— Если честно, отлично.

— Я рад.

Я тоже была рада.

Когда я проснулась, Джим уже ушел на работу. На кухонном столе лежала записка: «Люблю тебя, увидимся вечером». Я убрала ее в кошелек, мысленно ответив: «Я тоже тебя люблю».

Потом созвонилась с Джекки.

— Неважно себя чувствую, — выдала я ей придуманную причину. — Сможешь поработать без меня?

У меня не хватило духу (да и ясности мысли) прочесть рукопись до возвращения Джима из командировки, но в этот славный солнечный денек, выбранив себя за небрежность, я вынула пухлый конверт из сумки, которая так и лежала у входной двери. Потом я удобно устроилась на диване и взялась за чтение якобы собственного романа.

…День уже клонился к закату, и глаза уже не разбирали слов, поэтому я включила стоявшую рядом лампу. Прерывать чтение не хотелось. Я была зачарована, стала заложницей романа и его персонажей и верила всем сердцем, что это, должно быть, лучшая книга, которую написала Беатрис. Наконец я прервалась на бокал вина и стала думать о прочитанном. Эта странная история могла бы показаться большинству обычной. В ней не было ни убийств, ни большой любовной страсти, но она держала в напряжении, да таком, что дух захватывало. И причина заключалась не столько в сюжете, сколько в самом повествовании, настолько убедительном и многослойном, с такими выпуклыми деталями, что, казалось, описанного мира можно коснуться, стоит только руку протянуть.

Я не слышала, как вернулся Джим, и подпрыгнула от испуга, когда увидела, что он стоит передо мной.

— Ты меня напугал!

— Извини. Как самочувствие?

— Спасибо, очень хорошо.

Я собрала страницы — неподходяще время, чтобы дочитывать рукопись, — и сложила их обратно в конверт.

— Что это? — спросил Джим.

— Роман, над которым я работаю. Я говорила тебе о нем вчера.

— Правда?

— Да, а почему ты спрашиваешь?

— Я просто не знал, что ты уже столько сделала, вот и все. Можно почитать?

— Пока нет, но скоро будет можно.

— О’кей.

Мне хотелось немедленно позвонить Беатрис и сказать, что ее роман — это нечто невероятное; что я отложила начало чтения на три дня и теперь очень сожалею, потеряв столько времени; что ее книга перенесла меня из привычного окружения в мир, которого я прежде не знала, но благодаря Беатрис он стал невероятно близким, и я была там, в нем, вместе с населяющими его персонажами.

Я просто влюбилась в ее книгу.

Мы скрепили нашу сделку в баре, когда я, глядя в лицо Беатрис, поведала, что сотворил со мной ее роман. Могу сказать, она была рада, искренне рада, что он настолько мне понравился. Мы написали контракт на коктейльных салфетках (Беатрис заявила, что именно так были заключены многие важные договоренности, а потому и для нашего сумасшедшего проекта лучше способа не придумаешь). Контракт был коротким: просто название книги и то, что написала ее Беатрис, но автором буду заявлена я, и что прибыль мы делим пополам. Мы обе неуклюже, как попало расписались внизу на ее экземпляре договора и на моем, и дело было сделано.

— Береги как зеницу ока, поняла?

— Можешь не сомневаться.

В последующие дни мы с Беатрис погрязли в тайных планах и схемах. Я была одержима своим романом — потому что именно так я думала о нем к тому времени. Как о своем.

Я знала его почти наизусть. Мы проводили бесконечные часы за обсуждением нюансов. Как и предполагалось, я набрала роман на своем компьютере, и когда пришло Рождество, мы были готовы. Распечатанный оригинал мы сожгли в камине у Беатрис дома, забрасывая в пламя стопки бумаги, и устроили из этого целый ритуал. Еще больше времени ушло у меня на то, чтобы поздними вечерами воспроизвести весь текст слово в слово, причем на заднем плане неизменно маячил Джим, который, как ни удивительно, старательно поддерживал мою новообретенную страсть к писательству, хоть и явно был несколько озадачен. Думаю, его действительно впечатлило мое усердие. Он твердил, что не может дождаться, когда прочтет роман, и обо мне можно было сказать в точности то же самое. Я даже изменила кое-что в тексте, совсем чуть-чуть, неуловимо — точку тут, словечко там, и вот так, мало-помалу, история и впрямь стала моей. Я тоже немножко была ее автором.

