— Нет-нет, Зиновий Фадеевич! Присядьте, пожалуйста, и выслушайте нас! — Вероника поднялась, шагнула ко мне, будто собираясь схватить за руку и удержать.

— Даю вам еще одну попытку… — присаживаться я не стал, и доктора встали тоже.

Обстановка в кабинете стала совсем напряженной.

Вероника заговорила торопливо:

— Смотрите. Когда-то на Западе был проведен довольно жестокий эксперимент. Детей в возрасте до пяти лет на несколько дней разлучали с матерями и наблюдали за тем, как они будут себя вести. Всех подробностей я вам рассказывать не буду, но хочу обратить ваше внимание: у части детей, как и у вашего сына, внезапно появились симптомы расстройства пищеварения, и в первую очередь — рвота.

— Не понимаю…

— А я не смогу объяснить. Это слишком сложно. Просто представьте себе, что ваш сын начал испытывать глубокое отвращение к жизни. А еда — это и есть жизнь.

— Вы хотите сказать, что мой сын не хочет жить?! — от ужаса у меня волосы на голове зашевелились.

— Да. И поэтому его организм отказывается от того, что эту жизнь поддерживает: от пищи. — Вероника смотрела мне в глаза прямо и так проникновенно, что не поверить ей не получалось. — У нас с вами есть два пути, Зиновий Фадеевич. Хороший путь — сделать так, чтобы мать и ребенок снова смогли быть вместе. Плохой путь — продолжать давать малышу лекарство, которое превращает его в бесчувственную куклу…

— Прекратите!.. Я не позволю сделать из моего сына овощ!

— Тогда верните ему мать, если не хотите, чтобы ребенок погиб от недоедания! — психолог тоже повысила голос, сверкнула на меня гневно глазами. — И имейте в виду: мы со своей стороны не будем скрывать происходящее от социальных служб!

— Не надо мне угрожать, уважаемые доктора. — Я внезапно успокоился. — Если вы думаете, что я враг своему ребенку — вы глубоко заблуждаетесь! У меня не было намерения запрещать сыну видеться с матерью. Просто она уже четвертую неделю не выходит на связь. Но я найду ее!

— Чем скорее — тем лучше! А пока Никите придется оставаться у нас. Сейчас его спасают только капельницы, — уведомил заведующий.

— Могу я увидеть сына?

— Да, разумеется, идемте. — Мужчина взял меня под локоть и повел прочь из кабинета. Оглянулся на психолога: — Спасибо, Вероника. Думаю, дальше мы сами…

Пройдя в палату, я обнаружил, что сын сидит в своей кроватке, обнимая любимого плюшевого слоненка, и смотрит в окно. Присел к нему на койку, взял на руки, прижал к груди. Ребенок не сопротивлялся, но и не обнял меня в ответ.

— Никита, сынок… я люблю тебя! — шепнул я в маленькое ушко. — Очень сильно люблю. Ты так мне нужен!

Отправляясь на Николину гору, чтобы устроиться помощницей по хозяйству в богатый дом, я меньше всего ожидала, что дверь мне откроет Зиновий Плетнев собственной незабвенной персоной.

— Ты?! — вскрикнула негромко, узнав мужчину. В душе мгновенно забурлила масса эмоций: от растерянности до гнева.

Больше ничего подумать и сказать я не успела.

Зиновий выглядел не менее ошалевшим от нашей встречи, чем я сама.

— Ты-ы-ы!.. — выдохнул он.

Схватил меня за руку, рывком втянул во двор, захлопнул калитку и тут же вынудил меня прижаться к ней спиной, а сам встал, упираясь руками по обе стороны от моих плеч, навис, глядя сверху.

— Тина-а… где, твою мать, ты п… пы-ропадала? — мужчина снова заикался, невольно выдавая свое напряжение. — Никита тут без тебя с ума сходил!

— Сходил? — я услышала только последнее слово. Сердце сжалось от страха за сынулю. — Где он?! Я хочу его увидеть!

— Увидишь! Обязательно увидишь! Только сначала объяснишь мне, как ты здесь оказалась! — потребовал Плетнев.

— Вот… — я протянула ему карточку с названием агентства и адресом коттеджа. — Шла устраиваться на должность помощницы по хозяйству. Получается, это ты домработницу ищешь?

— Я. — Плетнев несколько мгновений молчал и сверлил меня ледяным буром холодного взгляда. Потом решил: — а знаешь, так даже лучше! Я тебя беру.

