Надо сказать, что позиция, занятая Победоносцевым, стала крайне неприятным сюрпризом для его соратников по консервативному лагерю. Они терялись в догадках, пытаясь понять, чем же вызвано столь странное поведение обер-прокурора, и списывали его на разного рода сторонние влияния, на проявления пресловутого «бюрократического нигилизма». Немедленно началось давление на Победоносцева, принимавшее всё более резкий характер. Так, Д. А. Толстой при обсуждении законопроекта о земских начальниках заявил, что подаст в отставку, если убедится в непримиримой враждебности обер-прокурора. В конце концов глава духовного ведомства, как и в случае с университетской контрреформой, вынужден был уступить, однако проголосовал за введение постов земских начальников, по его собственным словам, лишь потому, что не видел лучшей альтернативы и надеялся, что вскоре нововведение будет пересмотрено.
В чем заключались причины стойкой неприязни консервативного сановника к контрреформам? Почему он, рискуя подорвать свою репутацию в глазах царя, теряя связи с соратниками по консервативному лагерю, до последнего отказывался одобрить намечаемые меры и шел на это лишь после того, как у него фактически не оставалось выбора?
Одной из причин была ярко выраженная продворянская направленность этих реакционных мер, по сути, попытка возродить особое значение поместного дворянства как некой привилегированной опоры общественного порядка. Победоносцеву, ратовавшему за надсословную монархию, стороннику равенства всех слоев общества перед лицом самодержавной власти, подобные устремления казались абсурдом. Уже в конце 1890-х годов он предельно ясно выразил эту мысль в письме министру финансов Сергею Юльевичу Витте: «Создано учреждение земских начальников с мыслью обуздать народ посредством дворян, забыв, что дворяне одинаково со всем народом подлежат обузданию»{438}. В период обсуждения нового земского положения глава духовного ведомства твердо высказался против автоматического, без выборов, включения особо состоятельных помещиков в состав земских собраний, при помощи которого авторы проекта пытались расширить социальную базу самодержавия. «Крупное землевладение, — заявлял Победоносцев в отзыве на законопроект, — само по себе далеко не представляет надежного ручательства политической благонадежности»{439}. Эти и подобные высказывания ярко демонстрировали истинное отношение бывшего воспитателя царя к российскому «благородному сословию». Видимо, не является большим преувеличением замечание В. П. Мещерского (перешедшего к концу 1880-х годов в стан противников Победоносцева), что в период обсуждения контрреформ тот «ко всему, что соединялось с дворянством, относился почти неприязненно»{440}.
Надо сказать, что «почти неприязненное» (или просто неприязненное) отношение к «благородному сословию» сохранится у Победоносцева до конца его карьеры. Особенно отчетливо оно проявится во второй половине 1890-х годов, когда правительство Николая II, продолжая намеченную при Александре III линию, примет целый ряд мер по материальной поддержке поместного дворянства. Обер-прокурор будет в эти годы выступать единым фронтом с Витте, резко критиковавшим продворянский правительственный курс. «Фабрикуется венец благополучия для дворян, — писал глава духовного ведомства министру финансов в 1898 году по поводу учреждения Особого совещания по делам дворянского сословия. — Ваша записка и направлена… против этой односторонней государственной заботы». «Смешно… как топорщится благородное дворянское сословие»; «дворянство-дворянство — наладила сорока Якова!»{441} — эти и подобные саркастические замечания, которыми наполнены письма Победоносцева второй половины 1890-х годов, не оставляют сомнения в том, что к попыткам придать политике правительства односторонне сословный характер он относился крайне скептически. Собственно, этот скепсис и стал одной из причин потери обер-прокурором прежнего влияния в верхах и подрыва его репутации в глазах царя. Мысль, что именно «благородное сословие» является наиболее верной опорой престола, с конца 1880-х годов достаточно прочно утвердилась в окружении Александра III, и попытки оспорить ее не вызывали ничего, кроме раздражения и неприязни монарха.
