежнему красивый, вышел из юношеского возраста...

Вступили с ним в нашу неприветливую молодость.

Жано берет мои руки:

— Я рад, очень рад!

Глаза отчаянно светятся.

— Я тоже, Жано, милый...

Сергей Кириллович протирает очки и, не надевая, пристально в меня всматривается.

На столе черный кофе — из ячменя и желудей — и сахарин на блюдечке.

Мои друзья... Сдержанные, трогательные в своей душевной ясности.

Я знаю, во что могут им вылиться эти минуты встречи со мной. И еще я знаю: они временно на воле, или, точнее, в бегах. Таких, как они, разыскивает полиция, гестапо. Им предстоит гильотина, их обвиняют в покушении на безопасность государства.

И всё-таки они пришли.

В их отношении ко мне я чувствую смесь доверия, душевной преданности, любви и напряженности.

Мы всё рассказали друг другу.

— Враг нам отвечает на драку дракой... Это ничего. Всё равно будем бить. Смертным боем бить. — Это говорит Жано.

Идя на эту встречу со мною, Жано понимал, что каждый шаг его мог стать последним.

— Рано или поздно Советский Союз будет вовлечен в конфликт. Нет ни малейшего сомнения в том, что Красная Армия внесет свой решающий вклад в дело. Гитлер пойдет по пути Наполеона. Это неминуемо. — Это говорит Сергей Кириллович. Сергей Кириллович, завтрашний день которого может внезапно стать бездной небытия.

Ведь оба принадлежат к подполью, и оба знают, что такое подпольная борьба, знают, что за нее расплачиваются ценою жизни.

Они не покидают меня. Заботятся обо мне.

Не так-то просто им заботиться обо мне. Не так-то просто им было прийти ко мне.

Они пришли, и как будто через отворенное окно пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату.

Я люблю вас, друзья.

Мои раздумья.

*

Мои ночи — без сна...

...Я научилась незаметно проникать в поезда, пробираться куда угодно и оставаться на ногах долгие часы.

Мои путешествия с чемоданчиком превратились в настоящую борьбу против расстояния, усталости и опасности.

*

Что-то окончательно сдвинулось в душе, словно переместился центр тяжести, и всё предстало по-новому, как новый мир, требующий новых, решительных действий, не похожих на прежние.

Мой мир сегодня — мир поездов и вокзалов. Мир людей действия и мысли, — тех, что обращают других в свою веру просто прикоснувшись к ним рукой, наделив их новым именем и потребовав от них такого, чего не оплатишь деньгами.

*

Ровно в четыре часа я на углу улицы Вашингтон. Я спокойна, — слежки нет. Товарищ, которого я называю Гастон, решительным шагом идет мне навстречу с пакетом под мышкой, и мы с ним целуемся, и он, обняв меня за плечи, ведет в боковую улицу. Тут тоже — на горизонте чисто, и Гастон снимает с моих плеч руку, и его пакет уже в моей сумке под кулечками, и свернутым свитером, и морковочкой и брюковкой. Дополнительная пачка свежих листовок к последнему выпуску «Юма», которую повезу в Ле‑Ман.