«Жаль Летушка не увидит», — мелькнула грустная мысль и тут же стухла, как только с тех самых алых губ слетело:

— Тятенька, я замуж выхожу!

Любомир тяжко вздохнул и покачал головой. Четырнадцать годков дочери исполнилось какой-то месяц назад, и народ начал роптать. Мол, ты чего это, старый, девица на выданье, женихов хоть отбавляй, а ты скопидомничаешь. Головой староста понимал, пора бы, а сердце сжималось от одной только мысли, что дочь единственную надобно чужому отдать и кто знает, будет ли он относиться к ней так как отец, сможет ли защитить.

— За кого, дочка?

— За Милослава.

— А сам Милослав чего не явился?

Громкое фырканье, будто конь морковкой остался недоволен, возвестило об очередном возмущении кормилицы. Она всплеснула руками, повторно фыркнула и, не найдя слов для подобного спокойствия со стороны Любомира, ушла в сторону гуляний, по дороге бурча что-то про баламошек [3], охальников [4] и тетешек [5].

— Волнуется, — изрек староста и приобнял дочку. — Лютонька, ты, может, присмотрись к другим парням. Сын кузнеца, чем тебе плох? Всем парень пригож, а руки ужо работают шустрее отцовских. Или…

— Не хочу! — Люта выбралась из объятий отца и топнула ногой, обутой в сапожок. Ишь чего удумали, указывать ей за кого замуж выходить. Что покушать и надеть, то сама выбирай, а вот с кем жизнь проведешь, так мы без тебя решим. — Либо Милослав, либо девой старой помру!

Не успел староста разозлиться и дочку за косу оттаскать, как та в дом убежала, покуда гнев отцовский не накрыл за своеволие. Когда Любомир добрался до дома, Люта уже суетилась у печи, будто и не было никаких разговоров про Мирослава и брак, а у ее ног терся кот, мурлыча и помахивая хвостом. И до того мирная картина нарисовалась, что вся злость мигом в землю ушла.

«Само уляжется», — подумал отец, подходя и поглаживая дочь по голове.

— Как на стол накроешь, не забудь снести часть кушаний к Белояре, там все соберутся прежде, чем к Священному огню идти.

— Да помню, я, — отмахнулась Люта от очередных отцовских наставлений. И как не помнить, почитай с шести лет на кухне с женщинами рода возится, за восемь-то лет можно и запомнить куда и что нести.

Подхватила Люта горшочек с угощением для жертвенника и отправилась к тетке. Родственников по отцу девушка не любила. Злые они были, грубые и Милослава не одобряли, мол, жених бесполезный, взять с него нечего. Не понимала Люта этого, зачем тебе что-то, когда сам человек важен. Главное ведь, чтоб любовь, когда сердечко не на месте, а от одной улыбки, солнце сразу ярче, да небо чище.

Крутанулась девушка на месте, юбка вокруг ног аж замоталась, а когда голову подняла, смеясь радостным мыслям, так чуть горшок не уронила. Тетка стояла, уперев руки в бока, сверля племянницу грозным взглядом. Тучная, дородная, такая, дай только волю, весь хазарский каганат до самой пустоши погонит.

— Радуешься? Ну радуйся, покуда молодая, — протянула Белояра и рукой махнула в сторону дома. — Еду туда, а сама возвращайся. Нечего тебе у жертвенника делать.

— Да как же так, я ж каждый год ходила! — воскликнула Люта. Никогда тетка не противилась ее походам со всеми до костра. Там же все гулянье будет, там же сожжение Морены и лепешки горячие! Молодняк весь соберется, а она что, дома останется?

— А я сказала дома сиди, не про тебя это, а увижу у огня Священного, житья не дам, — сказала как отрезала склочная баба и юркнула в дом, откуда доносился женский смех и вкусный запах готовящейся еды.

Поняла Люта почему так с ней все обернулось. Раньше тетка пусть и не добра была, так хоть ненависть не проявляла. Как забрали дочку ее в услужение хазарам, как и нескольких других девчонок, так и началось. А все потому что старостина дочка, отвел отец повинность от кровиночки. В расстроенных чувствах Люта повернула в сторону дома, но пройдя несколько шагов, остановилась. Ну и увидит тетка ее у костра и что сделает? А ничего! Подумаешь, ругаться потом станет, ну брату за дочь несколько крепких словечек выскажет, велика беда!