Помимо продворянской направленности контрреформы могли отталкивать обер-прокурора и тем, что ограничение либеральных начал в системе управления сопровождалось дальнейшей бюрократизацией правительственного аппарата. У Победоносцева, сторонника «живого», небюрократического самодержавия и патриархальных методов управления, это вызывало опасения. Видимо, поэтому при обсуждении земской контрреформы глава духовного ведомства не решился поддержать полное подчинение органов местного самоуправления правительственной бюрократии, несмотря на неприязнь к выборному началу и представительным институтам. «Позволительно спросить, — писал обер-прокурор по поводу намеченной ликвидации земских управ, — для чего нужно это коренное, по мнению моему, извращение первичной мысли законодательства и восстановление в местном хозяйственном управлении именно того бюрократического начала, которого желательно было бы законодателю… избежать в нем?»{442}
Выступления в защиту автономии провинций и местных общин, протест против сосредоточения слишком больших полномочий в руках «беспочвенной» столичной бюрократии были в XIX веке весьма характерны для западной консервативной мысли, оказавшей влияние на Победоносцева. В частности, об этом много писал Ф. Ле Пле, пользовавшийся у российского консерватора огромным авторитетом. Примечательно, что в статье о Ле Пле, над которой глава духовного ведомства работал как раз на рубеже 1880— 1890-х годов, он счел необходимым особо выделить все моменты, которые французский социолог связывал с обоснованием ограничения вмешательства центральных властей в дела местных сообществ. Община, заявлял (в изложении Победоносцева) Ле Пле, «есть истинная и законная область демократии»; необходимо освободить центральное правительство «от дел частного интереса и местной администрации, которые с большей пользой могут быть возложены на местные власти или предоставлены самим гражданам»; последние «при ежедневном соприкосновении с местными вопросами могут приобретать… привычку к управлению и мало-помалу переходить к управлению областному… и государственному»{443}.
Когда в правительстве началось обсуждение закона о земских начальниках и нового земского положения, Победоносцев прислал Д. А. Толстому один из основополагающих трудов Ле Пле «Организация семьи», явно намекая на необходимость использовать концепцию французского социолога. В письме министру внутренних дел обер-прокурор подчеркивал, что Ле Пле — «один из умнейших людей и солиднейших писателей нашего века», чьи сочинения «считаются классическими в кругу серьезных государственных деятелей»{444}.
Безусловно, построения западных консерваторов, отстаивавших приоритет традиционных, патриархальных начал в системе управления, в целом совпадавшие по духу с идеями самого Победоносцева, были важным фактором, обусловившим своеобразие его позиции в период разработки контрреформ. Однако решающую роль в определении этой позиции сыграли, видимо, фундаментальные воззрения Константина Петровича, его представления о соотношении «внешнего» и «внутреннего», «формального» и «духовного», «людей» и «учреждений».
Еще со времен реформ 1860-х годов относясь с опаской к любой законотворческой деятельности, будучи убежден, что начала общественного благоустройства не связаны с той или иной конструкцией «учреждений», а уходят корнями во внутренний мир людей, Победоносцев просто не видел необходимости в очередном переустройстве административных и социальных институтов, пусть и проходившем на этот раз под консервативными лозунгами. Ключ к улучшению системы управления — это не бесконечные преобразования, подрывающие общественную стабильность и ведущие к непредсказуемым последствиям, а напряженная ежедневная деятельность каждого на своем месте в рамках существующих учреждений, назначение достойных людей на важнейшие государственные посты, личный контроль царя и его доверенного советника над всеми важными вопросами. «Мы, — заявлял глава духовного ведомства Рачинскому в 1883 году, — живем в век трансформаций всякого рода в устройстве администрации и общественного управления. До сих пор последующее оказывалось едва ли не хуже предыдущего… У меня больше веры в улучшение людей, нежели учреждений»{445}.
