Как уже не раз бывало, трата нервов сказалась на его здоровье. «Мне также кажется, что я старею и настолько теряю силы, что ездить верхом для меня утомительно, а не приятно», — писал он Армандине в мае.
Тем не менее в его письмах друзьям больше нет жалоб и сетований на судьбу, как раньше. Впервые со дня своего возвращения во власть он с уверенностью смотрел в будущее. Даже уход из правительства Виллеля и Корбьера 27 июля не смог её поколебать: герцог остался с Виллелем в хороших отношениях и продолжал держать его в курсе всех дел. «Я рад слышать со всех сторон, что Ваши внутренние дела идут столь хорошо, — оптимистично писал Дюку старый друг Виктор Кочубей 3(15) ноября 1821 года из Петербурга. — За границей только и говорят, что о благополучии Франции, о гигантском развитии её промышленности, а главное, о процветающем состоянии её финансов. Вы, должно быть, счастливы тем, что находитесь во главе администрации и способствуете столь поразительным результатам».
Очередные довыборы в парламент (1 и 10 октября) опять принесли победу правым (54 избранных депутата были роялисты, 20 — центристы и 14 — либералы). Ришельё они не любили, но понимали, что не смогут без него обойтись — настолько высока его репутация и бесспорен его авторитет во всей Европе. Однако в палате депутатов нашлось несколько десятков экстремистов, придерживавшихся принципа «чем хуже, тем лучше». Согласно протоколу, палата должна была выступить с обращением к королю. Специальный комитет представил текст этого обращения, в котором была фраза: «Мы рады, сир, Вашим неизменно дружественным отношениям с иноземными державами, справедливо полагая, что столь драгоценный мир не был куплен ценою жертв, несовместимых с честью нации и достоинством короны». Двусмысленная фраза явно была составлена с намерением оскорбить правительство. Чтобы это стало понятно всем, Доннадьё попросил слова для разъяснений, а когда ему выступить не дали, опубликовал свою непроизнесённую речь в виде памфлета против «министра-чужеземца», который не был с королём во время его изгнания в Англии и подписал трактат от 20 ноября 1815 года. Через три дня после принятия этого обращения (29 ноября) министр иностранных дел Паскье сам принёс Ришельё прошение об отставке. Однако глава правительства не собирался уступать: «Если уж погибнуть, то не из-за какой-то фразы в приветственном адресе».
Однако короля эта фраза сильно задела, поскольку он принял её на свой счёт. Теперь он уже не считал, что Ришельё так уж необходим для ведения государственных дел, Виллель вполне справится. «Нужный человек никогда не бывает приятным», — справедливо заметил Паскье. Людовик тоже устал. Силы человеческие не безграничны, а ум может ослабнуть. Ещё в июле король воспринимал предложение посоветоваться с братом как покушение на свою власть, а теперь ему было всё равно, он даже задрёмывал во время заседаний правительства с его участием. К тому же голос разума был заглушён голосом сердца: в последние месяцы престарелый король оказывал подчёркнутые знаки внимания 37-летней Зое Талон, графине дю Кайла, которой подарил замок Сент-Уэн, драгоценности и фарфор. Обаятельная и ласковая графиня (как говорили, хранительница страшной тайны, что побег в Варенн был подстроен графом Прованским с целью скомпрометировать брата-короля) стала проводником идей роялистов. Король называл её своей дочерью, каждую среду проводил с ней целый вечер, а в остальные дни писал ей письма, одно за другим. Теперь он искал только покоя, однако графиня, направляемая Месье, не отставала от Людовика, пока тот не подчинялся её воле.
Таким образом, на первый план теперь выходил граф д’Артуа, который уже давно забыл, как стоял на коленях перед нынешним главой правительства. 11 декабря наивный в своём благородстве Ришельё решился напомнить принцу о его «слове дворянина» и услышал в ответ: «Ах, дорогой герцог, вы восприняли звуки слишком буквально, да и обстоятельства тогда были совсем другие!» Ришельё посмотрел ему прямо в глаза, а потом молча повернулся и вышел, так сильно хлопнув дверью, что вся челядь вздрогнула.
Это было ещё не всё: вечером 12 декабря король трижды посылал за герцогом, поскольку пообещал госпоже дю Кайла принять его отставку до отхода ко сну! Утром 13-го Ришельё вручил ему своё прошение. На следующий день Виллель, которому Людовик поручил сформировать новое правительство, тщетно просил герцога возглавить дипломатическое ведомство. Более того, место главы правительства осталось незанятым: Виллель, ставший министром финансов, приберегал его для Ришельё, но тот так и не согласился. Да и разве можно было ожидать чего-то другого, если 15-го числа, увидев его в Париже, король встревоженно спросил: «Как, вы ещё не отбыли в деревню?»