— Прости, — говорила мне Беатрис, — но продвижение займет больше времени, чем я рассчитывала.

Дело было почти через три недели после нашего вечера с коктейльными салфетками; мы пили кофе в «Вершине». Когда Беатрис позвонила и предложила встретиться, я должна была бы прийти в восторг, но ее голос звучал так настойчиво, что я поняла: хороших новостей ждать не приходится.

— Не понимаю. Рукопись замечательная. Она… — мне трудно было подобрать правильное слово, — она выдающаяся. Как можно от нее отказаться?

Беатрис не удавалось найти агента, который заинтересовался бы ее романом. Это казалось мне совершеннейшим абсурдом. И чего ждать дальше?

— Все говорят одно и то же: структура у романа сложная, не вписывается ни в один привычный стиль повествования. — Изобразив в воздухе кавычки, Беатрис забубнила монотонно: — «Книга не соответствует требованиям современного рынка».

— Со сколькими агентами ты уже поговорила?

— Пока что с четырьмя. Но они лучшие в своем деле. Именно им я могла бы доверить эту книгу, и если они за нее не ухватились, значит, надо выждать, Эмма.

— Я все равно не понимаю, почему бы нам не обратиться к Ханне, — раздраженно пробормотала я.

— Ты знаешь почему. Ханна — мой агент и обычно не работает с неизвестными писателями. Если она будет представлять книгу, кто-нибудь может заподозрить, что ее написала я. А нам таких подозрений не надо, нам нужен свежачок. Пожалуйста, Эмма, доверься мне. — Она потянулась через стол и накрыла рукой мою ладонь. — Все получится, вот увидишь.

От меня не ускользнула ирония ситуации: это ее проект, ее идея, она приложила столько усилий, чтобы убедить меня участвовать, и теперь именно она воспринимает все как должное, а я разочарована почти до слез.

— Хоть кто-то из них ее прочитал?

— Вряд ли. Агенты — люди занятые. Могли пролистать, конечно, но кто знает…

Беатрис тоже была расстроена. В конце концов, она сама затеяла опасный эксперимент, а теперь он, похоже, заканчивался, не успев как следует начаться.

Она отвела от меня взгляд и принялась изучать салфетку. Мне хотелось дотянуться до подруги, взять за плечи и встряхнуть, крича: «Так мы ничего не добьемся! Почему ты не хочешь как следует постараться? Разве можно настолько легко сдаваться? Да бога ради, ты ведь вроде как эксперт в таких делах!»

Я глубоко вздохнула и наконец пожаловалась:

— Ничего не понимаю. Эта книга — шедевр, и если твои агенты этого не видят, то либо не удосужились ее прочесть, либо запредельно непрофессиональны.

Беатрис снова подняла на меня глаза.

— Честное слово, Эмма, дело только во времени.

— Но предполагалось, что ты сразу найдешь агента. Люди вроде как должны к тебе прислушиваться, так? Разве нет?

Она резко дернула головой, подняла бровь.

— Извини, сама не знаю, зачем это сказала. Совершенно неуместное замечание. — Я, приуныв, откинулась на спинку стула. — Просто новости уж очень плохие.

— Постарайся быть терпеливой, Эмма! Серьезно. Я буду гнуть свою линию. Для таких вещей нужно время. Так уж все устроено, и поверь, я знаю, о чем говорю.

— И сколько времени понадобится?

— Сколько времени? — Она вгляделась мне в лицо, удивленная тем, как плохо я приняла новости. — Не знаю. Может, несколько месяцев.

Я хлопнула по столу ладонью.

— Несколько месяцев?!

— Просто имей терпение. Эмма, да что с тобой такое?

Конечно, она была права: я восприняла проволочку слишком болезненно. Но меня душили сомнения, и внутри поднималась паника. А вдруг Беатрис сдастся и ее замысел умрет бесславной смертью? Чтобы успокоиться, я сделала несколько глубоких вдохов, расправила плечи и взяла себя в руки.