— Торжественно обещаю, — киваю я.

— Хорошо. Потому что, знаешь ли, нам нужно как-то двигаться дальше. И, Эмма, я сейчас серьезно. Твои поклонники…

Я фыркаю так, что кофе брызгает на столешницу.

— Вот только не дурачь саму себя, — морщится Фрэнки. — Ты теперь в книжном бизнесе, и правила таковы, что у тебя есть поклонники, и им кое-что от тебя надо. Это сделка, в которой ты участвуешь.

Я снова торжественно киваю.

— И что? Ты над чем-нибудь работаешь?

— Фрэнки, не надо, пожалуйста.

— Пока я не буду на тебя давить, Эмма, потому что знаю, сколько всего с тобой случилось. Ты делаешь грандиозную работу. Действительно грандиозную. — Он берет меня за руку над столом.

Благодаря ему я чувствую себя любимой.

— Спасибо тебе за понимание, Фрэнки. Дай мне немного времени, а потом мы снова об этом поговорим.

— Хорошо.

— А как твои дела? У тебя сейчас все в порядке? — меняю я тему. — Ситуация более… стабильная? Я имею в виду финансы.

— Да, конечно, и спасибо, что интересуешься. — Он подносит мою руку к губам, целует и отпускает. — Все это благодаря тебе. — Он улыбается.

Я люблю его. Правда люблю.

— Ну и хорошо, Фрэнки. Ты заслужил.

— Мы оба заслужили! И у меня есть парочка потенциальных клиентов, с которыми я собираюсь заключить договор.

— Правда? Надо же, как интересно! И кто-нибудь из них может перейти мне дорожку?

— Вот уж вряд ли. — И мы оба смеемся.

— Значит ли это, что теперь ты сможешь позволить себе пресс-агента? Или так и будешь сам повсюду водить меня за ручку? — спрашиваю я.

— Я всегда буду ходить с тобой на такие мероприятия, Эмма. И неважно, насколько успешными мы станем.

— И хорошо. Я просто уточнила, — улыбаюсь я.

Собираюсь предложить взять еще по чашечке — когда дело доходит до кофе, Фрэнки хлещет его, как воду, в этом мы с ним похожи, — но тут мой лежащий на столике телефон начитает вибрировать.

— Ответь, — говорит Фрэнки, поднимаясь, — а я сейчас, — и направляется к туалету в дальнем конце кафе.

Я смотрю на экран и вижу незнакомый номер.

— Алло?

— Эмма? Это Ханна. Ханна Бел.

— Ханна! Как поживаешь? — восклицаю я, будто она — моя хорошая подруга, чьи новости мне не терпится узнать. Не знаю, почему я так себя веду, ведь мне не слишком-то хочется с ней разговаривать.

— Ну, сама знаешь, — вздыхает она, и я напоминаю себе, что мы обе потеряли дорогое существо, поэтому тон должен быть посдержаннее. Так что я тоже вздыхаю.

— Да, знаю. Видит бог, знаю. Держишься, Ханна?

— Держусь, как и ты, наверное. — Она горько смеется. — Но давай не будем об этом.

«Да. Давай не будем», — думаю я.

— Как прошла сегодняшняя запись?

Конечно, она имеет в виду «Открытую книгу».

— Ох, знаешь, так грустно было. Я все никак не могла перестать думать о том, что Беатрис должна быть тут, рядом со мной. Знаешь, мне не хотелось все это затевать, но Джим убедил меня, что я должна. Ты же понимаешь, какими бывают мужья, — усмехаюсь я.

— На самом деле нет, но я уверена, что он желал тебе добра. Как раз… — она на миг замолкает. — Как раз об этом я и хотела с тобой поговорить. Можешь объяснить, что вы изначально планировали? Когда собрались пойти на передачу вдвоем. Беатрис так мне и не сказала. Вроде бы замышлялось что-то масштабное, но мне ни в жизнь не догадаться, что именно. И это не дает мне покоя.

— Умоляю, ничего не объясняй. Будто я не знаю. Меня тоже это беспокоит. Сама давно голову ломаю, но без толку. Я даже собиралась позвонить тебе с тем же вопросом. Значит, она тебе тоже не сказала?

— Ох. — Я по голосу слышу, как она разочарована. Могу поспорить, ей пришлось сдерживаться, чтобы не позвонить мне раньше, пока это было еще неприлично. Например, до интервью в «Открытой книге». — Нет, — добавляет Ханна, — хотя было довольно дико. Странно предложить такое выступление и не объяснить, чему оно посвящено.

