Тот вариант массового обучения, который предлагали народу деятели светской педагогики, работники земств и добровольных просветительских организаций, вызывал у Победоносцева резкий протест. Подобное обучение, на взгляд обер-прокурора, абсолютно не учитывало духовных потребностей народа, подменяло задачу морального совершенствования человека сообщением ему определенного набора искусственно скомпонованных знаний, оставляло в небрежении такую важную задачу школы, как воспитание. «Это, — писал он Рачинскому о деятелях светской педагогики, — слепые фанатики знания, на котором они помешаны, сами в сущности ничего не зная, и в особенности народа»{369}. Навязывая народу образование светское, слабо связанное с религией, работники земств и добровольных обществ как раз и проявляли насилие, нарушали свободу народа, о которой на словах так пеклись, и тем самым обрекали на непрочность собственные педагогические начинания. «Школа, — заявлял обер-прокурор, — становится одной обманчивой формой, если она не вросла самыми корнями своими в народ… Только та школа прочна в народе, которая люба ему, которой просветительское значение он видит и ощущает»{370}.
Считая систему образования, проповедуемую деятелями светской педагогики, глубоко вредной для народа, обер-прокурор всячески пресекал попытки расширить ее действие. В 1882 году фактически благодаря его усилиям было сорвано избрание видного деятеля либеральной педагогики барона Николая Александровича Корфа на пост заведующего московскими городскими училищами, находившимися в ведении Московской городской думы. Обер-прокурор настаивал на изъятии из начальных школ учебников, основанных на началах светской науки и принципах общего образования, — в частности знаменитого «Родного слова» К. Д. Ушинского. Заметным эпизодом деятельности Победоносцева стала его борьба против выдвинутого либеральными кругами в середине 1890-х годов проекта создания Общества ревнителей просвещения народа — общественной организации, которая независимо от правительственных структур ведала бы распространением в народе начального образования вплоть до придания ему всеобщего характера. Хотя проект имел немало сторонников в бюрократических и придворных кругах (в частности, на пост главы общества выдвигался двоюродный дядя Николая II великий князь Константин Константинович), по настоянию Победоносцева он был в конечном счете отвергнут царем, а Московский и Санкт-Петербургский комитеты грамотности, выдвинувшие его, фактически лишились автономии.
Негативно относясь к просветительским начинаниям земств и общественных организаций, глава духовного ведомства, как ни парадоксально, весьма скептически воспринимал и деятельность их антиподов — бюрократов из Министерства народного просвещения, усматривая в ней то же недостаточное внимание к религиозному компоненту обучения, высокомерное отношение к главным духовным потребностям народа. «Всякий раз, — писал он Рачинскому в 1880 году по поводу министерских отчетов, — меня возмущает тон, которым говорится о народе как о материи, подлежащей просвещению посредством науки в усовершенствованном методе обучения»{371}. В письмах обер-прокурора на протяжении многих лет встречались выпады против «ужасного Министерства Нар[одного] Просвещения и его деревянных агентов», сетования на то, что все сотрудники этого ведомства — «деревянные и бумажные люди»{372}. Понятно, что при таком отношении к министерству не приходилось особенно рассчитывать на его помощь. Действительно, явное и тайное противодействие министерских чиновников станет одним из главных препятствий развитию начальных церковных школ. Однако дело здесь было не только в ведомственных амбициях светских бюрократов и их обиде на несдержанного Победоносцева. Тот тип школы, который, надеялся обер-прокурор, со временем станет самым массовым в системе российского начального обучения, отличался большим своеобразием и довольно сильно расходился с основными постулатами педагогической науки, сложившимися ко второй половине XIX века.
Идеальная школа, какой она виделась обер-прокурору, должна была как можно меньше отличаться от семейной среды ученика; от учителя требовалось максимально избегать всех формальных приемов: оценок, экзаменов, использования в преподавании учебных книг. Знания и умения должны были накапливаться как бы сами собой, а усердие, проявленное учениками в процессе обучения, должно было цениться не ниже, чем объем заученных фактов. По Победоносцеву, личность учителя, его нравственный авторитет имели для успеха обучения гораздо большее значение, нежели применение учебников и специально разработанных методик. Чувство долга, привычка к послушанию, считал сановный педагог, формировались у ребенка главным образом в семье, незаметным, естественным путем, а школа должна была лишь продолжать линию этого органического, почти бескнижного воспитания.
Полагая, что школа должна как можно меньше отрывать ребенка от семейной среды, обер-прокурор, разумеется, выступал и против перемещения с помощью образования «простых людей» за пределы того социального слоя, к которому они принадлежали по рождению. В связи с этим Победоносцев протестовал и против введения в стране всеобщего начального обучения, и против внедрения в школьную систему общеобразовательных предметов, не носящих прикладного характера: «Отрывая детей от домашнего очага на школьную скамью с такими мудреными целями, мы лишаем родителей и семью рабочей силы, которая необходима для поддержания домашнего хозяйства, а детей развращаем, наводя на них мираж мнимого или фальшивого и отрешенного от жизни знания, подвергая их соблазну мелькающих перед глазами образов суеты и тщеславия»{373}.
Подобные заявления можно было истолковать как защиту привилегий имущих классов в сфере образования, проявление социального эгоизма. Противники обер-прокурора очень часто именно так и оценивали его высказывания. Однако сторонником каких-то особых прав для элиты Победоносцев, плебей по рождению, всё-таки не был. Выступая за ограничение образования для массы народа начальной стадией, консервативный сановник вновь действовал как охранитель народной «простоты», старавшийся предотвратить ее разрушение, которым грозило слишком широкое приобщение масс к миру высокой культуры.
Сохранению народной «простоты» должна была способствовать еще одна особенность начальной школы — ее учреждение на церковных началах, — без которой, по мнению Победоносцева, немыслимо развитие системы народного образования в России. Только представители приходского клира, сами близкие к народу в быту и по мировоззрению, могли вывести его из мрака невежества, не разрушив в то же время искони присущих ему чувств смирения и благочестия. «Если в среде этого сословия, — писал Победоносцев еще в 1860-е годы, — не найдется готовых народных учителей, то едва ли можно будет надеяться, что какое-либо другое сословие в состоянии будет выставить надежных учителей, которые в одинаковой мере пользовались бы и доверием правительства, и народным доверием»{374}. Именно приходские клирики и члены их семей, выпускники духовно-учебных заведений, а также сельские грамотеи, благочестивые прихожане из крестьян должны были составить основные кадры преподавателей в сельской школе. Специальную же подготовку учителей для такой школы глава духовного ведомства оценивал крайне негативно, считая, что она вносит элемент формализма в естественно вырастающую на местах систему образования. Создаваемые Министерством народного просвещения учительские семинарии воспринимались обер-прокурором как «чудовищные, противоестественные учреждения». «Половину учительских семинарий, — писал он Рачинскому, — я бы совсем уничтожил, ибо постановка фальшивая, и иная быть не может»{375}.
