С конца 1799 года атаманом был Фёдор Яковлевич Бурсак, личность незаурядная. Он родился в 1750 году в дворянской семье Антоновичей, обучался в Киево-Могилянской духовной академии, за что и получил, сбежав оттуда в Запорожскую Сечь, своё прозвище. Он участвовал рядовым в Русско-турецких войнах 1768—1774 и 1787—1891 годов, заслужив храбростью офицерский чин. Записавшись одним из первых в Войско верных казаков, он отличился при штурме Очакова, Гаджибея и Измаила, за что Суворов представил его к награде. Избранный войсковым казначеем (что говорит о высоком к нему доверии), а затем назначенный атаманом, он замирился с несколькими племенами горцев, открыл меновые дворы, а также первое на Кубани войсковое училище в Екатеринодаре (1803), при котором имелась библиотека. Казаки достроили деревянный войсковой собор, вокруг которого в кирпичных флигелях жили холостяки из всех сорока куреней. В окрестностях Екатеринодара появились конезавод и овчарня, а также суконная мануфактура.
В 1807 году казаки совершали военные экспедиции, и их ряды несколько поредели. В марте 1808-го был издан высочайший указ о переселении на Кубань двадцати пяти тысяч крестьян из Полтавской и Черниговской губерний. И вот теперь генерал-губернатор явился ознакомиться с положением дел во владениях Бурсака.
Кстати, чтобы породить дух соревнования среди бывших запорожских казаков, герцог исхлопотал для них честь поставить эскадрон в императорскую гвардию, который отправился в Петербург. Гвардейцам завидовали товарищи, но в эскадроне была ротация. Вернувшиеся на родину насаждали новые правила поведения и воинскую дисциплину в казачьих войсках; всего за четыре-пять лет нравы существенно изменились. По настоянию Дюка казаки сменили свою обычную одежду на мундиры. Правительство смогло вывести с Кубани регулярные войска, содержание которых было обременительно для казны; к тому же солдаты из других регионов часто болели и умирали в нездоровой болотистой местности.
Да и дороги тут были отвратительные; ехать пришлось в неудобной карете на плохих лошадях. Сопровождавшим герцога казакам часто приходилось на руках переносить его экипаж через броды. Но вот и саманные домишки и грязные, открытые всем ветрам улицы Екатеринодара.
Рошешуар оставил красочный рассказ об этом визите. Атаман принимал гостей в своём доме неподалёку от крепости — одноэтажном, деревянном, но в шесть окон по фасаду и с портиком крыльца на четырёх колоннах, настоящем дворце! На фронтоне даже был укреплён фамильный герб. Во время обеда каждое блюдо подавали в трёх вариантах (Бог любит троицу): три супа, три закуски, три жарких... Перед началом трапезы трижды выстрелили из пушки, а казаки, выстроенные перед домом, прокричали троекратное «ура!». Перед отходом ко сну пришлось выпить три чашки чаю и три чарки рому. Атаману это было нипочём: по словам Рошешуара, Бурсак был великан, в свои 58 лет выглядел сорокалетним и обладал невероятной способностью поглощать пищу и спиртное; черкесы перед ним трепетали, а казаки уважали, не обращая внимания на кое-какие его странности. Когда Ришельё спросил хозяина, сколько у него детей, тот обернулся к казаку, прислуживавшему за столом:
— Трофим, сколько у меня детей?
— Одиннадцать.
— И все мальчики? — спросил герцог, едва сдерживая душивший его смех.
— Трофим, сколько у меня дочерей?
— Четыре, — невозмутимо ответствовал казак.
На следующий день Дюк инспектировал войска: перед ним прогарцевали два десятка кавалерийских полков по 600 сабель в каждом и промаршировали солдаты крепостного гарнизона. Имелась и артиллерия: четыре батареи по восемь орудий.
Из Екатеринодара Ришельё отправился в Тамань, пересёк Керченский пролив и оказался в Крыму.
