Мы молча смотрели на мертвые окна последнего этажа.

— Все в порядке вещей... — сказал Кирилл. Он отвернулся, сунул сигарету под каблук, чтобы потушить ее, и смуглая рука легла на мое плечо. — Пошли.

На ходу вскочили в автобус, и не сразу заметили, что едем в сторону Булонского леса!

— В Булонский так в Булонский, — сказал Кирилл.

Мы прошли к озеру и решили зайти в бар-ресторан. Заняли столик на открытой террасе, под большим олеандром.

Воздух был необычайно мягким, вечер тихий, теплый, и мы были одни, потому что нас тут никто не знал и мы никого не знали. Обед показался нам необыкновенно вкусным, и недорогое вино превосходным. После первого бокала мы были твердо уверены, что жизнь прекрасна.

Я смотрела на повисшую над озером луну и подумала, что луна эта висит сейчас и над Москвой и, может быть, Вадим еще не спит и сейчас тоже на нее смотрит. Это ничего, что я тут, а ты там. Это для нас не имеет значения. Мы вместе, вместе на нее смотрим. Ведь луна — одна.

— О чем ты? — сказал Кирилл.

— Что — о чем?

— Молчишь о чем?

— Не будь войны, были бы с Вадимом дома. Как бы было все просто.

— Вся беда в том, что в этой проклятой жизни ничего не получается просто, — сказал Кирилл.

— Люди не хотят.

— К такой-то их, людей!

— Перестань!

— Прости. Прости меня, пожалуйста.

Он виновато посмотрел на меня.

— Хочешь вина? Не хочешь?

— Почему? Хочу!

Я спросила, устраивается ли он на новую работу и что делает все эти дни.

Он сказал:

— Ни черта. Жду, когда деньги кончатся.

Я знала, ему туго: между Парижем и Москвой у него встали жена и маленький Филипп.

— Ты только из-за меня не расстраивайся, — сказал Кирилл. — Ведь все равно ничего не изменить. Ни-че-го. — Он налил себе еще вина.

— Не пей так много.

— Постараюсь.

Взглянул на меня и улыбнулся.

— Недавно видел во сне Московский Кремль. Плывет, понимаешь, как корабль со знаменами и звездами на башнях, и я иду навстречу, иду, широко расставив руки, и уже не знаю, во сне это, или наяву. Сны иногда сильнее всякой яви.

На террасе никого, кроме нас, не было. Оба официанта стояли, прислонившись к двери. Им хотелось домой.

— Пойдем? — сказала я.

— Не уходи.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? Как тебе кажется?

— Можешь. Для спасения моей души...

— Не валяй дурака.

— А я серьезно.

— Я по душам не специалист. Но знаю, свою ты губишь.

— Ладно.

— Не злись. Видел вчера Жаклин?

Он ежился при звуке этого имени и не любил произносить его сам.

— Видел.

— И Филиппа?

— Не дала.

— А не тяжело тебе встречаться с ней?

— Нет. Это скорее меня излечит. Свалял дурака, надо платить за содеянное. Уеду из Парижа.

— От себя все равно не убежишь.

— Да. Но от других можно.

— География слабое средство против того, что тебя гложет, — сказала я.

— Согласен. Излечусь, если перестану пить. Но если перестану, мне наверняка будет еще хуже.

— В Россию бы...

Он посмотрел на меня и умолк.

— Поручения какие-нибудь к матери есть? Что я должна ей сказать? Что сестре Лиле сказать?

— Ничего не надо. — Он отхлебнул из чашки холодного кофе и закурил. — Я свое сделал, скажешь маме. Ну да ладно. Давай отсюда. — Он кивнул гарсону.

Мы пошли по длинной аллее к остановке. Еще издали увидели, как тронулся автобус, и на остановке не осталось никого. На скамье дремал клошар — парижский бродяга, — когда мы подошли, он окончательно проснулся и сел. Посмотрел на нас, вокруг, зевнул и достал из-под скамейки недопитую бутылку. Запрокинул голову, отхлебнул вина, бережно поставил бутылку у ног. Поднял с тротуара окурок, повертел его в пальцах, понюхал, чему-то улыбнулся и взглянул на Кирилла. Кирилл щелкнул зажигалкой и дал ему огня. Клошар крепко затянулся, выпустил толстую струю дыма и закашлялся. Он кашлял долго, мучительно, и когда наконец, кончил, достал бутылку опять. Потом вынул из кармана кусок хлеба, сдул с него табачные крошки. Непрестанно прикладываясь к бутылке, он жевал и прерывающимся голосом гнусавил:

Посматривал на нас, глазки-щелки его хитро улыбались.

