— О, хвала Создателю, бросившему меня в ваши руки!

В ответ оба святых отца только скрестили свои руки, устремив друг на друга вопросительный взгляд.

Но, поскольку самые замысловатые хитросплетения даже в испанских комедиях-путаницах рано или поздно находят разъяснение, отцы-иезуиты в конце концов распутали нить этой интриги. Актера покинули в зале размышлений при открытых дверях, не опасаясь его бегства, и, в то время как де ла Сант остался в обители, получив четкие наставления, как поступать в чрезвычайных обстоятельствах, отец Мордон помчался к градоначальнику, чтобы пустить по следу Баньера более искусных и надежных ищеек, нежели те, какими располагал коллегиум.

Почтенный магистрат, которого немало развлек спектакль, повеселел еще больше, узнав, кто там дебютировал. Не переставая громко хохотать, он дал приказ найти и схватить метра Баньера, где бы тот ни оказался.

Как арестует градоначальник школяра — смеясь или не смеясь, — мало волновало отца Мордона, лишь бы только послушник был пойман. Поэтому он поблагодарил градоначальника за любезность, и тот, все еще посмеиваясь, проводил его до дверей.

Итак, в тот час каждый преуспел сообразно своим устремлениям. Баньер находился подле мадемуазель Олимпии; Шанмеле быстрым шагом продвигался по пути к спасению; отец Мордон питал надежду схватить послушника. Градоначальник, пустив стражников по следу беглеца, хохотал во все горло, так что Вольтер, виновник всего переполоха, увидев все это, вскричал бы, как он и сделает двадцать лет спустя, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров.

Первым, кто мог бы оспорить справедливость этой максимы, оказался бедняга Баньер.

Вспомним, что мы покинули его сияющим от счастья в покоях прелестной Олимпии, с устремленным на нее взором, молитвенно сложенными руками, готовым пасть на колени, когда громкий стук дверного молотка заставил его содрогнуться.

Новое вторжение несомненно предвещало события чрезвычайные, ибо Олимпия тоже вздрогнула и жестом приказала Баньеру прислушаться.

Почти тотчас раздался новый, еще более настойчивый стук.

Олимпия подбежала к окну, в то время как Баньер, поневоле догадываясь, что может оказаться причастным к этому ночному визиту, замер, окаменев в той же позе, в какой его застиг первый удар в дверь.

Актриса отодвинула уголок занавески, осторожно приоткрыла окно и глянула вниз сквозь щели решетчатых ставен.

Сквозь открытое окно до Баньера донеслось нечто похожее на мерный топот и шум приглушенных голосов.

Не говоря ни слова, Олимпия жестом пригласила юношу подойти поближе.

В три прыжка он оказался рядом с ней и посмотрел вниз через ту же щель, что и она.

У входной двери толпилась дюжина вооруженных и безоружных людей, а в нише ворот стояла карета, запряженная парой лошадей.

— Что вы об этом скажете? — спросила она так тихо, что Баньер угадал смысл произнесенного скорее по ее дыханию, ласково тронувшему его щеку, нежели по звуку голоса.

— Увы, мадемуазель! — тяжело вздохнул он. — Похоже, все на свете имеют зуб против царя Ирода.

— Да, — кивнула она. — Не правда ли, оттуда на целое льё разит иезуитом? Скажите, неужели у вас осталось хоть малейшее желание вернуться к этим гадким людям в черном?

— О мадемуазель! — вскричал Баньер громче, чем то допускала простая осторожность. — Я готов бежать от них хоть на край света!

— Тсс! — шикнула на него Олимпия. — Вас услышали.

И действительно, пристав, которого нетрудно было распознать по надменной чопорной осанке и недовольному лицу человека, поднятого с постели, противный пристав, весь в черном, среди своих одетых в серое приспешников, поднял голову и, отделившись от остальных, подошел почти под самый балкон.

— Быстрее, быстрее! — заторопилась Олимпия. — Нельзя терять время: они пришли за вами. К счастью, дверь крепкая и у нас есть в запасе минут десять, пока ее выломают.

— Думаете, они ее выломают? — спросил Баньер.

— Не преминут. Но за десять минут можно сделать немало, если, конечно, — тут она посмотрела на Баньера, — не терять головы.