После Кафы дороги кончились, проехать можно было только верхом. Весь багаж (палатки, кухонную утварь, посуду, постели) нагрузили на 20 вьючных лошадей. В Судаке к свите Дюка присоединились два врача, три полковника, шесть татарских мурз, два купца — француз и генуэзец, немецкий рисовальщик, близкий друг губернатора Кафы генерала Феншоу. Говорили по-русски, по-французски, по-английски и по-турецки. Близ Гурзуфа гражданский губернатор Тавриды Андрей Михайлович Бороздин устроил гостям пир в прекрасно обставленном шатре; к блюдам изысканной французской кухни подавали шампанское лучших марок. А накануне Дюка потчевали бараниной по-татарски...
Юрист и известный писатель Павел Иванович Сумароков, побывший в Гурзуфе в 1803 году, так описывает это место: «Ни восход, ни захождение солнца не выпускают в него раскалённых лучей, и единые хребты тех гор, лишь нежно освещённые, доставляют Гурзуфу вечную прохладу при приятном уединении. В Гурзуфе довольно садов, изобилующих красными, белыми фигами, равно другими плодами».
Море, горы, тенистые сады, тишина и покой... Чего ещё нужно для счастья? Ришельё присмотрел для себя райское местечко. Всего за четыре тысячи рублей ассигнациями (восемь тысяч франков по тогдашнему курсу) он приобрёл «довольно обширный сад, старый дом и небольшой участок земли», ранее принадлежавшие богатому татарину, умершему без наследников. Участок в 140 десятин находился между берегом моря и подножием горы Аюдаг. Убеждённый, что окончит свои дни в России, Ришельё решил, что именно сюда он удалится на покой. Осенью 1808 года он вернётся сюда и в торжественной обстановке заложит основание будущего дома, который построят на месте старой сакли. Архитектор, вызванный из Одессы (имя его неизвестно, по некоторым сведениям, он был немец), возведёт трёхэтажную виллу в неоклассическом стиле, с большими французскими окнами, выходящими в галереи, а немец-садовник из поместья Бороздина «Кучук-Ламбат» разобьёт сад. Это произойдёт нескоро, поскольку строительство в пустынном крае да ещё в условиях бездорожья продвигалось крайне медленно. Заботиться об этом имении будет, естественно, Рошешуар, которому дядя в шутку даст прозвище «Гурзуф-паша»[37].
В Крыму Ришельё вновь встретился с графиней Потоцкой, которая обрадовала его своим намерением пополнить ряды жителей Одессы. Они подробно обсудили этот вопрос, и уже 5 сентября София Константиновна подала в Строительный комитет прошение об отводе ей под застройку территории «на Греческом форштате по улице между кварталами XLIX и LV» (то есть на улице, выходившей к приморскому обрыву). На прошении стояла собственноручная пометка Дюка, что он не возражает, хотя для удовлетворения просьбы графини пришлось изменить высочайше утверждённый в 1803 году план городской застройки. Поручителями выступили двое поляков, живших в Одессе. В результате улица, носящая ныне название Конная, которая должна была начинаться от моря, берет своё начало от особняка графини на улице, названной в её честь Софиевской. Дом спроектировал Франческо Фраполли, а строили крепостные Потоцкой. Как раз в 1808 году в Одессе был освящён Свято-Никольский собор. Князь И. М. Долгоруков, посетивший Одессу в 1810 году, описал своё впечатление от храма: «Выстроен прекрасной архитектуры собор... он аналогичен базиликам Европы. Однако нет при нём соответствующей колокольни. Внутри церкви пол выстлан из чёрного мрамора, в центре разноцветные изразцы дают ему вид мозаического паркета. Приступки между колонн, по коим входят в храм, будут намощены лавой. Она уж выписана и заготовлена. Что может быть в новом вкусе того роскошнее? Жаль, что иконостаса нет хорошего: он писан на ширмах, затянутых холстом, наподобие полковых церквей. Утвари в соборе богатой нет, видно, что заботились о наружной красоте здания для города более, нежели о внутреннем благополучии дома Господня». В самом начале строительства особняка Потоцкой в Никольском храме обвенчали 12 пар крепостных графини и окрестили ребёнка.
Тогда же София Константиновна приобрела садовый участок вдвое больше положенных 25 десятин, примыкавший к Водяной балке близ «пудреного» предприятия Пишона. Графиня выполняла условие, поставленное всем «хуторянам»: из её имений в Одессу доставляли саженцы тополей для высадки вдоль главных улиц (в своё время её супруг выписал их из Италии целый миллион).
