К счастью для одесситов, оказалось, что ветеринар с овчарни под Одессой Жан Франсуа Луи Салб (1774—1851), приехавший в Россию в 1811 году, в своё время учился в Париже у Деженета, знаменитого врача Египетской армии Наполеона, прославившегося борьбой с эпидемией чумы в Яффе. Используя новые лекарства, созданные благодаря открытиям французских химиков К. Л. Бертолле и А. Ф. Фуркруа (последний лестно отзывался о Сало во время его учёбы в Париже), швейцарец неутомимо трудился и строгими и неукоснительными мерами сумел остановить распространение эпидемии. Ему удавалось вылечить четырнадцать из двадцати больных! (Вскоре после эпидемии Сало был назначен главным ветеринаром Херсонской губернии в чине капитана и возведён в российское дворянское достоинство, однако вышел в отставку и остаток дней провёл на родине, в кантоне Во).
Ришельё не в чем было себя упрекнуть, однако он порой приходил в отчаяние. Как рассказывает Сикар, однажды он без сил опустился на камень, воскликнув: «Ах, я больше не могу! Моё сердце разрывается от того, что я должен употреблять всю свою власть, дабы сделать безлюдными улицы, тогда как я десять лет трудился, чтобы наполнить их и оживить».
Кроме того, герцог использовал любую возможность, чтобы получить информацию о ходе войны с Наполеоном, продолжавшейся без его участия, тогда как многие его друзья и соотечественники находились на полях сражений. «Если у Вас нет известий о Ваших братьях, то могу их Вам сообщить, поскольку видел людей, отъехавших из армии 15 сентября, — писал он графу де Сен-При 2 октября из Одессы. — Эммануэль слегка контужен, Луи легко ранен в руку и остался в строю. Москва сгорела на три четверти, но это несчастье лишило Наполеона тех ресурсов, на которые он рассчитывал. <...> Из множества перехваченных писем, которые, между нами будет сказано, показал мне курьер, направляющийся в Константинополь, видно, что этот пожар возбудил досаду и отчаяние; в самом деле, они во всём испытывают нужду и не знают, где расположиться на зимние квартиры. В письмах говорится, что в сражении под Можайском 34 французских генерала были выведены из строя[50]». На Вильну, сообщал Дюк, идёт армия в 50 тысяч человек, Чичагов с шестьюдесятью тысячами должен быть сейчас на Висле. Австрийцы отступили в герцогство Варшавское. После блестящего сражения, «в котором был убит Удино»[51], Витгенштейн получил из Петербурга пятнадцатитысячное подкрепление и должен теперь продвигаться к Смоленску. Если Наполеон сумеет выпутаться и из такого критического положения, тогда он просто достоин восхищения.
Сам Ришельё умирал от желания поскорее выехать к армии, но эпидемия, к несчастью, продолжалась; правда, врачи уверяли, что скоро она пойдёт на спад, поскольку теперь больше людей выздоравливало. Пока же он просил Сен-При подготовить ему в Балте домик для карантина и напоминал приказать тамошнему населению строго соблюдать предписания одесских врачей и не «мухлевать».
Пожар Москвы разорил одесситов, у которых там оставались нераспроданные товары. «Нас окружают одни лишь беды и печали; не пойму, как я сам ещё здоров. Нужно покориться воле Провидения, подвергающего нас суровым испытаниям», — заключал Дюк.
«Мы немного рассчитываем на приближающуюся зиму, воздействие коей уменьшит действие болезни, однако принесёт новые беды, поскольку окрестные селения отказываются привозить что-либо в город, и у нас совершенно нечем будет топить, — сообщил он в письме Александру I от 20 октября. — Признаюсь Вашему Величеству, что во избежание части этих бед я был вынужден использовать суммы, находившиеся в банке здесь и в иных местах, чтобы заранее запастись кое-какими припасами для сих несчастных. Число их огромно; все, жившие ручным трудом, уже доведены до крайней нищеты, и я не мог не прийти им на помощь, проявляя всяческую экономию».
