Да быть этого просто-напросто не могло!

Не с ним!

Не могла же я быть настолько слепой!

Но он же никогда не давал даже повода! Даже крошечного намека не было!!!

— Пашка…

Голос Владимира звучит глухо, но Пашка вздрагивает, как от удара.

— Предатель, — выдыхает так, что у меня внутри все переворачивается, — я тебе верил. А ты…Иуда.

— А ты дура, Настя, — бросает уже мне, отступая и устало прикрывая глаза, жестко проводя ладонью по лицу, — я столько времени ждал, что ты поймешь. Оценишь. Почувствуешь то, что чувствовал всегда к тебе я. А ты, как обычная ш… Запала на первого встречного, просто потому, что он загадочный, взрослый и катается на классном байке…

— Не смей, — угрожающе рычит Вова, расправляя плечи и делая шаг вперед, но Пашка вдруг грустно улыбается, глядя мне в глаза. На миг, но все же.

А затем, словно ничего и не было, его лицо вновь искажается гримасой ехидной иронии и злобы.

— Да пошли вы…

И он уходит…

Туда, где Енот. И Никочка.

Оставляя меня, практически раздавленную сказанным и открывшимся. Той самой правдой, которую я так стремилась выяснить, и которую теперь оказалась не в состоянии осознать и принять.

— Прости, я хотел тебя остановить, — пробормотал Вовка, отворачиваясь от фонтана и растерянно почесав шею, — не успел. Он сам на себя стал не похож с этой компанией…

— Так ты знал? — еще одна новость, от которой чуть было не подкосились ноги. А ведь я спрашивала его…спрашивала о Пашке! И он отводил глаза…и говорил, что ничего не знает…выходит, врал? Или недоговаривал, как и Пашка?

И почему я сейчас не вижу той самой грани между недоговоренностью и обманом?

Почему?

Вова молчит. И я замираю на месте, не зная, как реагировать на это признание. Слишком много всего для меня сегодня.

Слишком.

И теперь мягкие объятия Вовы, чья рука легла мне на талию, чуть подталкивая вперед, не вызвали ничего, кроме неприятия.

— Прости, — отшатнулась от ничего не понимающего парня, дернувшегося следом за мной, — нет, не надо. Не трогай меня. Мне…

Глубокий выдох, чтобы голос звучал ровно. И еще один, чтобы не захлебнуться очередным чувством вины от явственной обиды в его глазах. Впрочем, первого в глазах парня плескалось достаточно, чтобы позволить мне не поддаться собственным слабостям.

— Мне надо побыть одной. Подумать. Я, — голос снова срывается, но я упрямо качаю головой и делаю еще шаг назад, не позволяя Вове приблизиться, — я просто не могу. Не сейчас. Не сегодня. Прости.

Шаг…второй…

Я отворачиваюсь и просто бегу по дорожке на выход из парка, молясь только об одном — чтобы меня никто не остановил. Бегу по улице, хотя в боку колет, а икры с непривычки тяжелеют, обещая завтра незабываемый день и злую расплату. Бегу по ступеням подъезда, хотя никто не преследует, но остановиться просто не могу.

И только перед дверью собственной квартиры выдыхаю, тяжело наваливаясь на стену. Пытаясь отдышаться, чтобы совершить последний бросок через коридор в свою комнату. И одновременно изо всех сил стараясь не думать о произошедшем, чтобы не сорваться в истерику прямо здесь и сейчас.

Руки почти не трясутся, когда я осторожно отпираю замок. Снова молюсь, но теперь о том, чтобы мать с собутыльниками, которые наверняка вновь оккупировали нашу кухню, меня не заметили максимально долго. До боли желая оказаться в своей кровати в коконе из любимого одеяла, с плюшевым старым зайцем в руках, и чтобы этот день, наконец, закончился.

Вот только у судьбы на сегодня были сегодня явно другие планы.

И перечень развлекательных мероприятий на дерьмовом аттракционе под названием «моя жизнь», еще не закончился…

— Эй, осторожней, — недовольно бросила мать, чуть отодвинувшись, чтобы я смогла протиснуться между ее пятой точкой и стеной, — за тобой что, кто-то гонится? Небось твой этот нищий недоделанный студент? Конечно, наверняка денег на такси нет, вот и бегает на своих двоих…

— Перестань, — поморщилась я, наблюдая, как она, согнувшись, застегивает ботинки. Старый замок постоянно заедал, поэтому сейчас мать снова пыхтела и сдавленно изредка материлась, дергая непослушную железячку, — а ты куда?

