— А я не забыл, — весело откликается Енот, чуть оборачиваясь и резко взмахивая рукой, — я здесь дорогой гость, так что будь вежлив. Правда, Пашка? Ты же меня пригласил, верно?

— Угу, — придушенно выдыхает Паша в неслабом захвате за шею, а я прижимаю ладонь ко рту, чтобы удержать изумленный возглас.

Друг выглядит не просто плохо — ужасно. Мятая и криво застегнутая рубашка, даже на первый взгляд несвежие джинсы, глубокие ссадины на левой половине лица, синяк и заживающий рваный разрез в области правой брови… Не было похоже, что это последствия драки — скорее уж попытка затормозить на полном ходу в густом ельнике с финалом в необъятный ствол. Но все равно сердце облилось кровью, отозвавшись беспокойством и сочувствием.

С великим трудом осталась стоять на месте. И причиной этому стал не Борщевский или Вовка, которому наверняка не понравилось бы, если я выбежала из-под его защиты. Просто Пашка был пьян — смазанная речь, нарушенная координация и с трудом фиксирующийся на чем-то взгляд говорили об этом слишком красноречиво. Но даже с учетом этого меня этот взгляд напугал еще больше — словно отчаявшийся, почти обреченный. И ни капли радости от близкого соседства Енота.

Что тут происходит, в конце концов?!

Впрочем, здесь и сейчас имелись вопросы куда насущнее.

— Ясно, — процедил Вова сквозь зубы, а затем быстро огляделся, отметив прислушивающегося блондина в проеме кухни и еще одного, более худого, — за спиной Борщевского. В этот момент кто-то резко убавил музыку, поэтому расслышали все. — В общем, вечеринка закончилась, дорогие гости. Выметайтесь.

Воцарилась тишина. Потрясенная — для всех, но оттенки отличались. В моем случае — испуг и растерянность. Для Борщевского — недоверчивая и насмешливая. Для парня из кухни — самоуверенная и азартная.

Но с места не сдвинулся никто. Даже Пашка не пошевелился, продолжая смотреть в пол, не удостоив взглядом нас с Вовкой ни разу.

Впрочем, молчание не затянулось.

— А то что? — с издевкой бросил Енот, оглядываясь. За его спиной теперь маячили двое парней, хорошо мне уже знакомые — свита. Поэтому и с уверенностью у Борщевского все было на этот раз в порядке. — Нас хозяин пригласил, ему и выгонять. А ты нас хочешь выгнать, Пашка?

На этот раз «хозяин» не издал ни звука, только головой мотнул. Ну а большего от него Еноту и не требовалось.

— Вот видишь, все в порядке, — издевательски осклабился урод, а затем презрительно прищурился, глядя на Вову, — а ты, приблудыш, можешь валить на все четыре стороны. Желательно в ту говносрань, откуда приехал. Здесь ты лишний. Только Настю оставь, ей с нами будет куда веселее!

Енот выглядел самоуверенным и важным до крайности, ничуть не сомневаясь в дальнейшем. Его друзья одобрительно загудели, девушки — хохотнули, а Пашка… Пашка продолжал изображать из себя резиновую куклу, от чего глубоко в душе у меня зашевелилось отвращение.

Численный перевес был слишком очевидно не на нашей стороне, а настырное разглядывание Енота меня нервировало все больше. Я уже видела, что Вова может постоять и за себя, и за меня, но… ситуация не располагала к подвигам! Понятно, мужская честь, нежелание отступать, боязнь показаться трусом — эволюция держалась на борьбе сильных и слабых. Но перспективы откровенно пугали — в лучшем случае парня просто изобьют…а в худшем…

Едва ли секунда на раздумья и я почти шагаю вперед, чтобы вцепиться в локоть Вовки и утащить на выход, как ситуация в корне меняется…

Мне показалось, что Вова сорвался с места на космической скорости — силуэт даже смазался. Короткий вопль боли от короткого удара по руке — и Пашку, ухватив за рубашку на груди, в два шага закидывают в комнату родителей, вход в которую находился напротив зала, только чуть дальше от входной двери. На скорчившегося Енота внимания почти никто не обратил.

