На вопросы, касающиеся его путешествия, Ришелье неизменно отвечал так, чтобы разжечь воображение и угодить вкусу короля. Но под конец, заметив, с какой непроницаемой, немой твердостью герцог избегает какого-либо намека на приключения прошлой ночи, король, который был очень робок и, как все робкие люди, обожал тех, кто его не смущает, сжал ему руку повыше локтя и сказал:

— Герцог, вы видели королеву, видели меня; теперь вам пора повидаться с господином кардиналом.

— Таково мое намерение и желание, государь, и я не премину его осуществить, как только расстанусь с вашим величеством.

— Отлично! Вы придетесь очень по душе господину кардиналу, я уверен в этом.

— Тому порукой мое почтение к нему, государь.

— Кардинал — человек весьма ученый, великолепный советник. А у вас столько опыта, господин герцог…

В устах молодого короля это слово — «опыт» — означало все самое желанное и обольстительное, что юность приписывает познанию добра и зла, свойственному зрелости во-

обще, а особенно г-ну де Ришелье, так рано вкусившему от плодов заветного древа.

— Моего опыта, государь, — отвечал герцог, — хватит, чтобы постараться наиболее успешным образом послужить, вашему величеству.

— Я не забуду этого, герцог; сходите же, поищите господина кардинала, да скажите ему, что…

Тут он огляделся вокруг. Ришелье приготовился слушать.

Король продолжал, причем взгляд его омрачился, а брови нахмурились так, что это движение заставило бы версальский Олимп содрогнуться, если бы подобное происходило на лице Людовика XIV:

— Скажите ему, что я скучаю.

— Ваше величество скучает?! — вскричал Ришелье, разыгрывая изумление.

— Да, герцог.

— В ваши годы, при вашей красоте и силе, владея Французским королевством?

— Из-за всего этого мне и скучно, герцог: мой возраст и моя сила мешают мне управлять так, как я бы хотел. А Французское королевство мне мешает развлекаться, как я бы мог.

— Государь, скука — смертельный недуг; я не дам вашему величеству остаться без лекаря.

— Отлично! Господин кардинал посмеется, если вас услышит; он мне вечно твердит, что человеку на земле скучать невозможно.

— По-видимому, государь, — заметил герцог, — господин кардинал не посвятил вас во все секреты известных ему способов развлечься.

Это был первый случай, когда придворный в присутствии Людовика XV осмелился отпустить шутку по адресу обожаемого королевского наставника. Господин де Ришелье чувствовал, что рискует, но он собирался затеять крупную игру, чтобы сорвать куш побольше.

Король отнюдь не разгневался; напротив, после недолгого молчания он мягко заметил:

— Герцог, господин де Флёри совершенно прав, что не научил меня сразу всем развлечениям жизни; если мне будет отпущено время пожить, у меня хоть найдется, что еще испытать.

— За это я готов поручиться, — сказал Ришелье.

— А вы, герцог, мне в этом поможете.

— Я к услугам вашего величества.

— Так пойдите же к господину кардиналу, прошу вас.

— Я сделаю это не позже завтрашнего дня, государь.

— И скажите ему…

— Да, государь, помню: вашему величеству скучно.

— И что я готов развязать войну, только бы развлечься, — прибавил король, и внезапное лицемерие этого замечания глубоко восхитило герцога, который во время их вольной беседы, кажется, уже научился читать в сердце короля и проник в секреты его наклонностей, скорее любовных, нежели воинственных.

— Государь, — с глубоким поклоном заявил он, утверждаясь в своей решимости исполнить роль, только что предначертанную ему монархом, — я буду считать для себя делом чести сослужить вашему величеству любую службу, какую ни пожелаете; надеюсь, что следствием моей беседы с кардиналом явится решение, которое в известной мере удовлетворит ваше величество.

Король повернулся на каблуках. Ришелье застыл в поклоне, завершившем его тираду.

«Ну, — сказал он себе, — если только госпожа де При сама не перейдет на мою сторону, мне не быть с ней заодно, это решено».