Празднество на улице шло полным ходом. Отовсюду звучал смех, вкусно пахло едой, а чучело с соломенной Мареной ждало своего часа. Потом будут прыжки через костер, омывание талой водой, молодых, что стали парой будут славить, а холостых веревкой обвязывать, как бы помечая. И в конце сожжение Марены, чтобы весна была теплой и солнечной. Ну как такое пропустить?

— Лютка! Сюда иди! — Подружки толпились у костра, каждый раз смеясь и визжа, когда очередной молодец перепрыгивал через костер и непременно подмигивал стайке девчонок, приглашая прыгнуть вместе ту, которая осмелится.

Когда девушка подбежала к остальным, как раз собирался прыгать Милослав, но, увидев Люту и радостно улыбнувшись, протянул ей руку. Люта без слов скинула с плеч теплую одежку и под веселое гиканье и подбадривание, подбежала к Милославу. От прыжка захватило дух, а от последующего поцелуя закружилась голова. Парень помог девушке умыться ледяной водой, а после взяв под руку повел ближе к чучелу. Вот-вот должна была выйти жрица плодоносной богини Живы, чтобы зажечь солому и произнести заветные слова.

— Давай сбежим потом вместе, — шепнул Люте Милослав на ушко, когда они наблюдали за жрицей, подносящей огонь к соломенному чучелу. Все смеялись и улюлюкали, потому парень не боялся, что их услышат.

— А ну как заметят, отец уши ведь надерет, — шепнула ему в ответ девушка, раскрасневшаяся от близости любимого.

— А мы не попадемся.

И только хотел Милослав назад пятиться, потянув Люту за собой, как раздались крики непонятные, как будто дрался кто-то. Повернулся парень к девушке и, оттолкнув подальше от костра, сказал:

— Беги домой, милая. Я вечером у вас буду с отцом вместе, жди меня, ладно?

— Береги себя, Милославушка, — только и смогла произнести Люта, а после бросилась прочь от площади быстрей к дому да только не успела.

Почти добежав до улочки, что к дому вела, она почувствовала, как чьи-то сильные руки вздернули ее вверх и усадили перед собой на коня. Забарахталась Люта, заверещала, а только на губы рука чужая легла и крепко уста сомкнула. «Ну, — смекнула Люта, — все, вот и мой черед пришел, заберут хазары в услужение, вестимо, не хватило им девушек в прошлый раз». Да только в следующий миг удивилась. К дому ее они подъехали, а вот и отец прибежал с площади. Запыхался бедный, вспотел и с ужасом смотрит на Люту.

Сам наместник на празднество пожаловал. Никогда такого не было, да и дань совсем недавно заплатили. «Не к добру визит, зря горшок треснувший сегодня не выкинул, стоит в углу, порчу наводит на дом» [6], — подумал мужчина, глядя на дочь, сидящую рядом с хазарским главой. Вкупе с наместником в селение пожаловал небольшой отряд из двенадцати хазар, все сидели верхом на конях и смотрели сверху-вниз на народ, что ежегодно откупался от них, только, чтобы и дальше жить мирно. Усмешка так и бегала по, хоть и красивым, но диковатым лицам.

Говорил со старостой наместник на его языке, ломано, но понятно и немного с ленцой, периодически растягивая гласные.

— Доброго дня тебе, Любомир.

— И тебе, уважаемый Изу-бей.

— Скажи, Любомир, я хороший наместник?

Староста похолодел. Понял он, неспроста Изу-бей вопрос задал. Глаза хазарского наместника не добро поблескивали, а крепкие руки сжимали поводья до побелевших костяшек. Видно было, в гневе мужик, да таком, что и не угадаешь, чем успокаивать придется. Неужели что-то успело стрястись? Несмотря на теплую погоду, Любомир почувствовал, как кончики пальцев рук и ног стали ледяными.

— Конечно, наместник. В этом нет сомнений.

Изу-бей медленно кивнул и бросил суровый взгляд исподлобья.

— Тогда объясни мне, почему твои люди позволяют себе так дерзко разговаривать с моими воинами? Я хорошо к тебе отношусь, Любомир. Ты мудрый муж. Я беру с тебя разумную плату, не трогаю твой город, не пользую ваших женщин. Взамен требую покорность и уважение. Ужель это бременем для тебя стало?