— Но король не смотрит на женщин.

— Он их видит внутренним взором, — изрек Башелье.

— Он робок.

— Да, его величество никогда ни одной не скажет ни слова о любви.

— Тогда кто же сделает первый шаг или, вернее, заставит его сделать такой шаг? Почтение помешает им всем первыми произнести эти слова.

— Вот глаза, которые, если сердце того пожелает, не замедлят высказаться, — с улыбкой возразил Башелье. — Такие глаза будут красноречивы и наверняка сумеют сделать так, чтобы быть понятыми как нельзя лучше.

И камердинер вздохнул.

— Башелье, — сказал герцог, — когда я мог бы перекинуться с вами парой слов наедине?

Лакей посмотрел на Ришелье.

Ни тот ни другой в это мгновение не пытался скрыть свои мысли.

И они поняли друг друга.

— Когда вам будет угодно, монсеньер.

— А когда вы свободны?

— Завтра в середине дня король возвратится в Париж.

— В карете?

— Да, господин герцог.

— А вы?

— Я поеду верхом, со свитой короля.

— Я тоже буду верхом. Когда свита пустится вскачь, от?-станем немного и поговорим.

— Господин герцог, я в вашем распоряжении.

— Башелье! — крикнул король.

Он приказал камердинеру раскрыть игорный стол.

Но через некоторое время игра стала казаться пресной всем этим людям, которые предавались ей публично каждый день.

Они сели ужинать, и на этот раз дело пошло веселее.

Сотрапезники развлекались, наслаждаясь необходимостью остерегаться, не производить шума, следить, чтобы пробки не хлопали, стараться говорить так, чтобы бормотание их голосов сливалось с жалобами ветра, стонущего в глубине парка.

Когда трапеза кончилась, герцог де Ришелье, как самый опытный из всех, взявший на себя роль распорядителя праздника, предложил перейти к шумным забавам.

Тишина уже всех утомила.

Итак, они выбрали жмурки — игру, благоприятствующую неожиданностям и безумствам.

В просторных покоях, которые занимал король, «слепец» с повязкой на глазах устремился в середину смеющихся сотрапезников. Этот несчастливый жребий сначала выпал графу Тулузскому.

Так уж решила судьба: не повезло господину великому адмиралу.

Король воодушевился; бросаясь то туда, то сюда, он мимоходом касался этих горячих рук, этих сладострастно взвивающихся юбок. Его опьяняли женские вскрики, эти легкие восклицания, такие милые, в которых волнения куда больше, чем испуга. Особенно забавляли его скромные предостережения, которые поминутно вставлял хитрец Башелье:

— Государь, во дворце могут услышать!

Наконец господин граф Тулузский поймал и угадал короля, который нарочно позволил себя изловить.

Это было прелюбопытное зрелище.

Господин де Ришелье, отлично понимая, как он окажется смешон, если попадет в руки короля и будет узнан, избегал этого с самой бдительной осторожностью.

Но его одолевало опасение заставить своего государя страдать слишком долго.

Дамы, увлекшись игрой, бегали, сталкивались, прячась одна за другую, укрываясь за креслами и столами.

Людовик XV, напрягая слух и вытянув руки вперед, пренебрегая традиционными окриками «Берегись!», рвался вперед по благоухающим следам, ловя шелковистый шелест платьев и звук атласных туфелек, бегущих по коврам.

Услышав игривое восклицание, он устремлялся в одну сторону, смешок за спиной заставлял его кидаться в другую; звук передвинутого стула, хлопок в ладоши — все побуждало короля менять направление погони.

Король гонялся в основном за дамами, прислушиваясь к их стремительным шагам, разгоряченному дыханию, к малейшему шороху при каждом их движении.

Графиня Тулузская, маленькая, полная и все же легкая, перескакивала от одного укрытия к другому; ее свежая, белая грудь вздымалась под бархатными шнурами корсажа.

Госпожа де Майи, выше ростом, тоньше станом, порывистая и стройная, словно Диана, всплескивала своими прекрасными руками, а глаза ее искрились весельем и желанием, то обжигая, как пламя, то подергиваясь влажной пеленой томности.

