Однако ничего не помогало — либеральные тенденции в верхах продолжали нарастать. Планировавшиеся правительством в начале 1881 года меры — легализация студенческих сходок и корпоративных прав студентов, введение судебного преследования органов печати вместо административного — должны были, как прекрасно понимал Победоносцев, подготовить почву для введения «конституции» и, естественно, вызывали его резкий протест. Ссылка на то, что они лишь закрепили бы уже укоренившиеся в общественной жизни объективные явления, нисколько на обер-прокурора не действовала. Сам факт зарождения и развития в общественном укладе новых явлений вовсе не должен был служить основанием для пересмотра правительственной политики. «Есть запахи, — писал Победоносцев Тютчевой, — коих ни за что на свете перенесть невозможно. Есть идеи и стремления, коих невозможно признать. А с этой (либеральной. — А. П.) точки зрения нет ничего невозможного, ничего отрицаемого — со всем можно примириться». Противостояние консервативного сановника с либералами приняло в эти дни особенно острые формы, а сам он придавал своей борьбе значение едва ли не религиозной миссии. «Поймите, — взывал он (по его собственным словам) к Лорис-Меликову, — что я в положении верующего, который не может сойтись с идолопоклонниками. Вы все… поклоняетесь идолам разной свободы»{240}.
К этому времени достигла апогея крайняя, доходившая едва ли не до ненависти, неприязнь Победоносцева к Царю-освободителю, от которого он уже не ожидал никаких полезных для России мер. «Нас тянет это роковое царствование, — писал обер-прокурор Е. Ф. Тютчевой, — тянет роковым падением в какую-то бездну, прости Боже этому человеку — он не ведал, что творит, и теперь еще менее ведает… Судьбы Божии послали его нам на беду России. Даже все здоровые инстинкты самосохранения иссякли в нем; остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности. Мне больно и стыдно, мне претит смотреть на него, и я чувствую, что он меня не любит и не доверяет мне»{241}. Чувства его не обманули. Александр II, по воспоминаниям Лорис-Меликова, действительно не любил Победоносцева, называл его ханжой и обскурантом и с большой неохотой согласился назначить его на пост обер-прокурора{242}. К концу февраля 1881 года противостояние бывшего воспитателя наследника престола с правительственными либералами приобрело предельно острые формы. В обществе и правительстве сложилась крайне напряженная обстановка, развязкой которой стала гибель Александра II 1 марта.
Убийство Царя-освободителя и вступление на престол его сына — воспитанника и единомышленника Победоносцева — сразу резко изменили обстановку в верхах. В тот же день обер-прокурор был в Зимнем дворце, где «бедный сын и наследник» «с рыданием» обнял его. Бывший профессор в полной мере воспользовался ситуацией — начал забрасывать нового царя письмами и записками с требованием решительного изменения правительственной политики. В этот момент, считал Победоносцев, Александр III остро нуждался в его поддержке. «Боже! — писал обер-прокурор Е. Ф. Тютчевой. — Как мне жаль его, нового Государя. Жаль как бедного, больного, ошеломленного ребенка»{243}. Разумеется, в число первых рекомендаций входило требование «покончить разом, именно теперь, все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании», отбросить «ложь пустых и дряблых людей» «ради правды народной и блага народного»{244}. Одновременно последовали призывы укрепить консервативную основу государственной политики: оградить народную нравственность от растлевающего влияния секулярных тенденций посредством закрытия театров в Великий пост, ужесточить надзор над университетами путем расширения власти попечителей учебных округов, ограничить приток простолюдинов в высшую школу, а начальную перестроить на церковных началах.
Безусловно, важнейшее место в письмах Победоносцева Александру III сразу же заняло требование отстранить от власти тех, кто вершил правительственную политику в последние годы прошлого царствования. «Нельзя их оставлять, Ваше Величество, — твердо заявил уже в одном из первых посланий обер-прокурор бывшему ученику. — Не оставляйте графа Лорис-Меликова… он фокусник и может еще играть в двойную игру». В качестве альтернативы генералу назывался граф Игнатьев: «Он имеет еще здоровые инстинкты и русскую душу, и имя его пользуется доброй славой у здоровой части русского населения — между простыми людьми»{245}. Креатуры Победоносцева немедленно начали проникать на важные государственные посты. Уже спустя неделю с начала нового царствования бывший моряк Баранов, почти не имевший опыта в сфере гражданской администрации, стал столичным градоначальником, а в конце месяца Игнатьев возглавил Министерство государственных имуществ с перспективой назначения на более влиятельную должность. Произошли перемены в руководстве Министерства народного просвещения и цензурного ведомства. Фактически был решен вопрос об отстранении от власти великого князя Константина и председателя Комитета министров П. А. Валуева.
Большие изменения в составе правительства, начавшиеся сразу же после 1 марта, безусловно, отражали тот факт, что царь и его бывший наставник давно уже были единомышленниками по большинству политических вопросов. Кроме того, они несли явную печать чрезвычайных обстоятельств, сопровождавших начало нового царствования. Потрясенный гибелью отца молодой царь был далеко не в полной мере подготовлен к делам государственного управления и поначалу нередко терялся в запутанных коридорах власти. Здесь поддержка опытного бюрократа Победоносцева была для него поистине незаменима. «Пожалуйста, любезный Константин Петрович, исполните мою просьбу и облегчите мне мои первые шаги»; «давно с Вами не видался и желал бы переговорить с Вами», «прошу всегда, когда Вы найдете нужным, писать мне с той же откровенностью, как и всегда»{246} — эти и подобные высказывания, в изобилии рассыпанные по страницам корреспонденции царя, ярко свидетельствуют, сколь сильна была его зависимость от бывшего наставника.