Коляска ждала его; он обменялся какими-то знаками с Пекиньи, и тот подошел к нему у малых ворот.

— Ну как, Пекиньи? — спросил он.

— Превосходно, герцог, король от тебя без ума.

— Хорошо. А скажи-ка, кто в ту ночь был третьей маской?

— Башелье, старший камердинер короля.

— Спасибо.

И Ришелье возвратился к себе, на этот раз в полном одиночестве.

Господин де Ришелье дал королю обещание, и ему хотелось сдержать слово. Итак, он нанес визит господину кардиналу де Флёри, как это Сен-Серан ожидал от посла, вернувшегося после выполнения своей миссии.

Господин де Флёри, епископ Фрежюсский, воспитатель Людовика XV, заслуживает, чтобы наше перо посвятило ему несколько строк, нужных хотя бы для понимания той роли, какую ему предстоит сыграть в этой книге.

В эпоху, о которой идет речь, это был, как позже скажет Бомарше, пожилой, хитрый, пресыщенный священнослужитель, старец, молодеющий в интригах, ум, изощрившийся в мелких кознях, которым он имел время научиться в пору царствования Людовика XIV, под сенью мрачных одеяний отца Лашеза и г-жи де Ментенон.

Он знал двор, он был уверен в короле; несколько попыток его отстранить обернулись к посрамлению его врагов, он же, казалось, отнюдь не кичился этими победами.

Напротив, после каждого нового триумфа он становился еще смиреннее, чем раньше.

Трижды, когда складывались критические обстоятельства, когда казалось, что доверие к нему поколеблено, все видели, как юный король со слезами и гневными выкриками требовал, чтобы ему вернули старого учителя, приохотившего своего питомца к игрушкам, конфетам и весьма большой свободе во всем, что не противоречило политическим замыслам епископа.

Итак, Флёри владел бесценным для придворного умением с непогрешимой точностью определять, каков истинный вес тех, с кем ему приходится иметь дело; это секрет, вернейшим путем ведущий к власти, особый дар, притаившись за спинкой трона, с помощью потайных нитей приводить в движение руки и язык марионетки, выступающей на людях под пышным именем короля.

В это время Флёри изыскивал способ, как бы избавиться от господина герцога Бурбонского, первого министра, с его же легкой руки назначенного на этот пост после смерти регента.

Любители скандалов утверждали, что Флёри желает править сам; тем, кто не был наделен особой чувствительностью, казалось, что господин герцог заслуживает неприязни кардинала своими замашками и ведет себя так, будто пора регентства еще не закончилась, и это при короле, славящемся нравственной чистотой и, по сути дела, склонностью к реформаторству.

Верно одно: г-ну де Бурбону, а вернее, г-же де При хотелось свалить кардинала как противника королевы, а кардинал выискивал слабые места в броне министра, не упуская ни одного удобного случая нанести ему удар.

Из разговора Ришелье с г-жой де При мы знаем, что в обороне господина герцога имелись бреши; кто-то, возможно, удивится, почему это между двумя людьми столь схожих убеждений, легко понимающими друг друга, не сложилось истинной взаимной симпатии.

Однако читатель, который попытается судить об этих делах, не принимая в расчет г-на де Ришелье, рискует впасть в большое заблуждение. Герцог возвратился из Вены не затем, чтобы остаться в стороне от политических придворных хитросплетений, которые казались такими далекими, пока мы вместе с нашими читателями пребывали в провинции (теперь же на всех парусах нам предстоит вплыть в эту столичную жизнь).

Герцог явился к кардиналу.

Флёри, доводивший простоту своего обихода до манерности, большую часть времени находился в Исси у своих друзей, монахов конгрегации святого Сульпиция, изо всех сил помогая им преследовать во Франции янсенистов.

Он глубоко изучал теологию, готовясь перейти к высокой политике.

Здесь, в обществе своего духовника аббата Поле и своего камердинера Баржака, сопровождавших его по очереди, а то и вместе, он вновь обретал скромность. Особую скромность священника, ставшего епископом и питающего надежду стать папой!