В последующие два дня беспорядки нарастали: толпа громила склады, тюрьмы, вооружалась, даже захватила пушки в Доме инвалидов. Для поддержания порядка было срочно созвано городское ополчение — 48 тысяч человек, получивших оружие. Несмотря на протесты короля, офицеры избирались подчинёнными. 14 июля ополчение участвовало во взятии Бастилии, а на следующий день его переименовали в Национальную гвардию и отдали под начало генерала Лафайета. В Бастилии находилось всего семеро узников; коменданта крепости Бернара де Лоне, троих офицеров и троих инвалидов, служивших стражниками, арестовали и отвели в ратушу, где их растерзала толпа. Парижского купеческого старшину Жака де Флесселя обвинили в измене и застрелили из пистолета (надо же было кого-то обвинить в росте цен на хлеб). Толпа теперь прогуливалась по улицам с головами Лоне и Флесселя, насаженными на пики...
В тот исторический день герцог де Фронсак находился в Компьене со своим полком, вызванным королём для усиления войск, расквартированных вокруг столицы. На его глазах был арестован интендант Бертье де Совиньи; неделю спустя он будет убит в Париже, и Арман горько пожалеет, что не вступился за него. (Правда, его жена в своих «Записках» утверждает, что в Компьене он усмирил бунт и спас жизни нескольких человек).
Уже 16 июля брат Людовика XVI граф д’Артуа и принц Коцде решили уехать из страны, опасаясь за свою жизнь. Людовик же на следующий день явился в Париж вместе с сотней членов Национального собрания и нарочито прицепил на свою шляпу сине-красную кокарду Национальной гвардии, добавив к ней белый королевский цвет; так родился национальный триколор. Вечером король вернулся в Версаль. По всей стране прокатилась волна бунтов, власть захватывали выборные лица, создавалось ополчение. Грабили ратуши и дома богатых горожан. Начинались и крестьянские волнения. В попытке восстановить порядок и спокойствие армии было предписано принести присягу нации, королю и закону.
В ночь на 4 августа состоялось заседание Учредительного собрания, на котором было окончательно покончено с феодальной системой. Вслед за Луи Мари де Ноайлем, потребовавшим у дворянства, представителем которого он являлся, отказаться от своих привилегий, на трибуну вышел Арман Дезире де Виньеро дю Плесси де Ришельё, герцог д’Эгийон (1761—1800), пэр Франции, обладатель самого крупного состояния в стране после короля, и предложил выкупить феодальные права по низкой цене и отменить привилегии. Он одним из первых депутатов-дворян присоединился к третьему сословию. Дворянская частица «де» перед именами была упразднена. 26 августа в Национальном собрании зачитали текст Декларации прав человека и гражданина, на основе которой предстояло разработать Конституцию; первые 19 её статей были приняты в конце сентября.
Утром 5 октября Арман, случайно находившийся в Париже (он приезжал туда редко и ненадолго), увидел большую, воинственно настроенную толпу, состоявшую преимущественно из женщин, среди которых замешались несколько мужчин с дрекольем. Доносились крики: «На Версаль!» Молодого офицера ожгла мысль: король в опасности! Нужно его предупредить! Не раздумывая, он отправился в путь; в висках стучало: успеть! успеть! Севрская дорога была перекрыта «патриотами»; он свернул на другую, через Медон. До Версаля — больше шести лье (25 километров); Арман бежал, шёл, снова бежал... Он опередил толпу «фурий» и, изложив ситуацию королю, стал уговаривать его возглавить небольшой отряд личной стражи и немедленно отправляться в Рамбуйе. К нему присоединились ещё несколько придворных. Однако пока Людовик раздумывал, как ему быть, женщины явились в Версаль и выставили королю требования: понизить цены на хлеб, заменить личную охрану национальными гвардейцами, вернуться в Париж. Король попросил ночь на размышление. Измученный, он лёг спать за полночь, так ничего и не решив, а на рассвете был разбужен шумом и криками: Версаль брали штурмом. Лафайет прибыл слишком поздно, однако сумел спасти королевскую семью. Людовик согласился переехать в Париж и поселиться во дворце Тюильри; через четыре дня он примет там титул «короля французов». Фронсак был этим страшно разочарован и расстроен.
