– Ладно? Хорошо?
Костя и впрямь не хочет. Зачем он вообще «заехал» в это русло… Теперь уж надо говорить… Нет!
– Ладно. Не говори, – соглашается Оля. – Слушай, а ты всегда ведешь себя так со своей матерью?
– Нет…
Он все распаляется, расходится, катится, как с горы – говорить, говорить! – катится, катится.
– Оля, я же не такой плохой человек, как Уртицкий говорит! Я не эгоист! – восклицает запальчиво.
А Уртицкий опять прыгает в его жарком затуманенном уме… если вы эгоист… хоть другим мозги…
– Я не такой плохой, как может многим показаться! Боже мой, Оль! – восклицает на пике. – Я ведь действительно хочу измениться в лучшую сторону! И ты знаешь… мне кажется, когда-нибудь ты полюбишь меня…
Тотчас в трубке слышится нечто, вроде испуганного, пораженного вдоха… так реагируют на страшную новость.
– Я не знаю… возможно… – произносит Оля со смущенным, робким благоговением.
– Мы встретимся завтра? – вдруг совершенно спокойно спрашивает Костя. И воображает, будто уверенно, по-мужски смотрит на нее сверху вниз.
– Конечно… вечером…
Он кладет трубку… «Боже мой, что я сказал?.. Я сказал «полюбишь»…
Ну а что я, собственно, такого сказал? Я ведь и не имел в виду… нет? Нет. Но она-то!.. Она-то как отреагировала!»
Лампа над столом отбрасывает световое пятно, такое четкое в центре, до рези в глазах, и сама лампа… из-под ее «колпака» выглядывает ярчайший краешек лампочки.
От отворенной форточки уже так холодно в комнате… Костя подходит, чтобы закрыть… «Очень неотчетливо смогу описать, где какая вещь… очень приблизительно…»
Костя думает об Олином вдохе в конце разговора. «Пораженно… Она так вздохнула… от неожиданности? – он опять вспоминает… – Нет, здесь не только это! Здесь что-то еще!.. То письмо полгода назад! Слова про подругу, про Юлю!»
Ее ящик я тебе не дам, она не ездит к малознакомым людям.
«Да! Да!! Оля всегда была моей тайной воздыхательницей и теперь наконец-таки дождалась!» Наконец-то дождалась! – наконец-то…
Он тотчас ощущает взлет мужского самолюбия и волшебное, затаенное торжество. Пафос, пафос – и о как хорошо ему в ошалело жарком, усталом перевозбуждении! Азарт! «Она дождалась, дождалась – что мы стали общаться! Всегда была моей воздыхательницей, тайной! Хе-хе!»
Как заведенный расхаживает, расхаживает и пальцами кривит в затаенном восторге.
Включил верхний свет.
«Я спросил, почему она больше не хочет ходить в студию…»
Мне это совершенно неинтересно. И скучно.
«Это так странно… словно она имела в виду под этим что-то еще – я это почувствовал! Да, да! Неинтересно, неинтересно… она ведь, по-моему, это даже как-то с нажимом сказала! Будто явно скрывает настоящую причину. Рассчитывая на умение читать между строк! А может…»
Левашов что-то напрягает в голове – стараясь вспомнить…
«Неинтересно… причем здесь это слово? Ведь то, что там случилось…»
Уртицкий булькал и подпрыгивал.
«Олино лицо! Она щерилась от ярости – да, конечно, дело не в том, что ей неинтересно!..
Да, она сказала это без нажима… Но все равно старается скрыть настоящую причину!»
Не-ин-те-ресно… не-ин-те-ре-сно.
Вы эго-ист, эго-ист… так хоть другим мозги-то не парьте!
«Я должен встречаться с Ирой… должен, я должен… они мне еще указывать будут – вы посмотрите! Не-ин-те-ресно – нет, Оля сказала с нажимом. Конечно, она хотела, чтоб я понял, что… Да-а-а-а!!
Конечно, все дело только в том, что ей было больно, когда меня так опускали…» – он решается, наконец, произнести это про себя.
И подпрыгивания Уртицкого – в голове… Веселая боль – Уртицкий весело-весело подпрыгивает… стоп.
Костя останавливается, падает на кровать.
«Оля молчала, но «щерилась» от ярости лицо краснело глаза сверкали оголенный лоб ее светлые волосы туго зачесаны… ей было ужасно, когда меня опускали… – опять все всколыхивается от торжества. – Ее испуганный вдох – да, ясно, все теперь понятно. Но все-таки… неинтересно. Само это слово… оно так странно звучало!»