Король погнался за графиней Тулузской; графиня де Майи, заметив, что принцесса вот-вот будет поймана, решила, что успеет пересечь гостиную, проскользнув у него за спиной.

Но Людовик XV услышал, как она пробегает: ее выдало шуршанье платья, шитого серебром. Развернувшись на своих высоких каблуках, король бросился к ней, и ему оставалось только протянуть руки, чтобы поймать в них, как в сеть, прекрасную графиню, совсем запыхавшуюся.

Руки Людовика задержались на ее плечах, очертания которых были не столь пышны, как у графини Тулузской; его чуткие юношеские пальцы ощупали атлас ее платья, наперекор придворному обычаю закрытого до самой шеи, вместо того чтобы доходить лишь до середины груди.

Была ли графиня целомудренна или кокетлива? Ее сторонники говорили, что дело в целомудрии, недруги предполагали кокетство.

Обнаружив ткань там, где у графини Тулузской он нашел бы лишь естественную красоту в ее чистом виде, король вскричал:

— Это не госпожа графиня Тулузская!

Такое восклицание вырвалось у него само собой.

Оно выразило одновременно признание физического превосходства супруги великого адмирала в глазах короля и различие, какое его ум отмечал между нею и другой.

Разумеется, вместо того чтобы воскликнуть: «Это совсем не госпожа графиня Тулузская!», Людовику XV лучше было бы закричать: «Это госпожа графиня де Майи!»

Однако если подойти к вопросу в достаточной мере формально, следует сказать, что он угадал г-жу де Майи по целомудрию либо кокетливости ее столь закрытого платья.

Для этой бедной женщины королевское восклицание прозвучало настолько многозначительно, что она не сдержала тяжкого вздоха, почти стона, если не плача, и проговорила, словно движимая безотчетным порывом:

— Увы! Нет, государь, это совсем не госпожа графиня Тулузская!

Людовик XV ценил остроумие, понимал его и сам был им наделен.

Он почувствовал силу нанесенного им удара: его ладони, сжимавшие плечи госпожи графини де Майи, скользнув по закрытому платью, нащупали ее руки: они были влажными, холодными и дрожали.

Искра взаимного понимания пробежала между ним и ею.

Ришелье заметил случившееся.

«Вот оскорбление, — сказал себе герцог, — из которого госпожа де Майи, если захочет, сумеет извлечь немалую выгоду».

И здесь он не ошибся.

Госпожа де Майи сдернула повязку с глаз короля и прижала ее, горячую, насквозь пропитанную жаркой юношеской испариной, к своему оледеневшему лбу. Вся кровь графини де Майи вновь прихлынула к ее сердцу.

Игра возобновилась.

Король, желая загладить свою вину, отчаянно бросился наперерез графине, чтобы она смогла его поймать.

Она схватила его обеими руками, сжала так сильно, что даже побледнела и едва не лишилась чувств от наслаждения.

— О! — пробормотала она. — Это король! Потом прибавила совсем тихо:

— Да и кто еще это мог бы быть?

Ришелье и Башелье обменялись быстрыми взглядами. Король покраснел и тяжело дышал. В его глазах разгорелось пламя.

— Довольно! — сказал он, весь трепеща.

— О да, довольно! — умирающим голосом пролепетала г-жа де Майи.

После сильных волнений природа человеческая настоятельно требует передышки. Чрезмерная возбудимость, как выразился Башелье, — старшая сестра упадка сил.

Мечтательное расположение духа наших двух участников игры, порожденное взаимной симпатией, положило конец полуночным развлечениям.

Новой игры никто не предложил.

После нескольких попыток завязать беседу, во время которой Ришелье выглядел озабоченным, король — сонным, граф и графиня Тулузские — вялыми, а Луиза де Нель — нервозной, Людовик подал знак Башелье, и тот появился в дверях комнаты с подсвечником в руке.

Этот подсвечник был принесен для господина графа Тулузского, который с поклоном принял его из рук короля, и такой резкий возврат к делам серьезным, то есть к придворному этикету, окончательно призвал присутствующих к почтительности — врагине всяческих мечтаний.