— Лесь, не придумывай, — решительно отказалась я, отставив пустой, давно остывший стаканчик, — только не хватало, чтобы у Димки из-за меня проблемы были! Ты же знаешь, кто родители Енота! Посадят за разбойное нападение всех разом, и доказывай потом, что все было не так!

Подруга погрустнела на глазах, но через пару секунд снова взбодрилась.

— А как же Пашка твой? Почему он-то ничего не сделает? — она тоже отодвинула посуду и мы, не сговариваясь, встали, двинувшись на выход.

— А с чего он вообще должен что-то делать? — искренне удивилась я, бросив недоуменный взгляд на Леську, — и он не мой. Мы просто друзья, я же тебе говорила…

— Ну да, ну да, — не поверили мне, фыркнув, — то-то он за тобой хвостом ходит, в рот заглядывает…

— Да ну тебя, — отмахиваюсь от дурацких предположений, сворачивая в учебный коридор, — придумала ерунду…

И, спешно меняю тему, озабоченная другой проблемой намного больше, чем угрозами Енота и собственной запутанной личной жизнью.

— Лесь, а можно я у тебя перекантуюсь пару дней? В пятницу годовщина смерти папы…чувствую, что мама отметит ее с небывалым размахом…

Последние слова дались трудно — отчасти от того, что мысли о смерти отца все еще оставались болезненными, отчасти — от перспективы того представления, что развернется в нашей квартире буквально через пару дней, отчасти — от стыда, что приходится вообще в таком признаваться. Всем будет лучше, если меня в эти дни дома просто не будет, а стыд…ну, что ж теперь, судьба такая.

Но не могу же я поселиться на вокзале…

— Прости, — подруга чувствует себя виноватой, об этом слишком красноречиво говорят опущенные плечи и интонации в голосе, — не получится. К нам гости приезжают как раз завтра, на неделю, дальние родственники папы. Там семья из четырех человек и в нашей «двушке» будет нереально тесно, раскладушки уже притащили из гаража…

— Это ты меня извини, — выдавливаю из себя, сдержав тоскливый вздох, — ничего страшного, придумаю что-нибудь.

— Уверена? — звучит обеспокоенное, и я стискиваю челюсти в попытке добавить уверенности в голос.

— Более чем, — киваю, а сама радуюсь, что мы вошли в аудиторию, и теперь Леся идет впереди к верхним рядам. Потому что лицо «держать» все труднее, а подруга и так видит меня насквозь.

Впрочем, выход есть, так что грех жаловаться. А уж свое недовольство к деталям можно и потерпеть…

Время до конца недели пролетело быстро. Слишком быстро.

Определиться с окончательным решением я так и не смогла. Внутри плотно обосновалось нехорошее, тянущее предчувствие, заставляя нервничать и сомневаться во всем. Тем более, что дома происходили странные вещи.

Мать последние дни ходила сама не своя. Хмурая, недовольная и подавленная — она со мной почти не разговаривала, даже с учетом того, что наше общение и так мало напоминало контакт родственников. Даже в свои прошедшие выходные она впервые за долгое время не стала никого звать на «отдохнуть и расслабиться», введя меня в состояние крайнего удивления. А уж когда она принялась мыть окна, протирать пыль с отцовских фотографий, висевших в рамках на стенах, и перетряхивать залежи вещей на антресолях, я впала в полнейший шок.

Меня к процессу не привлекали, да и вообще, словно и вовсе не замечали, но это даже радовало. Не очень доверяя такому странному затишью, я целиком и полностью сосредоточилась на учебе, стараясь «запастись впрок». Таким образом, даже к зачету подготовилась, о котором Пашке говорила. И еще к трем, которые ожидались в ближайшее время.

Вроде как причин для отказа больше и не было, но я все тянула со звонком другу, хотя он каждый день упорно интересовался, что надумала. Учеба, работа, сон — мне казалось, что я специально не хочу думать о приближающихся выходных.

Но все решилось, как обычно, внезапно и совсем не весело.

Утро субботы выдалось тихим и спокойным, я даже смогла выспаться. И сейчас, не торопясь, завтракала, раздумывая над планами на день…

— Настя! — окрик матери заставил вздрогнуть, и я чуть не подавилась, проглотив от неожиданности только что откушенный кусок хлеба с маслом.

