Пока Жано говорил, я вглядывалась в лица сидевших вокруг и старалась угадать их настроение.

Рене посматривал тоже, и Жозефин подмигивала мне, и всё шло как будто ладно, и настроение у всех было единое. «Королевские молодчики» и те сидели тихо и не двинулись даже тогда, когда Жано объявил, что Федеративный союз студентов потребует от Административного совета взаимопомощи рассмотреть это дело. Студенты Парижа, студенты Сорбонны, не только что директрисе, а и самому господу богу не позволят посягнуть на свое достоинство... Кое-кто даже захлопал.

— Как по маслу, — подмигнул мне Рене.

— Та́к держать, Жано! — Жозефин с восхищением смотрела на Жано.

Всё идет хорошо, думала и я. Всё идет лучше, чем я ожидала. Студентов восстановят. И не будет драки. Теперь уже не будет. А Жано... Я даже не знала, какой он, этот Жано.

Я бросила случайный взгляд на закрытую дверь, и вдруг она распахнулась, и на пороге остановилась мадам директриса. Она стояла и смотрела на Жано и, конечно, всё слышала.

А Жано громко продолжал:

— Студенты не позволят унижать себя!

Заметив мадам, он посмотрел ей в глаза, догадываясь, что директриса за дверью подслушивала.

Вдруг мадам взорвалась:

— Я больше не пущу вас в «Университетскую взаимопомощь»! Слышите? Я запрещаю вам вход!

— Не имеете права, — сказал Жано спокойно.

— Имею.

— Нет, мадам, не имеете.

Уже застучали ножи по графинам. «Камло» начали вставать с мест. Задвигались стулья. Рене отбросил свой, готовясь ринуться в драку. Жозефин встала. Я тоже. Но тут Жано, подняв кверху обе руки, громко попросил слова. В зале мгновенно стихло.

Едва Жано заговорил, директриса исчезла, и на пороге, как из-под земли, появился вдруг ее помощник — начальник конторы. Он миролюбиво пообещал, что Административный совет соберется в ближайшие дни и все вопросы, беспокоящие студентов, будут разрешены.

— Еще посмотрим ка́к! — запальчиво выкрикнул Жано и, сев, придвинул к себе тарелку с остывшим шпинатом.

— Похоже, струхнула мадам, — сказал Рене и подтянул свой стул к нашему столику. Жозефин тоже подсела к нам.

— Малость струхнула, — уже успокаиваясь, сказал Жано. — Мадам слабонервная и очень не любит студенческой бучи.

— Я думала, будет драка, — облегченно вздохнула я.

— Драка так драка, — усмехнулся Жано. Он отодвинул тарелку, достал из кармана пачку «Голуаз» и закурил.

— А ведь было пять минут до мордобития, — сказал Рене.

Жано взглянул на меня:

— Недаром Марина тряслась.

— Испугалась, Марина? — спросил Рене. Он протянул на столе руку и положил ее на мою.

— Был грешок. Не люблю драки.

— Вот и я, — сказала Жозефин, — терпеть не могу. Всегда боюсь, когда деретесь.

— Ничего, научим и тебя, — сказал Рене. — Сама первая с кулаками полезешь. Еще как! И тебя тоже, Марина...

В столовой стоял ровный жужжащий гул.

— Пойдем, что ли, — сказал Жано. Он потушил в пепельнице сигарету и поглядел вокруг, ища кого-то глазами.

— Пошли, — сказал Рене и встал. — Франсуаз и Луи там с тоски погибают.

Мы направились к выходу. Франс и Луи, увидев нас, тоже встали.

Пока мы шли между столиками и здоровались со знакомыми студентами, обмениваясь репликами, задерживаясь то тут, то там, мимо прошмыгнули двое «королевских молодчиков» и понеслись к дверям.

Жано посмотрел им вслед:

— Что-то затевают. Не поддаваться, ребята!

Выйдя из столовой, мы увидели человек десять «камло». Они стояли, загородив дорогу, выстроившись по стойке «смирно». Жано шепнул: «Провокация! Не реагировать!» — и в эту минуту «королевские», вперив в нас глаза, дружно выбросили руки в фашистском приветствии. Рене шагнул к ним. Но Жано схватил его за руку, шепнул: «Тихо! За мной!» — и мы молча обошли строй. Вслед нам понесся свист, но мы не обернулись.

— Всё-таки приятно, когда ты не дрянь, — сказал Рене, когда мы вышли на аллею.