Герцог уехал в Куртей, где его навестили несколько друзей, в том числе аббат Николь, вернувшийся из Одессы. Однако он больше не чувствовал себя школьником на каникулах: его «отчислили». Конечно, гордость Дюка была уязвлена, но его было ещё рано сбрасывать со счетов: в начале года Ришельё вернулся в Париж и 3 января присутствовал на дебатах в палате пэров вместе с Деказом, которого Виллель отозвал из Лондона. Обсуждали проект закона о преступлениях, совершённых путём печати, гораздо более строгий, чем тот, который был представлен 3 декабря 1821 года графом де Серром. Герцог взял слово и выступил с критикой нескольких пунктов законопроекта, который считал слишком сложным и жёстким.
Несколько дней спустя состоялась пышная свадьба Леона де Рошешуара, камергера и командора ордена Почётного легиона, с Элизабет Уврар, дочерью банкира Габриэля Уврара, в своё время подавшего идею государственного займа. После Ахенского конгресса Ришельё вернул Уврару конфискованное у него имущество и аннулировал его долг перед казной; теперь он обладал огромным состоянием. Разумеется, Арман был на свадьбе племянника, но там присутствовали также Людовик XVIII, граф д’Артуа и герцог Орлеанский.
Романист Этьен Леон де Ламот-Лангон, автор вымышленных мемуаров некой «великосветской дамы» об эпохе Реставрации, приводит разговор своей героини с Людовиком XVIII по поводу этого брака: «Моё дворянство, конечно же, не вступает в идейный союз с либералами, но их деньги для него хороши, а их хорошенькие женщины ему награда. — Сир, вы меня успокоили: Рошешуары вступают в союз не с врагом вашей династии, а с другом вашего кошелька».
В этой книге, изданной в 1830 году, король настроен к Ришельё благожелательно. На самом деле в тот момент Дюк подвергался травле со стороны правых газет, единодушно приветствовавших «счастливую министерскую революцию в декабре». При дворе герцога принимали крайне холодно. Герцогиня Ангулемская за ужином обычно собственноручно угощала своих гостей сливками из недавно приобретённого имения Вильнёв; однажды вечером она нарочито передавала блюдца сидевшим справа и слева от Ришельё, обходя его, так что это выглядело уже просто оскорбительно. Герцог обиделся и разозлился на неё — и досадовал на себя, что придаёт столько значения таким пустякам.
Дюк с радостью уехал бы в Одессу, но пока не мог этого сделать, опять же из политических соображений. 10 (22) января он писал Сикару: «Декламации с трибуны вкупе с интригами при дворе в конце концов принудили меня покинуть администрацию, которая, надо признать, привела Францию в состояние благополучия, коего она не знала последние сорок лет. Я сделал это с большим сожалением, и на сей раз свобода не доставляет мне никакого удовольствия. Мы были на благой дороге, предстояло многое свершить, было приятно и лестно соединить с сими делами своё имя. Теперь же я начинаю смиряться и проникаться очарованием независимости. Вам должно быть понятно, что в таком положении мои взоры естественным образом устремляются к Одессе. Я намерен посетить Вас будущим летом; я не могу сделать этого ранее, потому что не преминут сказать, будто я еду продавать России тайны Франции, точно так же, как обвиняли меня в продаже ей французских интересов, ибо Вы должны знать, что пока в России нас винят за то, что мы слишком привержены Англии, здесь я обвинялся людьми, ставшими моими врагами, в измене Франции на пользу России. Поэтому мне нужно остаться несколько месяцев в Париже, прежде чем помыслить о каком-либо путешествии, но к весне я намерен поехать в Вену, а оттуда пробраться на берега Чёрного моря. Мне кажется, что ваша война, если она состоится, не станет помехой для этого плана; впрочем, я ещё не уверен, что она начнётся этим летом. Я вижу, что у вас её мало желают и, как во всей остальной Европе, хотели бы избежать любой ценой... Наверняка прольются реки крови; но знаете ли Вы способ избежать кровопролития при таком положении вещей? Греки и турки уже не могут жить на одной земле и перережут друг друга до единого, каков бы ни был результат ссоры между Портой и Россией...» (Греческая война за независимость закончится в 1832 году Константинопольским мирным договором, от которого ведёт отсчёт история современной Греции).