— Ты хороший парень, — сказал он Кириллу и показал глазами на меня: — Жена?

— Нет, — сказал Кирилл.

— Отчего не поженитесь? Вы же хорошие ребята, тысяча чертей.

— Не хотим портить друг другу карьеру, — сказал Кирилл.

— В... ее, карьеру... Дева пречистая...

Подошел автобус, мы уехали.

Ночь над крышами города слабо светила в отворенное окно мансарды. Я потушила свет, старалась заснуть, но не могла. Лежала с открытыми глазами и смотрела на уходящие вдаль парижские крыши. Будоражила радость прожитого дня и трижды — радость близкого завтра.

Меня разбудил лунный свет, добравшийся до моего изголовья. Вспомнила, как сидела в приемной Военной миссии, ждала, когда меня вызовут, но сначала вызвали сидевшего рядом скуластого, с раскосыми глазами-щелками парня — он пришел с француженкой, и девушка села на его место, ко мне поближе. Я заговорила с ней. Француженка? Да. Из Гренобля. Поженились в маки, оба партизанили в горах. Сыну скоро год. Муж хлопочет о разрешении на въезд в СССР для нее и для сына.

— В Москву?

— Нет. В Киргизию. Муж ведь киргиз!

— Где это Киргизия? В СССР, конечно. Вы не слышали? — В голосе — обида.

— Нет... да, слыхала, наверное, слыхала, просто забыла.

А пока живут где? В Гренобле? Нет. Раньше жили. У ее родителей жили. А теперь в Версале. С тех пор как в Париж прибыла Советская Военная миссия и началась репатриация советских граждан, они с мужем поселились в Сборном пункте, в Версале. «Знаю ли я Сборный пункт для советских граждан в Версале?» — «Разумеется». — «И коменданта капитана Иванова?» — «А как же, конечно», — сказала я, посматривая сбоку на Арлетт, которая поедет со своим мужем в Россию, в не известную мне Киргизию. С мужем. С сыном.

...Когда я приехала на вокзал, Кирилл был уже на перроне.

— Я рад, что никого провожающих нет, — сказал он.

— Никого и не будет. Жано дежурит. Попрощались с ним вчера. А другие — кто на работе, а кто еще в Париж не вернулся. — Я беру его под руку, и мы идем по перрону.

— Ну вот ты и уезжаешь.

— Уезжаю. Прощай, Париж! Прощай наша юность, Кирилл.

— Вместе ее начинали, — говорит Кирилл, — но развязки у нас будут разные. — Он внимательно смотрит на меня.

— Что с тобой?

— Ничего. Я просто рад за тебя.

— Это такое счастье!

— Да, это счастье, Марина.

— Но постой, у тебя очень странное лицо.

— Немного устал. Не спал ночь. — Он закуривает. Он очень долго закуривает. — Недавно мне приснилось: идем с Лилей к театру встречать маму. Лилька болтает и все посматривает на меня, смотрит так, будто я очень изменился, или узнал про нее что-то важное. Идем, а навстречу — мама. Мороз. Метет поземка. — Помолчал и продолжил: — Иногда во сне слышу бой курантов. Хожу в школу, готовлю уроки. Мама звонит по телефону, проверяет наши уроки, разговариваю с ней. Просыпаюсь, жутко на душе весь день. И не знаешь, как от него отделаться, этого урагана внутри себя...

...Впереди загорается зеленый огонек светофора. Мы идем к вагону.

Кирилл берет мои руки, целует.

— Прощай, Марина.

Нет, до свидания...

... — В паспортный стол, — сказала барышня в окошечке, возвращая мой листок. — Позвоните. Вон там на стене телефон. Снимите трубку, вам ответят, скажите: «В паспортный, за паспортом пришла». Поняли? — Барышня говорит громко, чеканя каждое слово.