— Ксюш!

— Нет!!!

В следующую секунду случилось сразу несколько вещей. Во-первых, Ксюша дошла до входа в метро, а соответственно, и до стены. Во-вторых, Андрей схватил её за руку, развернул лицом к себе, а потом рывком оттеснил к стене и, зажав свободной ладонью рот девушки, горячо зашептал:

— Я извиниться хочу, понимаешь? Извиниться! Выслушай меня, пожалуйста!

Ксюша сузила глаза и изо всех сил укусила Андрея за пальцы.

— Ай! — он поморщился и отнял руку от её рта. — Кусачая…

— Если ты сейчас же меня не отпустишь, я закричу.

— Не глупи. — Аракчеев натянуто улыбнулся. — Я просто хочу поговорить, по-хорошему поговорить. Ну пожалуйста, Ксюш.

— Я не желаю с тобой разговаривать.

Он явно разозлился.

— Да не разговаривай! Я с тобой сам могу поговорить, а ты просто послушай!

— Я и слушать тебя не желаю! Пусти сейчас же!

И тут Андрей, к полнейшему Ксюшиному удивлению, опустился перед ней на колени. Молитвенно сложил руки и горячо зашептал:

— Прости меня, умоляю. Я знаю, что дурак и полный идиот, но мне тогда было восемнадцать! Я сглупил и поступил бесчестно. Ксюш, я очень жалею!

— Жалеешь, значит? — Она усмехнулась. — И чего же ты жалеешь? Может, денег своего отца? Ведь он, если узнает, наверняка денежный вентиль перекроет, и всё, капец котёнку.

Андрей заиграл желваками.

— Нет. Мне жаль, что я тогда так поступил. И если хочешь, я отцу сам всё расскажу. Чтобы ты убедилась…

— Сдурел? Не вздумай!

— Ну должен же я доказать тебе, что действительно жалею о случившемся, и деньги здесь ни при чём!

— Не надо мне ничего доказывать. Прекращай этот балаган и отпусти меня.

— Ксюш! — Андрей схватил девушку за руки, и она брезгливо их отдёрнула. — Ну что мне сделать, чтобы ты меня простила?!

— Встать с колен и забыть про моё существование на веки вечные — достаточно?

Он вздохнул, но с колен всё же поднялся, однако в сторону не отошёл — вновь заговорил.

— Дай мне шанс исправить ошибку. Ксюш, пожалуйста. Ты ведь всегда была доброй девочкой…

— Ты не видел меня восемь лет, — сказала она насмешливо. — Откуда ты знаешь, что я осталась этой доброй девочкой? Ты на славу постарался, чтобы я из доброй девочки превратилась в злую ведьму.

Андрей криво усмехнулся.

— Я знаю. Ксюш, честное слово, я очень жалею. И я изменился за эти восемь лет, я уже не такой дебил, как раньше.

Нет, он, видимо, не отвянет.

— Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты меня простила.

— Прощаю. А теперь отойди, мне домой надо.

— Какое же это прощение! — воскликнул Андрей. — Ты просто так сказала, чтобы я от тебя отстал.

— Догадливый.

— А я хочу, чтобы ты на самом деле простила. Хочу искупить свою вину.

— Каким же образом? — съязвила Ксюша. — Может, ты опять хочешь меня трахнуть и снять это всё на камеру, а потом друзьям показать? Или вообще в интернет загрузить?

— Что ты такое говоришь?! — возмутился Аракчеев. — Я хочу, чтобы ты это забыла. И подружиться с тобой хочу! Вот и всё.

Всё, нафиг! Достал.

— А я не хочу! — рявкнула Ксюша, резко толкая Андрея в грудь. — Учитывай мои желания, если хочешь, как ты говоришь, искупить вину! Мне всё это не нужно, оставь меня в покое!

Он явно собирался сказать ещё что-то, но Ксюша не дала — опять толкнула и со всех ног бросилась в метро.

Искупить он хочет. Эгоист хренов! А чего хочет она, даже и не подумал, безразлично ему.

Каким был, таким и остался!

***

Андрей с трудом удержался, чтобы не кинуться за Ксюшкой. Но всё же не кинулся — понимал, что этого делать не следует.

Первый ход сделан, теперь надо потихоньку и осторожно добиваться её доверия. Только как — чёрт его знает. Хоть бы батя куда-нибудь свинтил, было бы проще.

Теперь Андрей хотел Ксюшку ещё сильнее. Прикоснувшись к ней, он ощутил такую невероятную эйфорию и душевный подъём, что едва не плюнул на всё и не поцеловал её в поджатые от гнева губы.

