— Змеёныш отравил стрелы, — тягуче протянула Шерра, принюхиваясь.

— Надо было его прикончить, — отозвалась Вия, сжав кулаки. — Я сделаю повязку из трав.

— Это не поможет, — Шерра лишь покачала головой, изучая края раны. — Нужна ворожея. Он потерял много времени. Почему ты не сказал сразу? Ты же должен был почувствовать.

— Мы спешили, — прошептал Гату.

Его лицо осунулось, под белесыми глазами запали синие круги, на лбу выступила испарина. Голос Гату заметно ослаб. Пересохшие губы лопались при каждом движении рта. Мита и Ресу проворно поднялись, выпалив хором:

— Мы приведем помощь. Пахнет дымом. Рядом селение!

Шерра призадумалась. Ее волосы золотистыми волнами спадали на плечи и грудь, наполовину скрывая своеобразное, но без сомнения прекрасное лицо. Сапфировые глаза, не мигая, смотрели на жуткую рану мужа. Из-под верхней губы торчали два острых клыка, придававшие ее образу звериной стати.

— Если ворожея побоится идти с вами в лес, мы только потеряем время. Его у нас и без того не осталось. Мы отнесем мужа.

Она осторожно и очень нежно коснулась щеки белоглазого.

— Гату, придется идти к людям. Яд очень сильный. Гадёныш явно не сам его сварил.

Белоглазый не ответил. Он провалился в сон. Губы едва шевельнулись, но никто не услышал и звука. Сознание ходящего уносило прочь от тела, пронзая барьеры земных законов. То, что чудь сейчас видел, нельзя было назвать сном. Грезы не бывают столь черны и полны отчаяния. Даже кажущийся бесконечным жуткий кошмар однажды проходит. Душа сбрасывает оковы власти мрачных видений, очищаясь. А Гату смотрел в бездну, у которой не было конца, края и даже имени.

Он стоял на краю обрыва. Внизу — клокочущие языки земных недр, раскаленная лава, пожирающая скалы. Над головой — неистовый вихрь, заполняющий горизонт от края до края. Исполинская воронка, грозящая сожрать все сущее. Гату смотрел перед собой, словно не замечая того, что мир вот-вот будет поглощен. Он оставался недвижим даже когда за спиной появилась черная тень. Белоглазый чуял ее, но ничего не предпринимал. У тени не было лица. Безлика она была не потому, что скрывалась, а от того, что не осталось в том существе ничего кроме ярости и злобы. На черном пятне сверкали лишь два красных полных ярости глаза. От макушки к ногам тени спадали извивающиеся как черви волосы цвета воронова крыла, окутывая силуэт подобно прогнившему могильному савану. Грянул гром. В тяжелых небесных раскатах слышались голоса богов. Их гнев сотрясал землю.

Гату резко обернулся, перехватывая выброшенный вперед кинжал. Он сжал предплечье убийцы, опуская глаза вниз. Опоздал. Удар бы стремителен, как росчерк молнии и неотвратим, как судьба. В глазах стало тесно от рези. Голова упала на грудь. Темнота.

Он снова стоял на краю обрыва. Клокочущие языки земных недр, хищно поднимались заполняя голодную бездну пламенным океаном. По спине пробежали мурашки. Тень медленно кралась за спину. На этот раз Гату попытался обернуться сразу. Ничего не вышло. Тело полнилось тяжестью, словно стало стократ тяжелее. Движения выглядели медлительными и слабыми. Сверкающий росчерк проклятого металла пробил плоть прежде, чем белоглазый успел помешать.

«Кто ты?».

Молчание. И резкая боль, вспышкой пронзающая все тело, разрастаясь подобно лесному пожару.

Раскат грома грянул, аж земная твердь затряслась. На лицо упали тяжелые капли дождя. Лава у подножия скалы зашипела, исторгая облака пара. Гату снова стоял на самом краю, глядя в бездну. Тень за спиной замахивалась для удара. Не обращая внимания на убийцу, белоглазый шагнул вперед. Кинжал нашел лишь пустоту. Тело вспыхнуло, как солома, мгновенно чернея от сажи. Он кричал от боли, но ветер относил слова прочь.

«Гату, опасайся людских ведуний и ворожей. Ты слишком доверчив. Я вшила в твой пояс свою любимую иглу. Однажды она отведет от тебя злые чары, — в голове зазвучали слова Шерры, сказанные несколько лет назад. — Храни ее, а она сохранит тебя. Но коли смерть будет дышать в затылок, рвани и кинь по ветру! На конце той иглы будет спать твоя смерть».

