Почти все мемуаристы писали, что знаменитый консерватор был совсем не похож на сановника, мало заботился о своей внешности и в целом о материальном благополучии, что усиливало черты «разночинства» в его облике. Так, философ и литературный критик Василий Васильевич Розанов вспоминал, что Победоносцев встретил его «в длинном скорее поношенном сюртуке, с руками, неопрятно торчащими из рукавов, казавшихся короткими»{50}. Писателю-народнику Павлу Владимировичу Засодимскому при встрече с обер-прокурором «сразу бросилась… в глаза его костлявая фигура, до того худая, костлявая и изможденная, что казалось, тела не было — одни кости, и кости были обтянуты сухой и желтой, как пергамент, кожей»{51}. Люди, негативно настроенные к «русскому Торквемаде», подчеркивали впечатление болезненности, мертвенности, которое тот производил на окружающих, находили в его внешности отталкивающие и даже зловещие черты. По воспоминаниям писателя и историка Сигизмунда Феликсовича Либровича, уже в начале 1880-х годов, то есть в возрасте 53–55 лет, обер-прокурор по внешнему виду «был действительно «высохший старик», одной ногой уже стоявший в гробу. И никто не предвидел того, что этот старик доживет до преклонного возраста 80 лет»{52}.
Под стать манерам и внешнему облику была и бытовая обстановка, в которой пребывал обер-прокурор: она также напоминала скорее среду обитания ученого, исследователя, нежели представителя бюрократических верхов. Посетителей обер-прокурорского особняка на Литейном проспекте поражал вид громадного кабинета на первом этаже с колоссальным письменным столом и другими столами, сплошь покрытыми книгами и брошюрами. Многочисленные письма и деловые бумаги Победоносцева, написанные иногда небрежным, но в целом вполне разборчивым почерком, ежедневно отправлялись отсюда десяткам адресатов: министрам, чиновникам, духовным иерархам, писателям, ученым, журналистам, деятелям искусства и рядовым обывателям. По словам Е. Поселянина, в этом кабинете «становилось страшно от ощущения развивающейся здесь мозговой работы»{53}.
Книги, которые Победоносцев читал, с которыми работал — переводил, использовал в своих публикациях, — довольно сильно отличались по содержанию от основного круга чтения тогдашней образованной публики. Бывая в известном в Петербурге книжном магазине М. О. Вольфа, он, по словам служащего магазина С. Ф. Либровича, демонстративно просил подбирать для него прежде всего «старые, забытые» произведения. «Вот хорошая книга, — частенько заявлял Победоносцев, — ничего в ней нового, но верно истолковано древнее законодательство и умело дана связь с заветами Библии»{54}. Разумеется, в данной фразе, как и во многих других высказываниях Победоносцева, велика доля эпатажа. Конечно, нельзя сказать, что он не следил за книжными новинками, не читал ничего нового, однако, дистанцируясь от общества, он действительно включал в круг своих предпочтений авторов, которые либо были вовсе неизвестны русскому читателю, либо находились на периферии его внимания. К числу таковых принадлежали англичане — историк Томас Карлейль и поэт Уильям Моррис, социолог и философ из Франции Фредерик Ле Пле, американский философ Ральф Уолдо Эмерсон[5]. Большую часть этих мыслителей объединяли консервативный настрой, романтический культ прошлого, воспевание патриархальных ценностей и протест против обезличивания, унификации и стандартизации, а также нравственных пороков, которые несла с собой современная цивилизация.
Живя в мире книг, пронизанных преклонением перед прошлым и критическим отношением к современному общественно-политическому развитию, Победоносцев и в личном общении стремился поддерживать контакты прежде всего с людьми, далекими, по его мнению, от политической злобы дня. К числу таковых в его представлении относились прежде всего деятели литературы и искусства. Константина Петровича, по его собственному признанию, неимоверно раздражали «разговоры, окрашенные или новостями дня, или теми же самыми сплетнями о делах, о министрах, о дворе»; ему гораздо интереснее было «сходиться в дружеском кружке и напасть на двух-трех литераторов с одушевлением и говорить про старое и про новое в литературе, в художестве»{55}. Он был хорошо знаком и тесно общался с рядом видных представителей литературы и искусства: поэтами Аполлоном Николаевичем Майковым и Яковом Петровичем Полонским, композитором Милием Алексеевичем Балакиревым, художником Иваном Николаевичем Крамским, а также с Федором Михайловичем Достоевским. В 1880—1890-е годы консерватор стал посетителем салона известной меценатки княгини Марии Клавдиевны Тенишевой, в котором собирались живописцы Александр Николаевич Бенуа, Илья Ефимович Репин и др. С Тенишевой Победоносцев сблизился, видимо, благодаря известному историку искусства и реставратору, профессору Адриану Викторовичу Прахову, руководившему росписями Владимирского собора в Киеве, к которым обер-прокурор проявлял пристальный интерес.
Разумеется, бывая в литературных и художественных салонах, «русский Торквемада» мог встретить здесь людей самых разных идейных убеждений, в том числе резко враждебных его собственным, и рисковал нарваться на весьма нелюбезный прием. Именно с позиций достаточно враждебного отношения, в более или менее негативных тонах отзывались о консервативном сановнике многие его современники из мира литературы и науки: журналисты Григорий Константинович Градовский и Василий Иванович Немирович-Данченко, ученый-экономист Иван Иванович Янжул, встречавшие его в салонах графини Антонины Дмитриевны Блудовой, Майкова и Полонского. Так, Градовский с отвращением описывал его как «сухого, болезненного, потертого бюрократа», в голосе которого слышались «неприятные взвизгивания», а Немирович-Данченко и вовсе создал фантастический образ монстра-фанатика, который якобы призывал «Неву трупами запрудить», воздвигнуть ряды виселиц «от Александро-Невской лавры до Адмиралтейства, а то, пожалуй, от Питера до Москвы»{56}.
По идее, перспектива столкнуться с негативным отношением в среде интеллигенции должна была отвращать консерватора от посещения тех мест, где собирались литераторы, художники, публицисты. Однако здесь-то и сказалась примечательная особенность «некоронованного властителя России», которую отмечали многие современники: при желании он мог становиться очень обходительным, говорил искренним, доверительным тоном, «обволакивал» собеседника словами, умел, по выражению А. Н. Бенуа, «очень любезно, мало того — очень уютно беседовать»{57}. Это производило впечатление на многих современников, встречавшихся с Победоносцевым, которые, даже не разделяя его взглядов, вслед за Бенуа отдавали дань его обходительности, начитанности и эрудиции, способности находить общий язык с самыми разными людьми, делавшим его чрезвычайно интересным собеседником.
Иначе отзывались о Константине Петровиче те, у кого была возможность лично пообщаться с ним в течение достаточно долгого времени. Обер-прокурор поражал их неожиданной прямотой суждений, зачастую весьма критических по отношению к политике правительства, готовностью начать дискуссию и отстаивать свою точку зрения. «Всё, что носилось о Победоносцеве в обществе, совершенно противоречило тому, что я видел… — вспоминал Розанов. — Не могло быть и вопроса о полной искренности, правдивости и глубокой простоте и естественности этого человека»{58}.