— О ком это ты? — спросила я.

— О себе, разумеется.

Жано посмотрел на этого коренастого, с коричневым румянцем на скулах, упрямого бретонца. Усмехнулся.

Дойдя до конца аллеи, мы решили побродить немного по Ситэ, перед тем как вернуться в Латинский квартал и засесть в библиотеке Сент-Женевьев.

Мы шли между изящными коттеджами богатых студентов-иностранцев. Домики разных стилей: от крылатых пагод до пышного барокко. Останавливались, определяли по архитектуре домика страну и шли дальше.

— Луи, как думаешь, восстановят студентов? — спросила я. Отец Луи — генерал и член Административного совета. Может быть, Луи знает то, чего не знаем мы.

— Совет разберется, не беспокойся, — ответил Луи с аристократической небрежностью.

— Забарахтается мадам директриса, как курица в пруду, — улыбнулся Рене.

— И тихо опустится на дно, — добавил Жано. Он перешел на мою сторону. — Эта победа очень нужна. Тут уже не в одних парнях дело...

— Боже мой, скорее бы вернули этих студентов на работу! До чего надоело, — тяжело вздохнула Франсуаз.

— Ты помолись, Франс, — посоветовал Жано. — И святая Мадонна сразу всем поможет. Вот увидишь.

— Никогда еще ничего не исполнялось, о чем я молилась. А у тебя?

— А моя молитва сегодня, кажется, дошла до неба, — улыбнулся Жано.

— Во Франции революция начнется с Ситэ, — сказала Жозефин, — с «Университетской взаимопомощи».

— Твою руку, Жозе! — Жано протянул ей свою открытую ладонь, и Жозефин вложила в нее свою черную руку с розовой ладошкой.

Мы вернулись в Латинский квартал и, как обычно, отправились заниматься в библиотеку Сент-Женевьев.

Когда мы вышли из библиотеки, уже смеркалось. Все были за то, чтоб завернуть на часок в Люксембургский сад. У меня кружилась голова, было скверно на душе, и я не хотела никуда идти.

Как всегда, когда на душе у меня делалось тревожно, мне хотелось домой, к Тасе. Дома меня ждали кучи конвертов, которые я надписывала ради заработка. Мне хотелось скорее попрощаться и уйти и чтоб меня не упрашивали. Я всегда смущалась, когда меня просили остаться, и мне было трудно умолчать про эти конверты и про то, что мне надо работать.

— Черт, как бы это и нам хоть чуть-чуть миллионерами пожить, — мечтательно произнес Рене.

— А ты думаешь, так уж им и хорошо. Жить под вечным страхом... — улыбнулся Луи.

— А мне кажется, что тебе понравилось бы быть миллионером, — поддразнил его Жано.

— Жано, тебе изменяет чувство меры, — сказал Луи.

— Довольно вам! — вмешалась я. — Луи, не валяй дурака. И Жано тоже! Вы как хотите, а я пошла.

— Минутку, — остановила меня Жозефин. — Она запустила руку в свой портфель. — На́, тут разборчиво. — И протянула мне пачку скрепленных листков. Это были лекции по химии.

— Может быть, дать мои? — спохватился Рене.

— Нет, не надо, — сказала я. — Я перепишу, Жозе, и завтра верну тебе. Хорошо?

— Не надо. Я возьму у Рене.

Я взглянула на Жано. Он смотрел на меня. Я почувствовала, как горячий поток хлынул мне в лицо.

Я обняла Жозе за шею и, притянув к себе, поцеловала ее в обе щеки. Мы подружились с ней сразу, с нашей черной американкой, с первой же лекции. Сначала я не могла понять, что мне так нравится в ней? — Ее лицо — яркие черные глаза, легкая полуулыбка, ямочки на тугих, лилово лоснящихся щеках? Или, может быть, плавность движений, ее статная, изящная фигурка? Но нет, всё-таки не это. Должно быть, ее внутреннее обаяние.

Жано взял у меня портфель, и мы пошли с ним вверх по Бульмишу.

Был теплый февральский вечер. В наступающей темноте то тут, то там появлялись разноцветные неоновые вспышки. По бульвару сновали автобусы и люди. Автобусы были набиты до отказа. Люди спешили домой с работы. Мы прошли мимо продавца прыгающих лягушек. Жано отскочил в сторону, чуть было не наступив на нитки, которыми продавец приводил лягушек в движение. Мы остановились посмотреть. Продавец уговаривал купить игрушку.