— Мадемуазель, — зашептал Баньер, — только одно может заставить меня потерять голову: боязнь не понравиться вам; но, оставаясь уверенным и в вашем одобрении и в вашей симпатии, я готов схватиться хоть с целым светом.

— Отлично сказано, — отметила Олимпия. — Идемте!

— Но, — возразил Баньер, указывая на свой злополучный костюм царя Ирода, — эта одежда мне будет мешать.

— Переодевайтесь немедленно, — отвечала Олимпия, увлекая его в туалетный кабинет.

Подойдя к большому платяному шкафу, скрытому под обоями, она распахнула его, и Баньер увидел там целый гардероб.

— Переодевайтесь, не теряя ни секунды! — приказала актриса. — Я поступлю так же. У вас на все пять минут.

В тот же миг третий удар, еще мощнее предыдущих, потряс дверь и торжественно прозвучали слова:

— Именем короля, откройте!

Эти слова пришпорили Баньера сильнее, чем совет Олимпии.

За пять минут он вполне покончил со своим туалетом и уже собрался с победительным видом вернуться в комнату Олимпии, когда на ее пороге столкнулся с очаровательным юным кавалером.

Баньер испустил возглас изумления, но уже со второго взгляда узнал под мужским нарядом Олимпию.

— О, как вы прекрасны! — воскликнул он.

— Вы поговорите об этом позже, любезный мой Баньер, и, признаюсь, я бы послушала такие речи с подлинным удовольствием, поскольку то, что у вас вырвалось, принадлежит к разряду фраз, что никогда не надоедают женщине. Но именно теперь нам нельзя расточать время на комплименты. Идемте!

— А куда?

— Откуда я знаю? Куда приведет нас случай.

— Приведет нас, говорите вы? Так вы идете со мной?

— Разумеется! — решительно отвечала актриса.

— Значит, вы меня любите? — не веря своим ушам, вскричал Баньер.

— Не знаю, люблю я вас или нет, но точно знаю, что мы сейчас уходим. Кстати, вы готовы?

— Готов ли я? — вскричал Баньер. — Конечно, готов!

— Тогда более ни звука. Следуйте за мной и делайте все, как я.

Она подошла к секретеру и открыла его. Две тысячи, оставленные г-ном де Майи, лежали там аккуратнейшим образом разложенные по ранжиру: одна — в свертках по сто луидоров в каждом, другая — в билетах на предъявителя.

— Берите золото! — приказала Олимпия. — Я же захвачу бумаги.

И пока она рассовывала кредитные билеты по карманам, Баньер набивал свои золотом.

— Готово? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Теперь возьмите это.

— Что еще?

— Мой футляр с украшениями. Отнеситесь к нему со вниманием.

— Он в верном месте, будьте покойны. Но что вы еще ищете?

— Перстень.

— Ах, да! — огорченно прошептал Баньер. — Перстень господина де Майи. Кажется, я видел его на камине.

Он протянул руку и, проведя ладонью по мраморной доске, промолвил:

— Вот он.

— Давайте сюда, — сказала она и надела перстень на палец.

— Вы слышите? — произнес Баньер.

— О, быстрее, быстрее! — вскрикнула Олимпия. — Дверь поддается!

— А как же мы, что нам делать?

— Поступим как эта дверь, — с очаровательной улыбкой произнесла актриса.

И, схватив послушника за руку, она повлекла его за собой.

— Куда вы? — в ужасе прошептал Баньер. — Не забывайте! Вы идете прямо им в руки!

— Доверьтесь мне, — успокоила его Олимпия.

И он покорно пошел за ней по коридору, ведущему к лестнице.

В коридор выходила дверь, Олимпия открыла ее, втолкнула юношу в какой-то кабинет и влетела туда вслед за ним.

Едва они затворили за собой дверь, как по лестнице послышался топот торопливых шагов пристава и его стражников, которые перебудили весь дом, вскоре огласившийся криками ужаса мадемуазель Клер и других слуг Олимпии.

После того как этот ураган пронесся, не задерживаясь, мимо двери их кабинета, актриса, задвинув за дверью все запоры, отворила другую дверцу, выходившую на узенькую лестницу; лестница заканчивалась темным проходом, ведущим в сад.