Врач поправила какие-то проводки, трубки и вышла.
Я осталась наедине со своими мыслями.
Мысли были панические!
Я что — потеряла память? Всю, или только часть? Смогу ли я работать? И знают ли соседи и коллеги, что со мной произошло? Вдруг все решили, что я забрала сына и уехала, никому ничего не сказав?! Могли ведь и уволить за прогулы!
Господи! Да я сойду с ума, если в ближайшее время не получу ответов на свои вопросы и не увижу Никиту — живого и здорового!
До вечера время тянулось невыносимо медленно. Я против воли то и дело засыпала. Меня, словно сговорившись, постоянно будили: приходили какие-то специалисты, о чем-то расспрашивали, сгибали мои руки и ноги, кололи кожу иголками и махали перед носом резиновым молотком. Потом говорили что-то умное, что пролетало мимо сознания, обещали, что я обязательно поправлюсь, и уходили.
Вечером заботливая санитарка или медсестра, которая представилась Валентиной, принесла ужин: куриный бульон. Наверное, он был хороший. Во всяком случае, выглядел золотистым, прозрачным. Однако мой желудок принимать его отказался: меня вывернуло после третьей ложки.
— Ну, ничего, ничего. Потихоньку начнешь есть, — бормотала Валентина, убирая испачканную пеленку с моей шеи.
До утра я продремала, изредка просыпаясь от больничных шумов: где-то за стенами кто-то ходил, переговаривался, по полу катали что-то тяжелое, над ухом попискивали какие-то аппараты. На лицо давила маска из прозрачного пластика. Врач объяснил, что через нее мне подают кислород.
Наконец, прошел завтрак, прошел обход. Ко мне заглянул мужчина в хирургическом костюме, объявил, что сегодня мною занимается он.
— Кстати, к вам пришли. Готовы принять посетителей?
— Кто пришел? — я попыталась приподнять голову.
— Лежите-лежите! Давайте-ка я сделаю вам повыше… — врач нажал какую-то кнопку, и верхняя часть койки медленно поползла вверх. — Ну, вот. Так, думаю, будет достаточно.
— Кто пришел?! — напомнила я.
— Ваш сын, Никита, и его отец. Готовы их увидеть? В палату не пущу, но через стекло сможете на них посмотреть.
— Да! — я повернула голову, уставилась в нетерпении на стеклянную стену.
Врач вышел, а через пару мгновений вернулся, ведя за собой Никиту. За руку моего сына держал…
Не может быть! Зиновий?!
* * *
Я заметалась взглядом между сыном и его отцом. Никита выглядел вполне здоровым, только чуть бледным, да еще щёчки стали не такими круглыми, словно сынуля немного похудел. Ничего! Встану на ноги — мигом откормлю!
Зиновий…
Я помнила его гладким, холеным и довольным жизнью, со смешинками в глазах, которые позднее, когда мы уединились, сменились огнем страсти. Пять лет назад он был похож на датского дога — сильного и ухоженного. Игривого и даже ласкового.
Сейчас на меня смотрел совсем другой человек. Его замкнутое лицо и холодный цепкий взгляд заставили меня поежиться. Темная трехдневная щетина на впалых щеках, хмурая складка между бровей — все говорило о том, что рядом с моим сыном стоит не домашний пёс — матерый хищник вроде степного волка!
И все же… моя кожа покрылась мурашками, вспомнив прикосновения его рук. Нет! Сейчас я была не в состоянии желать интимной близости, но человеческой близости мне очень не хватало! Как бы я хотела, чтобы этот суровый мужчина подошел, обнял меня, прижал к груди и сказал, что все будет хорошо!
За пять лет я очень устала быть сильной. Если бы не сын…
Никита, вырвав у Зиновия руку, потопал к стеклянной стене. Ему наперерез бросилась медсестра:
— Залапаешь, следы останутся!
Зиновий сделал один-единственный шаг вперед и в сторону и заслонил плечом Никиту.
— Залапает — помоете. — Его голос донесся до меня через приоткрытую дверь. Он звучал низко и хрипло, слова были короткими и рублеными.
Где так понравившаяся мне манера растягивать гласные, словно он поет? Какая трагедия должна была произойти в жизни этого мужчины, чтобы он так изменился? Но Никита, несомненно, очень доверял отцу, успел привязаться к нему! Да и сам Зиновий явно готов был защитить ребенка от всех — даже от медсестры.