— А тебе какое дело? — огрызнулась она, — мне, что, теперь отчитываться перед тобой, чтобы даже посрать пойти?

Я не отреагировала. Разговор был привычным, тон — тоже, поэтому только тихо вздохнула, рассматривая полнейшее отсутствие маникюра на руках и привалившись плечом к стене. Прихожая была чересчур маленькая, разуться я еще могла, а вот раздеться — уже нет. Да и вещи по местам не разложить, пока нас тут двое. Оставалось только ждать. Причем ожидание относилось и к уходу матери и к ее ответу. Сказать гадость — это сколько угодно, а вот промолчать — точно не про нее. Тем более, в свете последних событий.

— Я к Валере, — замок, наконец, поддался, и женщина с облегчением выпрямилась, обмахиваясь ладонью, — останусь до завтра. Или до послезавтра, чтобы потом сразу на работу от него — предупреждаю сразу, чтобы не истерила, как в прошлый раз. А то дылда выросла, а от мамкиной титьки оторваться никак не можешь.

Меня заметно передернуло. Но я снова промолчала, осознавая бесполезность любых слов. Ситуация дома с момента ее запоминающегося приземления под ноги мне с Вовой стала еще напряженнее. И причина этого беспокоила меня куда сильнее алкоголизма родственницы.

А она, тем временем, накинула легкую синюю синтепоновую куртку и посмотрела на себя в небольшое зеркало на стене. Удовлетворившись результатом, поправила волосы и подхватила старую черную сумку с давно отлетевшей с одной стороны пряжкой, подмигнув мне.

— Давай, развлекайся, — кинула мне, роясь в сумке в поисках ключей, — можешь даже своего нищеброда притащить, разрешаю.

— Прекрати!

Пытаюсь осадить мать, но и на этот раз она игнорирует мое недовольство.

— А что такого я сказала? — пожимает плечом, мельком глянув на меня, — кто же виноват, что ты тратишь на него время. Запомни дочь, главное в жизни — найти настоящего мужчину. И тогда все будет в шоколаде!

— А отец уже стал не настоящим? — сдержаться не получается. В груди жжет неприятие и раздражение — и на снисходительный тон матери, и на отношение ко мне, и на пренебрежение к памяти об отце. И ведь знаю, что ничего не смогу ей доказать, а промолчать все равно не в силах! — Быстро же ты забыла того, с кем прожила столько лет и от кого родила единственного ребенка!

— Да что ты понимаешь, — улыбка слетела с ее лица, сменившись нахмуренными бровями и поджатыми губами, — да что я с ним видела? Жизнь от зарплаты до зарплаты? Сраные гвоздики на день рождения и три тюльпана на восьмое марта? Или задрипанные китайские сапоги с ближайшего рынка? Да он понятия не имел, как надо ухаживать за любимой женщиной!

— А твой Валера прям знает! — сарказм в моем голосе лился через край.

— Конечно, знает! Вот, смотри, вчера какие серьги подарил! И кольцо!

Мать качнулась вперед, едва ли не под нос сунув мне руку с кольцом на среднем пальце. Золотой ободок с незамысловатой плетенкой и маленьким зеленым камушком в середине. Я равнодушно обозрела украшение и перевела взгляд на ее уши. Там раскачивались двухсантиметровые тоненькие цепочки, крепившиеся к небольшим «бантикам» на мочках. На мой взгляд они подошли бы больше ребенку, чем взрослой женщине, но матери, похоже, было все равно. Ее устраивал сам факт дорогой побрякушки.

Вот только порадоваться за нее у меня никак не получалось. Нехорошее, тяжелое предчувствие снова заворочалось в груди, обдав волной холода по телу. Оно поселилось там с момента ее возвращения после недельного отсутствия. И теперь только росло, словно на дрожжах, не позволяя равнодушно взирать на происходящее.

— А что ж не комплектом, а? — с трудом удержала спокойный голос, только бровь взлетела вопросительно, — и бирок, я так понимаю, как и в прошлый раз нет? Открой глаза, мама! Разве ты не видишь, что это ненормально?! Или твой Валера в ломбарде работает и тратит всю зарплату на поношенные вещи?