Левашов совершенно не ожидал его услышать. «Оно же неискреннее… неискренне, получается… она утаивает от меня. Держит при себе… ну а как еще? Что ей, признаваться мне в любви, что ли?..»
И опять…
«Меня совершенно не влечет к ней. Никакого влечения. Ноль. Это как будто жжение, быстро сходящее на нет. Трепет замер. Будто она и не девушка… Друг».
Но какая теплая поддержка! Просто никогда не было такой теплоты и так хорошо ему с Олей!..
Костя лежит. Раскинул руки.
«Меня совершенно не влечет… я ничего не хочу.
Отношения? Но… а что если что-то произойдет? Опять – ведь я столько раз уже обманывался! Да я ведь и сказал Оле, что не любил девушек, с которыми встречался – не шибко хорошее начало… для отношений?»
Если вы эгоист так хоть другим мозги-то не парьте, а!
«И я собирался сказать ей… насчет своей матери! Как издевался над ней, когда мы… я ничего не сказал… О Боже, как странно! Как странно Оля ответила! Слушай, а ты всегда так ведешь себя с матерью? – будто я ей рассказал!..»
…И тут вдруг дверь в комнату отворяется, входит мать и, подойдя к кровати, резко спрашивает у Кости:
– С кем ты сейчас разговаривал по телефону?
– Я…
Левашов чуть приподнимается, но она встает так, будто старается преградить дорогу.
– Я вот услышала, что ты говорил…
– Что? – у него дергается левое плечо. Он смотрит на свою мать; широко открытыми глазами. Он знает, в них мелькают блаженные, нервные искорки.
– Я же не прислушиваюсь – я просто случайно услышала из своей комнаты. Как ты можешь так себя не любить, называть себя плохим человеком! Какой-то бездарь над ним издевается, а он еще будет себя упрекать. – Мать говорит очень презрительно сощурившись. – Он же теперь тебя специально заклюет и назло сделает, чтоб ты никуда не попал – раз ты у него раскрылся!
– Я знаю его уже много лет.
– Тем более же говорю, что назло сделает! – опять повторяет мать; и потом опять то же: – Как ты себя не любишь, Костечка, Боже мой! – и копирует наигранно: – Я плохой человек!
Он устало сморщивается:
– Послушай, я…
– С кем ты разговаривал?
– С тем, кому можно доверять и кто никогда не предаст, – что-то странное подвигается в его груди. Будто это не так, а ведь он знает – Оля ничего не расскажет.
– Ну да, конечно, у тебя всем можно доверять. Всем верить, но ты всегда почему-то оказываешься в дураках… Я тебе еще раз повторяю, что этот твой Уртицкий – он влез когда-то, тварь, и теперь будет измываться. И ты запомни, что такие, как он – всегда правят.
– Послушай, по поводу него – да. Но все остальное… я здесь не согласен, я…
– Чего ты не согласен? Тебе еще мало?
Пауза.
– Ты со своей знакомой, что ли, этой новой общался?
– Да.
Тут вдруг мать слегка застывает.
– Ну да, наверное, она действительно ничего, раз сама тебе звонит, – и после тотчас почему-то быстро выходит из комнаты.
Костя смотрит на захлопнувшуюся дверь… опять откидывается на подушку. Этот Олин вопрос: слушай, а ты всегда ведешь себя так со своей матерью? «…будто я ей рассказал! Блин, а что, если она подумала что-нибудь не то, когда я сказал: мне все равно напакостит Уртицкий или нет… она могла сделать какие-то выводы и не сказать она спросила так разочарованно я мог ее разочаровать… ей же нужен человек с амбициями раз она согласна что нужно пробиваться и готова пойти на две работы это ведь для чего-то а не просто так – а теперь она могла сделать какие-то выводы. И теперь она будет отдалять меня – мягко не причиняя боли. По-доброму она ведь очень хороший человек но решила что общаться нам все-таки не стоит… Да нет, все это не так!! Мы же завтра встречаемся…
Все это ерунда! Остановись, стоп!! Все хорошо!»
Окончание разговора – Олин вдох… «Почему он был таким пораженным? Нет, в нем было и еще что-то… Да, конечно, мы просто общаемся, но разве это совсем так нелогично, так поразительно – что я это сказал? Ну сказал: «полюбишь» – какая стеснительная деточка!