Ланжерон уехал в Австрию и предложил императору свои услуги; граф д’Артуа тщетно добивался от Иосифа II, родного брата королевы Марии Антуанетты, военного вторжения во Францию. Имперская армия недавно заняла Белград, принц Саксен-Кобургский был в Бухаресте; рымникская победа Суворова в сентябре практически положила конец военной кампании этого года, но Иосиф опасался, что своим вмешательством сделает только хуже. К тому же он был нездоров (20 февраля следующего года он скончается).
В конце октября во Франции было введено военное положение, а 28 ноября доктор Жозеф Гильотен продемонстрировал депутатам Учредительного собрания (Национальной конституционной ассамблеи) новую машину для казней, созданную им вместе с хирургом Антуаном Луи. Через два месяца по предложению того же Гильотена было решено подвергать смертной казни только через отсечение головы, чтобы ускорить процесс и избавить казнимых от лишних мучений.
В феврале 1790 года армия была реорганизована: отныне не только дворяне могли получать офицерские чины. В мае Национальное собрание наделило себя правом объявлять войну и заключать мир по предложению короля, подчеркнув в отдельном заявлении, что французская нация никогда не станет прибегать к военной силе для территориальных завоеваний или посягательств на свободу другого народа. В июне епископ Отёнский Шарль Морис де Талейран-Перигор, депутат Генеральных штатов от духовенства, предложил Учредительному собранию устроить праздник, прославляющий единство французов, представителями которых служили бы национальные гвардейцы. Первый праздник Федерации состоялся на Марсовом поле в Париже 14 июля, в годовщину взятия Бастилии, при скоплении трёхсот тысяч человек. Король поручил Талейрану отслужить мессу; выходя на помост, где был установлен алтарь, тот сказал Лафайету: «Только не смешите меня»...
В конце весны Ланжерон уехал из Австрии в Россию через Польшу, стал полковником Сибирского гренадерского полка и успел проявить себя в войне со Швецией 1788—1790 годов. Он был в решающем сражении при Выборге, во время которого Густав III едва не попал в плен; молодой герцог де Фронсак, мечтавший о воинских подвигах, наверняка завидовал соотечественнику...
Россия — вот где можно найти применение своим силам, по крайней мере, действовать, а не быть пассивным зрителем отвратительных событий! Арман кое-что знал об этой стране по рассказам маркиза Шарля де Верака, отца его друга детства, который в 1779-1781 годах был послом в Санкт-Петербурге и очень красочно описывал нравы русского двора и разные происходившие при нём события. Этот умный, образованный человек, талантливый дипломат, обладал большой независимостью суждений, но где бы ни находился, всегда стремился служить интересам своей страны. Теперь он был послом в Швейцарии, и Оливье де Верак, бывший капитан королевских карабинеров, уехал к нему... Пока существует свобода перемещения, надо ею воспользоваться. 1 сентября 1790 года герцог де Фронсак и граф де Караман покинули Седан и отправились во Франкфурт, где должна была состояться коронация нового императора Священной Римской империи Леопольда II, унаследовавшего корону после смерти бездетного брата. А там — как будет угодно судьбе...
Льеж, Ахен, Бонн, Кобленц, Франкфурт... Впечатления от этого путешествия Арман подробно заносил в дневник. Его интересовало всё: урегулирование бельгийского вопроса, противоречивая позиция Пруссии и Австрии по отношению к восстанию в Брабанте и Льеже[6], промышленное развитие немецких городов, сельское хозяйство, торговля, дороги, население; не остались незамеченными и красоты природы, перед которой он всегда благоговел.
В дневниковой тетради он набросал словесный портрет покойного императора: «Ещё ни один государь не желал с большим пылом добра своей стране и, возможно, ни один не сделал ей столько зла за столь малое время. Впитав в себя принципы философов и экономистов, он сочетал их с пристрастием к деспотизму и в результате, увеличивая свою власть, уравнял в некотором роде все сословия, часто повторяя, что знает только два вида подданных: мужчин и женщин. Иосиф, конечно же, обладал большим умом, но тем ложным умом, от которого больше вреда, чем пользы; для государя это сущий бич. Великим его недостатком было желание всё свести к принципу единообразия. Он правил империей, состоявшей из разнородных частей, не имевших между собою никакого сходства, а хотел управлять ими с помощью одних и тех же законов, заставить их говорить на одном языке. Он воплощал этот безумный проект с последовательностью и твёрдостью, которая возмутила всех его великих и малых подданных и подготовила все те несчастья, коими была насыщена под конец его жизнь, ускорив его смерть». Это не просто критика — это извлечение уроков.