— Куда? — не поняла я.

— Домработницей беру! На что ни пойдешь ради сына…

— Позови Никиту! — взмолилась я.

Разговоры можно было отложить на потом. Сейчас я хотела одного — прижать к сердцу своего Китенка.

— Никита в клинике.

— Что с ним?!

— Не волнуйся, никаких травм, никаких операций.

— Тогда простуда? Отравление? Что?!

— Как мне объяснили, какая-то чрезмерная реакция нервной системы на твое отсутствие.

— Поехали! — я готова была бежать в клинику пешком.

К счастью, Плетнев больше не стал тянуть. Выгнал из гаража свой джип, усадил меня на переднее пассажирское сидение, сам сел за руль.

По дороге мы молчали. Оба. Слишком много обид и недовольства висели между нами, но говорить о них сейчас не имело смысла. Все, о чем я могла думать, это как поскорее добраться до клиники и до сына. Странно, но Зиновий, похоже, мечтал о том же. Это не просто настораживало — это пугало.

В гардеробе клиники мы сдали куртки и получили белые накидки. Плетнев, уже полностью сосредоточенный, но очень хмурый, повел меня по длинным коридорам.

— Мы к Никите Плетневу, — сообщил медсестре на посту.

— Да-да, проходите. — Женщина его явно узнала.

Зиновий довел меня до нужной палаты, толкнул дверь:

— Э-э-проходи.

Впрочем, разрешения мне не требовалось. Отстранив мужчину плечом, я торопливо вошла в четырехместную палату.

Никита был там.

Мой родной малыш сидел на своей кроватке, прижимая к груди подаренного Зиновием слоненка, и смотрел в окно. Вид у него был настолько одинокий и горестный, что я чуть не взвыла от боли в сердце.

— Китенок! Сынок!.. — в два шага добралась до койки, встала на колени, глядя на ребенка немного снизу.

Никита вздрогнул всем тельцем, перевел взгляд на меня. Несколько мгновений смотрел на меня с недоверием. Потом его личико скривилось, из глаз полились слезы.

— Мама-а-а-а! — заревел он, не пытаясь, однако, прижаться ко мне, обняться, как раньше.

Я сама не поняла, как оказалась сидящей на его койке и обнимающей похудевшее тельце Никитки.

— Мама с тобой. Теперь — с тобой, мой хороший.

Никита, наконец, обнял меня. Теперь мы сидели и ревели вдвоем.

Плетнев, глядя на нас, то ли застонал, то ли зарычал, стукнул по стене кулаком и выбежал прочь. Мне было все равно, куда он рванул и зачем. Я знала одно: больше я от сына — ни шагу. Надо было сразу проситься к Зиновию хоть прислугой, хоть дворником!

Кое-как взяв в себя в руки, я принялась укачивать и успокаивать сына. Не сразу, но он затих, вцепившись в меня ручонками, приникнув ко мне изо всех сил. Я сидела, поглаживая Китенка по спинке, и рассказывала ему, как потеряла телефон, как ехала в Москву и как долго искала его. Клялась, что не забывала о нем ни на минуту — и это было правдой!

Наше уединение нарушил все тот же Плетнев. Он явился в палату вместе с каким-то представительным мужчиной в белом халате.

— Это заведующий отделением, — представил Зин врача. — А это — мать ребенка, Алевтина.

— Прекрасно! Прекрасно! — обрадовался доктор. — А что вы скажете, Алевтина, если я предложу вам с недельку полежать вместе с сыном в отдельной палате у нас в клинике? Мы должны понаблюдать за мальчиком и убедиться, что с вашим появлением его пищеварение наладится.

— Я готова… — мне пришлось бросить вопросительный взгляд на Плетнева: вроде он меня на работу собирался к себе взять. Разрешит ли остаться с сыном?

В этот раз Зиновий сумел меня удивить:

— Я оплачу отдельную палату для матери и ребенка. Пусть остаются, сколько потребуется.

— Вот и замечательно! Тогда идемте, Зиновий Фадеевич, оформим квитанцию к оплате.

Когда мужчины вышли, Никита впервые за все время с момента встречи оторвал от моего плеча свою русую, как у отца, голову и заглянул мне в лицо:

— Ты не уйдешь?

— Нет, родной. Мы с тобой полежим тут, в клинике, еще пару денечков, а потом вместе поедем в папин дом.