— Меня обвинили в том, чего я не делала!
— Так разберись! — от гневного окрика с веток повспархивали стаи птиц, мимо пробегавший заяц дал такого стрекоча, что пролетел смазанным пятном. — Я тебя не ныть учила, паршивка. Где вы?
— У кривичей мы, рядом со Смоленском, — прохрипела Люта. Держать руку над рунами становилось все тяжелей, ее словно вниз тянуло с каждой минутой сильней. Боль уже была похожа не на биение сердца под кожей, а на разъедающий яд. Так больно!
— Будь осторожна, дальше земли Чернобога, люд ему там поклоняется и нечисть. С Мораной связь ослабнет, как и со мной. И еще…
Неожиданно кинжал, что замыкал круг связи, упал на бок, резкий ветер толкнул Люту в грудь и опрокинул на спину, листья, подхваченные дуновением, запорошили руны. Девушка чертыхнулась и встряхнула ладонью с кольцом. Боль прошла, осталось только небольшое жжение. Очевидно связь с Ягиней прервалась и восстановить силенок не хватит, и так долго продержала.
Люта провела тыльной стороной ладони по лбу собирая влагу, что выступила от неимоверных усилий. Чего-то не успела ей Яга сказать, а значит ожидать можно что угодно. Она усмехнулась, вспоминая презрение в голосе наставницы после ее жалоб и это гадкое: «Так разберись!». Знать бы еще с чем разбираться.
Впрочем, стоит начать с начала. Люта медленно брела обратно в лагерь, снимая слой за слоем с воспоминаний. Вот Гату попросил ее дать сонное зелье, вот она поняла, что ежели и давать, то только лучшее, а готового нет, значит надо делать, а времени мало. Вот она просит Латуту с Беляной помочь собрать нужные травки да корешки. И все вроде бы в порядке, она проверила, что ей принесли и ни в чем ошибки быть не могло, так почему сонное зелье превратилось в…
Люта остановилась как вкопанная, между бровей пролегла складка, ладони сжались в кулаки. Спустя два удара сердца Люта услышала смех, но не сразу поняла, что он принадлежит ей, в груди клокотало и она никак не могла успокоиться, усмирить эту щекотку внутри, от которой на глазах выступили слезы, а душа сжалась в испуганный дрожащий комок.
— Дура! Дура наивная! Ведьма недоученная! Девка без роду и племени! Нашла кому довериться.
«Доверие — путь к предательству».
— Когда ж я тебя слушать научусь, Ягиня, — прошептала, на силу успокоившаяся Люта.
Девушка обняла ствол ближайшего дерева и прислонилась лбом к коре. Несколько глубоких вдохов и выдохов помогли обрести давно потерянное равновесие и покой. Ухала сова, слышался треск веток и шорох листьев, стрекотали сверчки и дурманяще пахло мхом, землей и древесиной.
Когда она стала такой потерянной? Когда встретила его, белоглазого? Ужель так почву из-под ног выбил своей моралью, глазищами упрекающими, будто отец с того света пришел и пальцем погрозил, будто Милослав укоряюще глядит с небес, будто все, кто умер по ее вине смотрят прямиком в душу и не дают забыться, претвориться обычной девчонкой, что пустилась в приключения, отказавшись как все детей рожать да нянчить. А ведь нужно-то только камень забрать, так чего ж все так сложно стало. Почему на ее совести снова смерть, боль и ярость. Стоило только поверить на чуточку, что нужна, что не так уж и плоха, как по носу опять получила. И это он-то ей про недоверие сказывал, мол, нельзя так, людям-то не доверять, а сам…
Люта решительно оттолкнулась от дерева и вернулась в лагерь. Как только нога ступила на поляну, взгляд нашел Беляну и Латуту. Первая о чем-то довольно Гату вещала, что угрюм-горой нависал над костром, а вторая над волколаком хлопотала, то горяченького ему, то под голову чего помягче. Спелись.
— Латута, Беляна, — окликнула Люта девушек и как только те вскинули головы, обращая взоры к ней, продолжила: — Вы где травы собирали?
Латута задумчиво губешку пожевала да и махнула рукой вправо.
— Ну дык, где сказано было. Вышла, значитца, из леса и вот там вота в поле набрала травок запрошенных, сама ж проверила. Я все как надобно насрезала.
