Гамсонов боковым зрением увидел в ее комнате спутанное, разбросанное черное и розовое белье, – или это были какие-то покрывала… и еще что-то посверкивало на стуле – он вспомнил о рок-напульснике.
Ничего не отвечал.
– Ты что, обиделся на меня, что ли, я не поняла?
– Я? Обиделся? Ты о чем говоришь воще?
– Сегодня придешь и расскажешь, сколько…
– Я никому никогда не рассказываю, ясно тебе? – он сказал вдруг очень резко, конфликтно. И даже сам не ожидал, но у него как само собой сработало.
– Ну хорошо, – Марина смутилась; не ожидала такого отпора.
Гамсонов наклонился и стал надевать ботинки; больше не смотрел на нее. Но у Марины все так и не закрывался рот:
– Знаешь, моя мама немножко «фиу». Это я не к тому, что она не понимает, что нам с ней будет не на что жить, если меня все бросят. Я об ее этих водных увлечениях. Режимах, да… так она говорит. Понимаешь, у нее мозг сожрался после того, как умер отец. Ей даже увольняться пришлось с работы. А он ее и не любил никогда… Теперь уж пусть она лучше дома сидит. Кстати, она нас сейчас слышит и ничего не сделает – как всегда. Она уже ничего не делает. И знаешь, пусть не работает. Мне мои котики раза в два больше дарят, чем ей на работе платили. А с Витьком я помирюсь обязательно. Только сначала устрою просиборку…
– Мирись… устраивай, – сказал Гамсонов, пожимая плечом и выпрямляясь. А потом скучно поморщился.
Марина заметила его мину.
Он открыл входную дверь и увидел солнечный свет, балансирующий в окне над лестничной клеткой – медовые и белесые продольные полосы, замкнутые в раму. Они как слегка нажимаемые клавиши – медленно, медленно, то набирали, то теряли яркость.
«Если я еще не влип по полной, то скоро влипну, – с усмешкой думал Гамсонов, сбегая по лестнице вниз. – Да уж, эта девица та еще стервоза».
Но самое плохое, что она, кажется, проникалась… каким-то приятельским доверием к нему, что ли?
«Зачем она все это рассказывала? Что за бред!.. Неужели… о-о, это самое хреновое будет. Потому что… от нее ж потом не смоешься! Переверзин, сволочь, продинамил».
Но что обнадеживало: в этом месяце Гамсонов собирался приезжать сюда не каждую ночь. «Нет выбора, нет выбора… – думал он в такт скачущему дыханию. – Надо крепче запирать дверь в комнату… но нет ли другого ключа?.. Да что вообще все это даст, бессмысленно…»
II
Марина, тем временем, вернулась в свою комнату, плюхнулась на кровать. Эта ссора с Витьком… На самом деле, она привыкла орать на своих «котиков». И те тоже орали, отбрыкивались. Ничего особенного, только локоть сильно жгло. До чего же ей было гадливо на душе от этого жжения!..……………………………………Нет, все же с Витьком надо разобраться теперь.
Немедленно. Ведь все последние месяцы…
Потом она вспомнила эти нелепые слова матери… «Работать она пойдет, вы посмотрите! Да уж, матушка с каждым днем все больше поворачивается, и поделать с этим ничего нельзя». Марина усмехалась о матери, как о неразумном ребенке. Впрочем, усмешка была безнадежной. Все, что делала мать, казалось Марине тихим, окаменелым сумасшествием. «Сидит у меня на шее… главное, еще думает, что что-то очень значительное делает в жизни… дура!..» Но потом Марина как всегда сказала себе: «Я должна терпеть это!» Жалостливо, с готовностью… как бы расставила все точки над «i»…
А потом, схватив рок-напульсник, живо завертела им на пальце. Затем бросила обратно на пуфик и снова принялась изучать свой локоть.
– Ауч…
Розовый след и жжение все не проходили.
Да, она должна терпеть, любить свою мать и «котиков»… гладить их, таскать за шкирки и бить (когда это нужно), воспитывая настоящих мужиков… Но Марине было и наплевать на все на свете! Все ее смешило до горлопанья и гогота. «Хе, расскажу мамочке про траходромы, а она, тупая кукла, ничего не сделает. Только опять воды попьет… нет, Витька надо проучить – сто пудняк». Но как можно это сделать поинтереснее и чтобы… нет, он ее не бросит. Смелости не хватит! Если только…
Кристинка.