— Полностью с тобой согласна. Если честно, меня это немного тревожило, но Беатрис пообещала объяснить все утром перед программой. Ей бы в любом случае пришлось поставить меня в известность, раз нам предстояло совместное выступление. Подозреваю, у нее возникла идея написать вместе книгу.

— Правда? — тянет Ханна — у нее получается «пра-а-а-вда-а?» — и снова замолкает, вероятно обдумывая мои слова. — Совсем на нее не похоже, — наконец произносит она.

— Наверное, мы теперь уже никогда не узнаем, в чем было дело. — Мне хочется, чтобы она оставила меня в покое. Я устала от этого разговора. — Ханна, прости, но я сейчас с Фрэнки, и, наверное, мне придется тебя отпустить, — говорю я печально.

— Конечно-конечно, извини.

— Нет, это я должна извиняться. Хотела бы помочь, но, к несчастью, так же не в курсе, как и ты. Если до чего-то додумаюсь, поделюсь с тобой, и ты тоже так сделай, ладно?

— Пока ты не убежала: я еще по одной причине тебе звоню.

— Да?

— Я начала разбираться с бумагами Беатрис — боже, это просто ужасно, очень угнетает, но обязательно нужно сделать. Она была замечательным писателем и замечательным человеком — ой, извини, что-то меня не в ту степь понесло.

«Это точно», — думаю я, но вслух заявляю:

— Ничего, все нормально, я понимаю.

Мне приходит в голову, что она хочет дать мне на память одну из вещей Беатрис. Джордж не упоминал о завещании, хотя прошло слишком мало времени. В любом случае сомневаюсь, что Беатрис мне что-то оставила, учитывая обстоятельства.

— Ладно, я просто пытаюсь сказать, что разбираю ее бумаги. — Ханна снова колеблется. Эмоции у нее явно зашкаливают, раз она вот так повторяется. Если она захочет что-то мне вручить, возможно оригинальную рукопись одной из книг Беатрис (уверена, Ханна сочтет это уместным, возможно, даже чутким жестом), я с благодарностью приму дар, и мой голос будет дрожать от волнения — еще бы, ведь у меня появится нечто очень личное, принадлежавшее некогда Беатрис. А на лишней бумаге всегда можно написать список покупок. Я сдаю макулатуру, потому что это заставляет меня почувствовать себя очень добродетельной. А Ханна продолжает: — И я обнаружила нечто… странное. Хочу спросить тебя об этом.

Я напрягаюсь и застываю, как почуявший запах пес.

— Спрашивай.

— Это набросок сюжета, даже не совсем так: очень грубое приближение, пара исписанных листов. Даже не знаю, почему они в кабинете. Она никогда не показывала мне их, хоть и должна была дать прочитать, получить обратную связь, так сказать. — Я слышу, как Ханна судорожно вдыхает раз, другой, вроде бы собираясь заплакать. Может даже, она уже плачет. — Знаешь, мы с ней обсуждали ее идеи, говорили о планах… — Она шмыгает носом.

Неделю назад я поверила бы ей без вопросов. Но сейчас, когда я знаю, какой в действительности была Беатрис, сама мысль о том, что она при всем ее нарциссизме, снобизме и высокомерии консультировалась с Ханной о плане повествования или о стиле, вызывает у меня желание неприлично расхохотаться. Если в проживании смерти близкого человека действительно не избежать стадии отрицания, значит, Ханна сейчас целиком и полностью в ее власти.

— В любом случае я просто даже и не знаю, как сказать…

«Да выкладывай уже, Ханна!»

— Но все это ужасно похоже на «Бегом по высокой траве».

Я застываю и лишаюсь дара речи. Потом прихожу в себя и выпаливаю:

— Не знаю, почему эти заметки у тебя. — Тут возвращается Фрэнки и садится на свое место. — Но знаю, откуда они взялись.

— Знаешь?

— Конечно. Она же помогала мне, помнишь? Боже, кажется, это было так давно! — Для пущей убедительности я всхлипываю. — Я приходила к ней домой, и мы вместе работали. Я дала ей записи с канвой романа. Там мой почерк?

— Совершенно точно — ее.

— Она писала черновики вместе со мной. Показывала, как собрать повествование воедино, придать ему законченную форму. Можешь себе представить, что она для меня сделала? Ханна, я никогда не смирюсь с тем, что ее не стало. Услышала об этих записях и снова не в себе.