— А ты? — Если на Латуту Люта не смотрела, покуда слушала ответ, то в Беляну взглядом уперлась как ногой в камень речной для равновесия. Фырканье волколака и смурные взгляды Гату со Светозаром она игнорировала. Разве что Братислава в поле зрения держала, кто знает, чего вытворит, чтобы сестру защитить.
— Там же, — хмыкнула Беляна, не отводя взора от черных глаз ведьмы.
— Да не уж-то? — протянула Люта и сделала еще шаг вперед. И так у нее плавно получилось, так проникновенно, что улыбка Беляны стала тусклей. — А покажи, где собирала. Пойдем, Беляна, глянуть хочу, где буркуна ты мне нарвала, что он и так будучи сам по себе ядовитым, стал смертельным. Чего притихла, Беляночка?
Громкий голос Люты перешел на змеиное шипение, а с последними словами подскочили все на поляне, особенно Беляна, да не от страха, а от возмущения.
— Ты в чем обвинить меня пытаешься, ведьма? Гату, усмири попутчицу свою, не то патлы все ей повыдергиваю со злости. Ишь, чего удумала, на меня записать мертвых, когда сама в крови по колено танцует.
— Замолкни! — рявкнула Лютка и ринулась в сторону наглой девки, да Светозар перехватил поперек живота, дернув на себя и припечатав к груди, руки держа в хватке грубой, чтобы колдовать не вздумала. Да только разве ж остановишь ведьму, ежели в огне ненависти она горит.
Костер, рядом с которым Беляна с Гату стояли, полыхнул на три аршина ввысь, что всем отпрянуть пришлось, закрывая лица руками.
— А ты меня не затыкай! — закричала взбеленившаяся Беляна, испуганная силой Люткиной. — Сама виновата, говорить надо было, что с могил срывать цветы нельзя!
Вся поляна замерла, даже Люта и та застыла в руках Светозара, судорожно хватая воздух ртом. Тяжелый голос Гату разрезал тишину:
— А ты-то откуда знаешь, чего и откуда срывать нельзя?
Беляна закрыла рот руками, глаза бегали от Гату до Лютки и обратно, рядом, как по волшебству, Братислав нарисовался, да и закрыл собой сестру непутевую.
— Гату, не серчай. Вам она зла не желала, токмо нурманам поганым. Сиротами мы из-за них остались. Вот Беляна и… — парень бросил острый взгляд за плечо, глядя на притихшую сестру, — воспользовалась возможностью… отомстить. Нас бабка, ведунья деревенская приютила, ничему не учила, да Белька сама нахваталась того сего. Видимо тогда и запомнила, что ежели сорвать травку с могилы, так та любое зелье в яд превратит. Прости ее, она ж девчонка совсем, не умеет еще думать.
Последнее слово Братислав произнес с тяжелым выдохом, как с плеч груз скинул.
— Смотри на нее, белоглазый, смотри! — очнулась Люта. — Вот тебе и ведьма паршивая, вот тебе и убивица, да не та! Не всех-то собак на меня скидывать и смотреть как на погань у ног твоих. Ты ж один у нас беленький да чистенький, ты ж один можешь людей прощать, да казнить, а остальные порченные, что….
Звонкая пощечина разнеслась по всей поляне, в который раз погрузив ее в ошеломленное молчание. Латута так и держала поднятую ладонь, которой только что ударила Люту. Слезы раскаяния потекли по полному лицу, еще миг и девка заревела в голос:
— Прости, Люта, да токмо ты так кричишь страшенно-то, горюшка-то сколько в тебе! Не надо так!
Она ринулась вперед, и опешивший Светозар выпустил из рук Люту, которая, обмякнув, повисла уже в руках Латуты. После удара по щеке силы ее покинули окончательно, перегорела от макушки до пят и так все безразлично стало, словно и не ругалась мгновение назад. Крепкие руки сжали девушку с такой заботой и материнской нежностью, что захотелось расплакаться как в детстве. Ей что-то шептали, гладили по волосам и укачивали, не давая и на секунду остаться одной покуда в беспамятство не провалилась, погружаясь в глубокий сон.
Гату был зол и на себя, за то, что, не разобравшись, на Люту набросился, и на Беляну, что так нагло воспользовалась доверчивостью его, вокруг пальца обвела всех, и на Лютку, которая того пуще мысли ему путала и планы, и смуту в душу вносила, без того истрепанную. Разобраться бы, да нет сейчас слов приличных, так, чтобы понятно всем все стало, а потому лучше помолчать, с мыслями собраться, а там видно будет.