Великая армия к тому времени тоже была доведена до крайней нищеты и с боями отступала. 24 октября состоялось сражение при Малоярославце; среди французов, державшихся до последнего, был маркиз де Жюмилак, муж сестры Дюка Симплиции. После того как его ферма была уничтожена пожаром, он был вынужден вернуться на военную службу, в походе на Россию участвовал в качестве начальника штаба 3-го кавалерийского корпуса, all октября в Москве Наполеон произвёл его в кавалеры ордена Почётного легиона...
В начале ноября французская армия, превращённая в голодную оборванную толпу, преследуемая русскими войсками и донимаемая партизанами, приближалась к границам Минской губернии, а от Бреста ей навстречу двигалась 3-я армия Чичагова. Наполеон рисковал быть захваченным в плен, однако ему удалось переправиться через Березину, обманув Чичагова отвлекающим манёвром, и, потеряв около пятидесяти тысяч человек убитыми, утонувшими и пленными, отступить к Вильне, сохранив ядро своего войска. Остатки его армии были спасены благодаря маршалу Нею (раненному в шею при Бородине и получившему от Наполеона титул князя Москворецкого): его кирасиры напали на стрелков, затаившихся в лесу, и сумели захватить в плен пять тысяч человек.
«План Наполеона был превосходен и достоин его гения. Успех его, согласно всем человеческим возможностям, был неминуем. Одни лишь распоряжения Фортуны, коих нельзя предвидеть, могли привести к сей величайшей катастрофе», — писал Леон де Рошешуар, участвовавший в сражении при Березине и последующем захвате Минска армией Чичагова.
Его дядя тем временем продолжал сражаться с чумой. К середине ноября болезнь унесла жизни уже 1720 человек, но конца эпидемии не было видно. Тогда Ришельё решился на крайнюю меру — 22 ноября ввёл всеобщий карантин. Все собрания были запрещены, все присутственные места и даже храмы закрыты. Состоятельные горожане получили разрешение выехать на свои пригородные хутора, прочие обыватели не могли покидать своих домов, только официальные лица получили специальные пропуска. Было запрещено появляться не только на улице, но и на пороге своего дома; за исполнением этой меры следили патрули из конных казаков. Комиссары сами развозили и принимали почту, приобретали нужные населению вещи. Получаемые письма дезинфицировали и вручали адресату с помощью палки, расщеплённой на конце. Дважды в неделю продавали хлеб и мясо по фиксированным ценам, комиссары собирали поставщиков для каждого квартала, а после провожали их домой. Съестные припасы разносили по улицам дважды в день в сопровождении офицера полиции и комиссара квартала. Мясо перед употреблением погружали в холодную воду, хлеб окуривали, а деньги получали в сосуде с уксусом. Весь порядок мог порушить пожар; чтобы этого не произошло, выделили отдельную пожарную команду в 200 человек, запретив всем прочим сбегаться на тушение огня.
Генерал-губернатор ежедневно заслушивал отчёты комиссаров о состоянии каждого дома. Перед жилищами разжигали костры, внутри помещения окуривали ароматическими веществами. Двери и окна всюду были закрыты. Люди боялись дышать. По улицам передвигались повозки, сопровождаемые людьми в пропитанной маслом или смолой одежде: красный флаг на повозке обозначал присутствие тех, кто соприкасался с больными; чёрный флаг предупреждал о приближении могильщиков.
Строгие меры оказались эффективными, эпидемия пошла на спад. В декабре по приказу из Петербурга Ришельё учредил специальную комиссию под руководством действительного статского советника Николая Трегубова, чтобы разобраться, откуда же в Одессу была занесена чума. Виновником был назван грек Афанасий Царепа, прибывший из Константинополя. Однако наиболее вероятно, что очаг заболевания находился в Бессарабии, население которой в 1812 году резко сократилось. Именно оттуда впоследствии чума будет занесена под Измаил.
Когда, казалось, Одесса была уже вне опасности, несколько случаев заболевания чумой были отмечены в Балте, в 180 верстах от столицы Дюка. Из этого города в Одессу за одну неделю приехало более четырёхсот евреев, породив новую тревогу и реальную опасность. Не теряя ни минуты, Дюк велел в несколько часов вывести всех этих евреев со всеми пожитками за городскую черту и поместить под надзор, снабжая при этом всем необходимым. В самом деле, в еврейском лагере обнаружилось несколько заболевших, но город был спасён.