Но родительницу моя возможная асфиксия совсем не впечатлила. Мазнув недовольным взглядом по мне, она кинула старую затертую сумку для продуктов на рядом стоящий стул. Звякнули монеты, а я, успев откашляться, вопросительно уставилась на мать, которая уже направилась к холодильнику, повернувшись ко мне спиной.

Кухня у нас была чуть больше стандартной, но все равно не разбежишься. Поэтому холодильник стоял около дверного проема, а распахнутая дверца агрегата скрывала собеседника почти полностью. Старый кухонный гарнитур отдаленно бежевого цвета радовал потертостями на углах и круглыми дырочками в обивке от сигарет. Клеенка на столе уже давно требовала замены, а покосившиеся дверцы на шкафчиках так и вовсе вызывали глухую тоску. Квартира безмолвно кричала о том, как ей не хватает мужской руки. Да и женской, честно говоря, тоже.

— В магазин сходи, — прозвучало глухо из недр старенького хладоагрегата, — деньги и список в сумке. И скорее давай, у меня еще дел много.

Тон матери был таким, что у меня пропал аппетит. С тихим вздохом положив на тарелку огрызок бутерброда, я глотнула чай и потянулась за сумкой.

Чтобы ровно через минуту, «пробежавшись» глазами по списку, понять — затишье и впрямь оказалось недолгим. Чего стоили только три бутылки водки и еще столько же — портвейна. Закуска тоже заставила брови поползти вверх — сервелат, красная рыба, красная икра! Да у нас в доме сто лет уже подобного не водилось!

Машинально перевела взгляд на деньги, прикидывая…

— Мам, — окликнула я родительницу, получив недовольное мычание в ответ, — денег не хватит.

Сказала, а сама словно сжалась внутри. Умом понимала, что ничего криминального не сказала, а вот попа чувствовала приближение грозы. На кухне воцарилась весьма нервная тишина, даже возня в холодильнике прекратилась. А уж когда мать выпрямилась и обернулась…

— И что? — прозвучало чуть презрительно и очень раздраженно, — добавь! Ты уже взрослая, работаешь, деньги получаешь! Должна матери помогать, как-никак! В конце концов, ты живешь на всем готовом, кормлю, пою, одеваю тебя! Крыша над головой есть! Бессовестная!

Стало обидно. Настолько, что на глаза навернулись слезы, а я с силой сжала пальцы, прогоняя неуместную влагу.

Может, если бы эти слова оказались правдой, было бы не так тошно. Мать уже давно не интересовалась моими потребностями и нуждами. Кормила, это да, но и то без особых затрат — носила продукты с работы. Часть коммуналки я вкладывала, совесть моя была чиста. И, кстати, насчет совести…да кто бы говорил!

— Матери? — я постепенно закипала от несправедливых обвинений и равнодушия самого дорогого в мире человека, — да легко! Что из этого можно считать помощью тебе? Ящик алкоголя? Или колбасу, которую сожрут люди, которых я знать не знаю? Я готова помогать тебе, если действительно надо! Но кормить твоих алкашей-собутыльников — увольте!

Я со злостью бросила посуду в раковине и сложила руки на груди, повернувшись к матери лицом. И теперь мы буравили друг друга предельно злыми взглядами.

— Да что ты о них знаешь, моралистка хренова? Хоть бы раз улыбнулась, да составила компанию, поддержала мать! Так нет же, морду воротит, стыдно перед порядочными людьми даже! Это, между прочим, годовщина смерти твоего отца! А ей денег жалко! Постеснялась бы! Тварь бесстыжая!

Она взмахнула руками так, что мне показалось, сто еще слово — и меня ударят. Но отступать было поздно. Тем более, что упоминание об отце сорвало все тормоза окончательно.

— Да уж, он-то был бы в восторге увидеть, как наша квартира превратилась в притон! И нет ничего лучше, чем тосты в его память от кучки сомнительных личностей, которые готовы на все ради халявного бухла! Да отец терпеть не мог подобные сборища!

Я замолчала, пытаясь отдышаться от всплеска эмоций. С ужасом ожидая ответа…

Но его не последовало. Злость в глазах матери сменилась такой беспросветной тоской, что на долю мгновений мне почудилось, что я вижу ее прежнюю…живую…любимую… Даже качнулась вперед, в неосознанном желании обнять и прижаться…