Как же она его пьянила! С самого первого дня — как наркотик. Андрей не понимал, что с ним — с чего он вдруг начал бредить обычной девчонкой, которая, к тому же, одевалась в бесформенные балахоны?

Но бредил. Обожал смотреть в её чёрные глаза — не глаза, а настоящие очи! — видеть в них доверие и трепет, а ещё — толику восхищения. Обожал целовать сладкие неопытные губы, послушно открывавшиеся навстречу его движениям. Сжимать полные ягодицы, ощущая, как вздрагивает она под его руками. Ласкать мягкую и невероятно нежную грудь…

Чёрт, ну за каким хреном он об этом думает? Даже член встал, стоило вспомнить…

Особенно тот день — за пару дней до выигранного спора. Андрей тогда потащил Ксюшку в парк, свернул с одной из дорожек в кусты и зацеловал до потери сознания. Не выдержал, задрал ей футболку, спустил простенький бежевый лифчик и принялся покусывать манящие тёмно-розовые, как две вишенки, соски.

Ксюшка извивалась, прижатая к какому-то дереву, и он на самом деле тогда чуть не взял её. И лучше бы взял! Вот так — в парке, под деревом, захваченный врасплох порывом собственной страсти к этой простушке. И никому бы не сказал об этом. Проиграл бы спор — и плевать.

Что бы было тогда?

Нет. Как так — проиграть спор? Он не мог проиграть! Он никогда не проигрывает.

Но всё же… интересно, что бы было тогда. Может, удалось бы отделаться от этого наваждения, которое преследовало его все восемь лет? Натрахался бы с Ксюшкой хорошенько и забыл её, как страшный сон.

А получилось, что не забыл. И с тех пор Андрею особенно нравились женщины, чем-то похожие на Ксюшку. Но всё равно — они то пахли не так, то смотрели, то обнимали слишком смело, совсем не как она — нежно, нерешительно, невесомо.

Словно Ксюшка была не человеком, а ядом, который попал в кровь Андрея, и теперь медленно отравляет его. Бред!

Он так злился на неё тогда за это наваждение. За трепет в душе, за дрожание рук, когда они ласкали её тело. Так злился… И в тот день, раздев Ксюшку, Андрей развернул её спиной к себе, повалил на постель, прижав ладонью к кровати, чтобы не рыпалась, плюнул на ладонь, помочил собственной слюной пока ещё сухой вход в тело Ксюшки — и так засадил ей с размаха, что она вскрикнула от боли и заплакала.

Разве так может быть? Одновременно любить и ненавидеть. Презирать себя и наслаждаться процессом. Испытывать безграничную нежность и мучить до кровавых всполохов в глазах.

Наверное, не может. Но было ведь. И Андрей, сотрясаясь от страсти и наслаждения, ненавидел самого себя за то, что делал. Но не останавливался.

Не остановился и на следующий день, когда решил поведать однокурсникам о своём подвиге. Смеялся вместе с ними, испытывая к себе такое отвращение, что его тошнило.

Потом Ксюшка уехала, а Андрей, с грехом пополам сдав сессию, напился до зелёных чертиков и полной отключки. Не просыхал две недели, заливая в себя всё возможное и невозможное, в том числе марихуану и «витаминки»* в диких количествах. Сумасшедшие были денёчки…

(*«Витаминки» — экстази, наркотик.)

А если бы он отступил? Если бы не стал…

Да о чём он вообще думает?! Как это — не стал?! Спор — дело чести!

Точно, дело чести. Тогда какого хрена он ни разу за эти восемь лет не порадовался этому выигранному спору? Только злился.

А сейчас Андрей злился ещё больше. На себя — за то, что не может избавиться от наваждения. На отца — за то, что трахает Ксюшку. И на саму Ксюшку… за то, что она вообще существует на свете.

***

Нужно было успокоиться, и Ксюша позвонила бабушке сразу, как добралась до дома и поужинала с Инной Васильевной.

— Здравствуй, внученька, — бабушкин голос звенел от радости, и Ксюша сразу расслабилась. Улыбнулась и легла на кровать, подложив руку под голову. — Как ты, моя лапонька?

— Хорошо, баб Дусь, — ответила Ксюша почти искренне. — И даже очень хорошо. Наверное, ты будешь рада узнать, что я кое-кого встретила. Ты же всё беспокоилась, что я ни с кем не встречаюсь. Вот, теперь у меня есть… мужчина.