На сердце потеплело. Не представляю, откуда взялся Зин, как узнал о нас с Никитой, но теперь я знала точно: теперь у Никиты есть не только мама, но и папа. Мой Кит не останется один, даже если меня снова собьет какая-нибудь машина.
Я послала Зину благодарную улыбку.
Он нахмурился еще больше, сжал губы, отвел взгляд…
Почему? Я что-то не так сделала?
Перевела взгляд на сына.
Никита стоял, прижавшись к стеклу носом, ладошками, всем своим хрупким детским тельцем. Его темные глазищи — точная копия отцовских — не мигая, смотрели на меня, на ресницах медленно собирались крупные слезинки.
Я с усилием подняла непослушную руку, сдвинула с лица кислородную маску.
— Не плачь, сынок. Люблю тебя! — прошептала хрипло.
Не знаю, услышал ли Никитка мои слова через приоткрытую дверь, или прочел по губам, но в ответ вжался в прозрачную стену, зашевелил губами:
— Мама! Хочу к тебе!
Я тоже хотела, очень хотела увидеть Никиту ближе, дотронуться до него, приласкать своего Китеныша…
Перевела беспомощный, полный мольбы взгляд на Зиновия.
Тот будто понял, обернулся к медсестре, заговорил, указывая рукой то на сына, то на меня. Медсестра затрясла головой отрицательно, потом выскочила из комнатки за стеклом в коридор, а через пару минут вернулась с моим врачом. Тот, похоже, подтвердил запрет.
Я поникла.
— Не плачь, Кит! Мы скоро будем вместе, — пообещала сыну.
Никита продолжал беззвучно плакать.
Зиновий приблизился, присел перед ним на корточки, начал что-то тихо говорить. В этот момент его лицо смягчилось, взгляд стал теплым и любящим.
Господи! Как же я когда-то мечтала, чтобы Зин узнал о нас, чтобы приезжал в гости, гулял с сыном, смотрел на него вот такими глазами!
Неужели мне нужно было оказаться под колесами машины, чтобы эта мечта сбылась?!
Никита не оттолкнул отца, когда тот взял его за плечи. Позволил обнять себя и поднять на руки, уткнулся зареванной мордашкой в плечо выпрямившегося мужчины, но сам продолжал во все свои огромные на бледном личике глазищи смотреть на меня.
Я помахала Никите рукой:
— Приходи завтра, Кит! Я буду тебя ждать!
Мне хотелось верить, что это хоть немного взбодрит и утешит моего любимого сынулю.
Сын помахал ручкой в ответ. Вид у него был такой несчастный, что у меня сжалось сердце. Перед тем, как уйти и унести Никиту, Зиновий на миг оглянулся, кивнул мне в знак прощания: сдержанно, холодно, без улыбки.
Вот и как это понимать?
Врачи в один голос твердили, что это Зиновий позаботился о том, чтобы я оказалась в лучшей московской клинике. Это он оплачивал огромные счета за лечение, заботился о том, чтобы у меня было все лучшее! И при этом не нашел для меня ни одной улыбки, не говоря уж о добром слове!..
Никита и его отец ушли, а я осталась в полной растерянности и глубокой задумчивости. Сердце подсказывало мне: что-то не так! Зиновий недоволен мной, злится на меня!
Но за что?!
23. Зиновий
Пока возвращались из реанимации, Никита успокоился, перестал плакать и засыпал меня вопросами.
— А что за штучка у мамочки на лице? А мама меня видела? А узнала? А завтра нас к мамочке пустят?
Я терпеливо отвечал на вопросы сына, прижимая к себе его тоненькое хрупкое тельце, а сам старался выкинуть из головы воспоминания о том, как смотрела на мелкого Алевтина: будто он — центр ее вселенной. И каким пытливым, ищущим был ее взгляд, когда она сумела, наконец, оторваться от сынишки и обратила внимание на меня. От этих воспоминаний пробирал озноб.
Еще день-два, и женщину переведут из реанимации в обычное отделение. Разумеется, я позабочусь, чтобы у нее была отдельная палата и индивидуальный пост. Вот только… как и о чем говорить с ней? С чего начать разговор?
