– Это мне мужчины моей жизни на память оставили, – благоговейно и очень серьезно сказала она. – И ни одного ребеночка – вот так. Я, на самом деле, хочу детей, но сейчас это было бы… слишком не в кассу, – Виктория отмахнулась. – У меня, знаешь ли, сейчас слишком много других забот. Да я ведь еще и молодая девочка, чтоб мне детей заводить…. Вот мой ребеночек!
Она выудила откуда-то из-под кресла персидского кота и принялась его остервенело тискать по ребрам, так что тот заорал, как во время совокупления.
……………………………………………………………………………………….
Они вернулись на кухню.
– Да, я хочу детей, – Виктория принялась качать головой и серьезно-легко вздыхать. – Но у меня с семьей не вышло. Творческие натуры как я вообще сегодня в очень угнетенном состоянии. Согласен со мной?
– Да, конечно.
– Я просто по-настоящему одинокая девочка. Я так и не смогла найти себе любимого человечка – а ведь мне уже за сорок. Все сейчас помешаны на материальных ценностях, огрубели духовно. Никто не может оценить тонкую, чувственную натуру. Бизнес, предпринимательство – это, конечно, хорошо, в моде… я вообще сторонница всякой моды. С этих позиций я питаю к этому уважение, ты не подумай… но ведь это иссушает душу, согласись.
– Да, да, это я согласен, абсолютно, – Денис закивал с готовностью.
– В человеке пропадают любовные рецепторы, и он не в силах переживать, сострадать каждой частичке души своего возлюбленного. Так что лучше все же не изменять себе, заниматься творчеством. Моя подруга до сих пор получает в музыкалке семь тысяч и не уходит – как же я уважаю ее за это, ах! Хорошо хоть себе мужика нашла, который обеспечивает. Я с ним общаюсь – вообще мужик такой толковый, ты бы знал… но мы с ним просто дружим, дружим, ты ничего не подумай…
Крутя рукой, она посмотрела на Гамсонова очень внимательно… Тут вдруг в ее маленьких глазах, восседавших на вершинах больших круглых щек, засиял какой-то непонятный огонек, а сухие, узкие губы напряглись – было видно, она не в силах от чего-то удержаться…
– Я с ним «джагой» не занималась! – и вдруг визгливо рассмеялась, и ее глаза закрылись от смеха.
Гамсонов удивленно смотрел на этот внезапный взрыв, ничем не подготовленный… Тут смех Виктории вдруг резко иссяк…
– А впрочем, измена – это ладно, – заметила она как бы между прочим. – Я никогда со своими любовниками не ссорилась из-за измен. Если ты мне изменишь, я тебе ничего не скажу, даже поблагодарю, ведь это продолжение любви.
Дальше пошло-поехало: она говорила, все больше перемежая и пририфмовывая к фразам детородные органы и все, что с ними связано. (В независимости от темы). Пошлости сыпались из нее буквально каждые полминуты, очередями, как выстрелы.
Слушая это всё… Гамсонов постоянно ощущал неприятные, секундные покалывания в животе – но это сменялось простой удивленной насмешкой. Он ведь много всяких повидал… Ан-нет – чему-то еще можно поразиться. И сейчас было забавно и отторгающе. Он даже робел – так непривычно. Но эти рассуждения о любви и отношениях (а Виктория все время говорила о любви)… это была как полная, стопроцентная подмена. Каких, казалось, не может существовать – и тем не менее. Игру, пошлую намеренность, любовное лукавство, ложь с единственной целью – удовлетворение низменной потребности – она называла любовью, глубоким чувством, искренностью… Все равно, как черный цвет называть белым просто потому, что тебя в детстве по ошибке не так научили… «Интересно, – подумал Гамсонов. – Если маленькому ребенку указать на черный лист бумаги – «посмотри, этот цвет «белый»»… Но как можно было бы до сорока лет остаться в этом искреннем заблуждении?»
Все, что Виктория говорила о любви и чувствах было очень искренне…
При всем при том для нее самой ничего низменного вообще не существовало – она была чиста.
Гамсонов в душе таращился – это просто-таки уникум.
