— Так и есть, — кивнул Гату, усаживаясь прямо на землю.

— Подожди-ка… Если ты тут жил раньше, до исхода племени… Гату, а сколько ты вообще прожил?

— Долго.

— Тебе пятьдесят? — не унималась Люта.

— Больше.

— Семьдесят? — присвистнув, бросил встрепенувшийся Грул.

— Больше.

— Дык эта скока же? — выдохнула Латута, выпучив глаза.

— Сто двадцать четыре года, — ответил Гату.

Он поднял взгляд, осматривая лица спутников. Этого не смог выдержать никто. Белые глаза чудя, казалось, буравят плоть, проникая в саму душу. Светозар отправил сокола в дозор, а сам принялся ломать хворост на костер. Грул ему помогал, для вида больше. Ежели вокруг дичи нет, то и смысла нет на нее охотиться, особенно после той жути, которую белоглазый то и дело нагонял. Люта с Латутой тоже не сидели сложа руки. Расстелив скатерть, они разделили нехитрый обед, чем боги были милостивы. В тот день боги были милостивы последней парой яблок, которые разломили напополам, да несколькими сухарями, вымоченными в котелке, чтобы создать хотя бы подобие похлебки. Когда пламя взвилось жадными лепестками к небесам, Гату отправился набрать еще хвороста, чтобы поддерживать огонь всю ночь, как он сам пояснил. Светозар было вызвался помочь, но чудь только рукой махнул, смотреть, мол, еще за тобой, кабы в топь не свалился.

Темнота мягко окутывала стоянку. Латута по началу привычно бубнила, разгоняя собственные страхи, да так и заснула, по всей видимости, позабыв бояться. Грул тоже не собирался упускать возможность подрыхнуть, греясь у огня. Он улегся, вытянув ноги к костру и быстро забылся сном. С приходом ночи болото оживало незримыми до срока жителями. Протяжно кричала выпь, надрываясь так, будто осталась последней в своем роде. Вразнобой грохотали трескучие жабы, аляповатым хохотом перекрикивая друг друга. Порой раздавались всплески воды и бульканье, сопровождавшееся шипением. Люта была привычная к звукам на болотах, но все равно не могла заснуть. Мысли об очередной твари, что желала её смерти не отпускали. Сколько ведьма не пыталась внушить себе, что чудь мог ошибиться, ничего не выходило.

«Почему он решил, что тварь идет именно за мной?».

Ответа не было.

«Что он вообще такое знает про меня, что делает такие выводы? Или не про меня? Что он видел?».

И снова пусто.

Хлопая крыльями вернулся сокол, усаживаясь подле хозяина. Светозар мягко потрепал птицу, расчесывая перья на шее.

— Змеюку схарчил, — с гордостью поделился охотник. — Нашел-таки, чем закусить. Молодец, — он снова потрепал сокола. — Коли жрать нечего, то и змея прокорм, так ведь?

— Это уж точно, — кивнула Люта, чувствуя урчание в животе.

Белоглазый вернулся с огромной охапкой дров. Свалив их подле костра, он без предисловий велел всем спать.

— Завтра путь долгий. Отдыхайте. Я разбужу Грула ближе к утру.

Люта улеглась на бок, ничего не сказав. Сил не осталось даже на пару слов. Пламя костра с треском пожирало свой ужин. Взгляд ведьмы еще некоторое время гулял, беспокойными звездами сверкая в ночи, но потом усталость окончательно взяла свое. Она заснула.

Гату рассеянно переламывал поленья, то и дело укладывая их в огонь. Спутники посапывали рядом, забывшись после тяжелого дня. Белоглазый один не лежал, возвышаясь над стоянкой понурым холмом в отблесках света. Он чутко слушал окружающие звуки и принюхивался к запахам. Казалось, чудь собран, как и всегда, но только глаза выдавали его. Разум был далеко отсюда, но в тоже время он оставался именно здесь.

Во мраке холодной штольни шёл ожесточенный бой. Четверо мужчин из рода чудей с тяжелыми копьями наперевес теснили ораву диковинных существ. У некоторых из них была одна нога и рука, у других две руки и ни одной ноги, иные имели голову вместо тела, а конечности росли прямо из нее. Они визжали на удивление звонкими, можно было бы даже сказать, мелодичными голосами, все же оставаясь свирепыми и страшными противниками. Дивьи люди появились, словно дым из трубы. Ломая и круша стены тоннелей, которые годами рыли чуди, они хлынули напролом, круша все на своем пути. Дивьи не обладали такой чудовищной силой, как их противники, но брали числом и яростью. Они кидались в самоубийственные атаки, готовые гибнуть, лишь бы успеть вцепиться в горячую плоть зубами или когтями.