Вздрагиваю, когда раздается глухой звук падающего тела — по всей вероятности приземление Пашки оказалось не особо удачным, а затем еще раз — отборный мат в два голоса оповещает, что комната не пустовала. Но, в отличие от меня и компании Енота, застывших в шоке, Вова медлит совсем чуть, «ныряя» в комнату следом за братом…

Еще один глухой удар, новый виток брани, сменившийся сдавленным бульканьем, и комнатная дверь с грохотом ударяется о стену, выпуская Вову и еще одного парня. И

становится очевидна смена голосового сопровождения — просто выразительно материться, когда тебе заломили одну руку, а второй сдавливают шею, выволакивая из помещения, редко у кого получается.

— Открой! — короткий рык мне, от которого испуг ледяной иглой прошивает позвоночник. Но разум, хвала небесам, не отключается, позволяя догадаться — речь о двери за спиной. И я чудом успеваю отпереть замок и отскочить в сторону, прижавшись к стене вплотную и уходя с траектории «выноса» постороннего тела…

Абсолютно неспортивный пинок по заднице для разгона, и парень исчезает из поля зрения…

— Ты что, дебил? Какого черта? Придурок! Верни его! Урод!! — худенькая, с размазанной тушью под глазами брюнетка вылетела следом из спальни родителей Пашки, визжа так, что все присутствующие, не сговариваясь, поморщились — звук пробивал все допустимые пороги.

— Пошла вон, дура! — гаркнул Вова так, что истеричка заткнулась от неожиданности. И, честно говоря, на ее месте я точно так же бы испарилась бочком из квартиры, нервно сдернув плащ с вешалки. Потому что этот рассвирепевший парень слишком кардинально отличался от того Вовы, с которым я общалась последние два месяца. И этот человек теперь пугал меня едва ли не больше Борщевского, заставляя нервно искусывать губы. Только ноги от страха и неоднозначности ситуации двигались с таким трудом, что о побеге даже не помышляла. А вокруг становилось все жарче…

Енот стоял на том же месте, округлив глаза от разыгрывающейся вокруг картины. С момента первого движения Вовы прошло едва ли больше полминуты, и все до сих пор оставались стоять на местах, кроме меня, да и я сместилась ненамного. И только теперь, когда брат Пашки подошел вплотную, Борщевский даже отшатнуться не смог — сзади его подпирали друзья.

Вова напоминал змею — быструю, молниеносную, разъяренную. Казалось, что от него в стороны расходятся волны ярости и опасности. Словно незримое послание, что можно, конечно, попробовать и побороться, но только если до последней капли крови. Потому что легкой победы не видать никому… И это чувствовали все. И я в том числе…

— Сука, — шипит Борщевский, как чужие пальцы вцепляются ему в горло, дергая влево и вверх. А глухой звук удара его затылка о стену мне почему-то очень нравится. Не меньше, чем ощутимый страх в голосе, — тебе не жить…

— А ты меня, смотрю, в прошлый раз не понял, — начал Вова, но тут же отвлекся.

Со стороны кухни к нему приближался еще один участник этой безумно интересной вечеринки.

— Ах, ты гондон! — замахивается внушительным кулаком блондин, почти доставая Вовку в прыжке…

И тут же падает с болезненным вскриком, зажимая лицо руками и заливая линолеум кровью из сломанного носа. И одновременно от удара ногой в живот один из парней, стоявших за спиной Енота с самого начала, отлетает в комнату, роняя что-то стеклянное и бьющееся. Вова же только поудобнее перехватывает рюкзак со шлемом, который все это время держал в руке.

Девчонки, как и я, не издают ни звука, огромными глазами наблюдая за разборками. А единственный «уцелевший» предусмотрительно отступает на несколько шагов назад, не претендуя на раздачу «пряников».

— Я же предупреждал, что тебе не понравится, если решишь прийти с друзьями? — тихо спрашивает Вова, но музыка уже выключена, а дыхание присутствующих — слишком слабый шумовой фон, чтобы заглушить слова. — Но ты не послушался. Что ж, будет тебе уроком, Енот. Я дважды не повторяю.

Борщевский пытается вырваться, отчаянно дернувшись и попытавшись пнуть Вовку. Но тот ловко уворачивается, стискивая пальцы на чужом горле еще сильнее. Короткий удар по ребрам и никто уже не сопротивляется, только отчаянно цепляется за удерживающую руку в попытке сделать полноценный вдох.