А внешне все так же благородно-застенчиво улыбался – как своим покупателям КПК………………………………………………………………………………
……………………………………………………………………………………….
Теперь – в их вторую встречу – насладившись коктейлем, Виктория села на кровать в комнате, широченно расставив ноги в кожаных штанах – так, что слово «люблю» на покрывале оказалось у нее прямо между ног. Достала свои стихотворения и читала Гамсонову романтически распевным голосом, а скомканные тетрадные листочки в руках уперлись пониже пупка – тоже посередине раздвинутых ног.
Она разводила, разводила голосом, а в тех моментах, где было слово «любовь», просто-таки пропевала на последней степени истомы.
Потом сказала:
– Ну скажи, кисюличка, что тебе понравились Викины стихи, а?
– Ну да, очень понравились!
– Вот какие деточки из меня вылезли… можешь считать, что я уже родила. Моему мужу очень нравились мои стихи.
– Ты была замужем? – сказал Гамсонов.
– Да, но давно. Очень. С восемнадцати до двадцати двух… я рассталась
с этим безжалостным ублюдком, кисюличка. Двадцать лет назад – но у меня до сих пор душевная травма. Ты знаешь, что он сделал? Ударил нашего кота прямо между ног. За это я и рассталась. Ну как это, Денис, скажи, вот так вот можно сделать – так жестоко, а? Коту ведь тоже хочется заниматься любовью, согласись. Как и людям. А он ему между ног, – говорила она очень серьезно, искренне и волнительно, как говорят о глубоком человеческом предательстве или обиде; или потере друга…………………………………………………………………………
– Слушай… ты правда и чая не хочешь? – спросила Виктория чуть погодя.
– Не-е… – Гамсонов нахмурился и покачал головой. – Я-я… не пью чай. Не люблю взбадривающего.
– Ничего, щас мы по-другому взбодримся точно? – Она подмигнула. – Короче, я сама еще пойду таежного чайку попью… ты не против?.. А потом тебе отдамся.
Потом, расстилая кровать, она все приговаривала своему коту:
– Ох, что сейчас будет, Жемчун… что сейчас буде-е-ет! Джага-джага. У-у-ух-х! – согнала кота с кровати, шлепнув его по задней лапе. – Ты, наверное, и сам не раз хотел заняться со мной «джагой», когда я тя мацала.
В комнате был уже вечерний полумрак. Гамсонов раздевался, посматривая на ее толстую шею. Морщинистая, такая твердая. «Похожа на… неровную скалистую глыбу».
Виктория обернулась и поучительно заявила, что у кошек кстати между ребер находятся эрогенные зоны. Говорила она медленно и аккуратно-затаенно.
– Они знаешь, как орать начинают от счастья, когда их по ребрам мацаешь. Ты не знал?
– Нет.
– Вот… – она почти прошептала.
Некоторое время они еще не ложились (она сложила покрывало так, чтобы надпись «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» осталась видна). Гамсонов разделся. Она попросила его встать перед ней – хотела еще его порассматривать, но просто уставилась своими глазками, вокруг которых змеились упругие морщинки, а потом прошептала делано-волнительно:
– Какое же у тебя массивное тело – уф-ф-ф-ф-ф! Ты знаешь о римских патрициях? Они ведь ежегодно пересыпали с тремястами рабынь, а то и больше…
Вдруг она раздвинула ноги и раскинула руки, которые во мраке выглядели еще пухлее – едва ли не подкаченными воздухом…………………………………………
……………………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………………….
II
Марина вышла из дома, миновала несколько улиц и стройку. Потом еще пару кварталов. От тротуара в сторону отходила узкая тропинка, которая вела к небольшой площадке на возвышении – Марина прошла туда.
…У подножья была странная одинарная калитка с нарушенной железной клетью. От калитки влево-вниз к кольцу, вделанному в камень, протягивалось несколько секций колючей проволоки со свисающими обрывками толя. И никакого забора; эта калитка – как маленькая часть завода, отдельная, посреди города.
Но и завод виден отсюда в отдалении. Под темным, вечерне-синим небом и рваным янтарем облаков. Дальние трубы… и казалось, одна из них стоит внутри облака.