Один из чудских мужчин откатился за спину товарищей. Отбросив копье, он припал на колени, касаясь земли лбом. Его ладони легли на стены тоннеля. В следующий миг земля со стоном дрогнула. Камень ходил ходуном, с потолка сыпался песок. Стены возопили и начали смыкаться, давя дивий люд живьем. Хрустели кости, лопалась плоть, а дивьи гибли, раздавленные. Вдруг позади чудских защитников камень с треском раскололся. Новый поток омерзительных, оглушительно визжащих тварей, ударил им в спину. Ходящий не медлил и мига.

— Земля мать, прими детей своих, — прошептал он, проводя когтями по стенам.

Раздался треск, который заглушил даже крики дивей. Потолок обрушился, заваливая и чудей, и атакующих в общей могиле.

Гату отбивался сразу от пятерых тварей. То и дело ему приходилось сгибаться от боли. Под правым боком зияла глубокая рваная рана, из которой сочилась кровь. Отшвыривая очередного противника, чудь поскользнулся, едва не упав. Ему удалось сохранить равновесие, но этого хватило, чтобы он ошибся. Дивья клекоча и разбрызгивая слюну, хватанул его за голень, вырывая кусок мяса размером с кулак. Боль затмила весь мир, а Гату закричал, не помня себя. Мерзкий недочеловеческий комочек злобы не успел откатиться, когда руки чудя схватили его. Гату рванул что было мочи, разрывая тварь на две равные и совершенно мертвые части. Но сбоку уже напрыгивал новый враг. Чудь отмахивался и дрался с остервенением, какое бывает, когда принимаешь последний бой. Он отчетливо понимал, что пропал.

Внезапно в наседавших на него тварей полетели острые и горящие камни. Десятки скальных осколков били в извивающихся от боли дивий, раня их, заставляя залечь, прячась между камнями у разверзнутых нор, из которых они появились. Гату обернулся и увидел мать. Она стояла посреди площадки, где чудь мгновение назад сражался. Вокруг чудской девы ревело пламя. Её руки черпали кровь земли — раскаленную лаву, что послушно хлестала в стороны, пожирая врагов. Влега глянула на сына в отчаянии, какое может испытывать только мать.

— Гату, скорее беги к роднику! — закричала она, безостановочно нагнетая жар вокруг себя. — Шерра приведет туда кого успеет. Вы должны бежать, сынок! Спаситесь ради нашего племени!

— Мама! — завопил Гату, бросаясь к ней, но натолкнулся на непроходимую преграду из ревущих камней. — Я тебя не оставлю! Уйдем вместе!

— Гату, я уйду сразу за вами! Быстрее! Ты теряешь время! Защити девочек! Спаси наш род! — прокричала Влега в ответ.

— Мама! Я не уйду без тебя! — упрямо, ответил Гату, чувствуя, как глаза наполняют слезы.

Он не ощущал ничего, кроме боли в сердце. Той, что пронзает насквозь, лишая воли и сил. Голова шла кругом, запрещая разуму принимать то, что происходило. Даже получившая страшную травму нога, не давала о себе знать. Мать закрывает его собой. Отдается, как и прочие родичи до нее… а ему… бежать?!

— Мама, я не брошу тебя!

— Сынок, со мной все будет хорошо, — постаравшись мягко улыбнуться, проговорила Влега, на миг ослабляя ревущее пламя в руках. — Полно. Иди… Ведь ты теперь последний ходящий. Иди, сын. Я всегда буду жить в твоем сердце, мой Гату.

— Я не забуду тебя, мама, — размазывая слезы, крикнул Гату, отворачиваясь, и хромая побежал прочь.

Он то и дело падал, всхлипывая и заливаясь утробным ревом. Перед глазами мелькали огни пожарища, израненные тела родичей и сотни убитых врагов. Когда сил совсем не осталось, а нога почти отнялась, он пополз на одних руках.

— Гату… Как же это? — раздавшиеся над ним слова, судя по голосу принадлежали Шерре. — Милый мой… Хватайся за шею, я тебя вытяну.