Наглость Витька уже давно перешла все границы. «Иногда у него как-то непонятно глаза сверкают – с ехидством, насмешкой, когда он смотрит на меня».
Потом Марина начала прокручивать в голове все недавние ссоры… На шоссе две недели назад. Когда она не захотела, а он начал наезжать. Так и спрашивал, остановив машину на обочине: «Будем трахаться? Будем? Нет?.. Тогда пошла вон отсюда!» И высадил ее. А у Марины в тот вечер реально было настроение не ахти – не то слово. Ее вообще последнее время все больше депрессуха забирала – когда она начинала думать, что ее мужики, став зарабатывать, совсем уже не стелятся перед ней как раньше. А относятся… как к чему-то вроде подарка-приложения. Они, мол, повзрослели, деньги появились, и еще у них есть она… ну и естественно, можно делать все, что хочешь. Не то, что это даже соответствовало действительности… но Марина из недели в неделю все больше выносила себе мозг на сей счет… и что она может потерять их. Или власть над ними? Да одно и то же.
Возможно, дело лишь в том, что больше денег, чем прежде, у нее не выходило из них выкручивать? (А ведь Марат получал на работе по семьдесят тыщ в месяц уже!)
А ссора на шоссе с Витьком… да Марина тогда даже и не заорала на него (как всегда раньше делала). Он открыл дверь машины, вышвырнул ее, она не сопротивлялась – просто зашагала вперед вдоль обочины. А Витек уехал… потом, правда, вернулся через две минуты, прибежал пешком, умолял сесть в машину, чуть не в ногах валялся. Марина сначала не поддавалась – как-то в ней разом все остановилось, не реагировало…
Ну а после… она простила его. И они пошли к машине.
«Я всегда должна прощать их», – подумала она теперь; просто.
А потом Витек как раз и предложил поехать в Т***. Подарил такую поездку! И главное, что за все заплатил – до рубля. Марина уж думала, теперь точно все пойдет на лад… И тут вдруг снова началось… выходит, не прекращалось.
Ей было даже страшно подумать, что Витек посмеивается над ней «в кулуарах»… а ведь все за это говорило. И Ловчев… тоже сказал. Выяснять отношения, ссориться – это да, – но вот чтоб издеваться…
Кристинка.
Марина как чувствовала ее присутствие. Это Кристинка плетет. Витек общается с ней?.. Естественно, он скажет, что ничего нет и в помине… что сто лет ее не видел…
Кристинка.
Надо выяснить, где именно они встречаются и когда… впрочем, Марина еще надеялась, что, может, это не так… но Ловчев ведь сказал, что это точно так. Да нет, Ловчев повернутый, ему и приглючить могло…
Она вспомнила действо двухлетней давности. Когда она с Ловчевым устроила Кристинке «инквизицию» на окраине города… Округлое лицо Кристинки в окне брошенного, старого автобуса, глаза враждебные, но глупые. Ее двойной подбородок, щеки чуть-чуть темнее остальных участков лица – будто пленки наклеены… «Эта сволочь даже на бабу не похожа!» И потом Марина, стоя против автобуса, стервозно орала, наклоняясь вперед, и прыгала и махала канистрой бензина. Вообще перестав уже что-либо соображать – от победной ярости и гадкого смеха.
Воздух плавился прозрачным дымом, изменчивые кольца огня…
Ей казалось, листья кленов коричневеют и вянут от нагнетаемой теплоты… (Позади автобуса дугой поворачивала кленовая гряда – город здесь заканчивался, направо шло поле).
Пашка Ловчев был напуган и таращил глаза и часто сопел носом – он отговаривал Марину от этой затеи, но, в конце концов, согласился: все-таки ж надо врага проучить! Но как дошло до дела, опять замямлил, уговаривал прекратить; как всегда заикался и старался взять Марину за руку.
Но ее это только еще больше раззадорило.
Кристинка же сохраняла наглое, ленивое спокойствие. Просто ждала, ни слова не говорила и смотрела на Марину…
– Только попробуй выйти из автобуса! Я сразу оболью тебя – ха-а! – орала та сквозь огонь. – Это твоя последняя остановка перед смертью, тварь! Ты выйдешь в потусторонний мир! Ты уже умерла – ты только думаешь, что жива! Ха-а!!