Он стоял на краю бездны. Грохот в ушах заглушал шаги за спиной. По щекам стегал бешеный ливень, волосы липли к спине, а твердь под ногами стонала в мучительной агонии. Пальцы скользнули за пояс, нащупали тайник, надрывая нитки. Гату почувствовал укол. В ладони лежала игла из темного металла, а подушечка безымянного пальца кровила. Вспышка молнии, отразилась в его глазах, по спине снова пробежали мурашки. Белоглазый не глядя кинул иглу в пропасть, разворачиваясь к убийце. У самого лица застыла тень, победоносно сверкая краснющими очами, полнящимися голодной ненависти.

Кинжал вошел в живот Гату по самую рукоять. Чудь замер, вслушиваясь в свои ощущения. Тень застыла напротив. В следующий миг она закричала. Этот вопль был полон ярости и негодования. Он был пропитан бессилием и скорбью. За спиной белоглазого ревела лава, в воздух взлетали пылающие камни закипающего бедствия мира. А Гату смотрел на обмякшую тень, что упала к его ногам. В пляске теней начали проступать очертания.

«Что это, палач?».

Белоглазый завороженно следил за убийцей, не видя, что за спиной пронесся могучий селезень. В клюве его была зажата игла.

«Гату, почему я не могу больше дышать?».

«Гату, ты должен мне».

Мир вспыхнул. В ушах застучали кузнечные молоты. Тело согнулось пополам. Из глаз прыснули горячие слезы. Хватая ртом воздух, чудь жадно глотал воду из миски. Убрав ее от лица, он понял, что сидит. По коже еще бегали мураши, а мышцы сводило судорогой. Незнакомая женщина приложила ладонь ко лбу белоглазого грубо и бесцеремонно.

— Жарит будь здорово, — пробормотала она, забирая миску. — Но это хорошо, значит дух начал бороться.

— Где я? — пробормотал чудь, борясь с головокружением.

— У меня, — ответила женщина и расхохоталась. — Нет, это ж надо такому приключиться. Даром я что ль всю жизнь корячилась! Ох и заживу теперь.

— Что со мной случилось? — Белоглазый не мог разделить ее веселья, с трудом соображая, как оказался в незнакомо месте.

— Уж не чудо приключилось, — хохотнув ответила бабонька, стуча ножом по доске.

Он сидел на лежанке из соломы. Рядом печка. Добротно сложена, домовой поди аки петух ходил от восторга. Окна есть на бревенчатых стенах, не землянка, стало быть, изба. На стенах множество полок с кадками, крынками. Развешана всякая всячина, тут тебе и грибы, и ягоды, и коренья.

— Ведьма ты, что ль? — Гату снова попытался внести ясность в положение.

— Иди ты, — буркнула женщина, не оборачиваясь.

Нож размеренно стучал по доске. Она нарезала кубиками репу. А еще пахло травами и выпечкой. Белоглазый тотчас почувствовал, что заурчало в животе.

— А-а-а! Жракать-то хочет, нутрина! — она опять засмеялась. — Точно говорю, поправляешься. Гату, ты должен мне…

Женщина обернулась, цокая языком, глядя в потолок. Ей было около сорока лет. Русые волосы, в которых уже начала пробиваться седина. Широкие бедра и такие же широкие плечи. Бабонька была коренаста и походила скорей на лесоруба, чем на ведунью. Ее зеленоваты глаза светились азартом. Она явно была довольна собой.

— Должен будешь мне самоцветов всяких. И жемчуга речного, да поболе! Он мне дюже люб. Бусы сплету, буду такая вся ходить, да женихов охмурять! Га-га-га! — женщина вновь расхохоталась, да так, что даже закашлялась. — Да шучу я! Чего пыришься? Ну током не про камушки шучу, само собой. Их ты мне отсыпаешь не скупясь, чудь белоглазая.

— Звать-то тебя как? — спросил Гату, понимая, что на предыдущие вопросы она не ответит из вредности.

— Щепетуха я, — с достоинством ответила женщина, упирая руки в бока. — Ведунья местная. А мы древляне, чтоб ты знал. Тебя бабы синеглазые приволокли полудохлого.

— Давно?

— Недавно. Месяц назад то бишь.

Гату дернулся, словно плетью огрели. Да в сердцах сплюнул под ноги.