— Айо, но ты же никому не скажешь, так? Не выдашь свою сестру?

— Папа и мама знают?

— Только мама… Она говорила мне, что не стоит с ним разговаривать, но он такой… такой…

Меня просто прострелило от понимания: Милада влюбилась в этого странного чужака!

— Сестрёнка, только не говори мне, что ты…

— Айо, не будь такой занудой… Тебе только тридцать лет, а ты уже выглядищь на все… сорок… Недаром тебя даже по имени никто в посёлке не зовёт… Слышно только: "Вдова Тибо то, вдова Тибо сё…" Самой-то тебе не противно?

Голос сестры отзвался набатом во всём моём теле: то ли этому способствовала оглушающая зимняя тишина улицы, то ли моё состояние, шокированное новостями, услышанными только что…

— Что ты такое… говоришь… — выдохнула я, — ты сама понимаешь?…

Она сейчас походя оскорбила меня, оправдывая своё странное поведение!

— Да ладно тебе, сестра… Не дуйся… Ведь это же правда! Сколько можно уже страдать по умершему мужу? Ведь ты — живая!

— Мне кажется, что это — не твоё дело, Милада… Заткнись немедленно, иначе…, - во мне вскипала глухая злость на неё, на её жестокие слова.

— Моё! — вскрикнула она. — Теперь — моё! Это ты вместе с отцом тогда вмешались в мои с Куртом отношения! Если бы не вы… — она сделала шаг ко мне и приблизила своё лицо к моему. Черты её красивого лица исказились так, что стали казаться уродливой маской. И я поняла, что не знаю её, эту чужую женщину, что с такой ненавистью сейчас смотрела в мои глаза и кривила рот.

— Я и отец вытащили тебя из петли, Милада… Если бы не мы, то ты бы уже сгорела на погребальном костре…

— А, может, я и хотела этого! Да, точно! Хотела! А вы…

Я стукнула её по щеке. Её речь плавно превращалась в истерику, а я знала только один метод борьбы с этим, который я вно ей не пришёлся по вкусу.

— Самка хрюна! — выругалась Милада, развернулась и пошла по тропинке прочь от меня. Я же пошла в обратную сторону. Разговор с отцом больше откладывать было нельзя…

На следующий день я осматривала нашего гостя. Он лежал неподвижно.

— Вы понимаете мою речь? — спросила я, увидев, как дёргаются ресницы на смуглом, но бледном лице. Чужак явно притворялся, но для меня такое поведение больных давно было не в диковинку.

Он распахнул свои ресницы-опахала и взглянул на меня иссиня-чёрным взглядом. Казалось, что эти глаза глядят в саму мою женскую суть, вскрывая её язвы и рубцы, вытравляя из неё покой.

Я сделала шаг назад: больных раздвоением личности могли лечить только в специализированной лечебнице нашего Стревина. Я же не имела таких навыков.

— Приветствую Вас… — вдруг заговорил чужак, и это, психически не здоровое, вдруг пропало из его взгляда. Сейчас чернота его глаз была нормальна, по крайней мере, в рамках того, что я знала о нормальности.

— Приветствую… — повторила я.

— Вы испугались? — спросил меня незнакомец.

— Немного… Ваши глаза… — я не стала договаривать, но по лицу чужестранца поняла, что этого и не нужно.

— Не бойтесь меня… Я Вам благодарен. В вашей стране очень холодно…

— А у вас не так?

— Нет, — ответил он и быстро взглянул на меня, — что Вы хотите?

— Извините… — мне не стоило так явно проявлять свой интерес. Мужчина насторожился. Я попыталась изобразить дурочку. — Просто, у нас, на Севере, нет таких чёрных глаз… Вот жители Юга…

Мужчина демонстративно хмыкнул.

— А Ваша сестра более честна была со мною…

— Ей не следовало бы…

— Не нужно… ничего… говорить… Я устал… — мужчина закрыл глаза, засопел, а я осталась наедине со своими страхами и сомнениями…

Разговор с отцом откладывать больше было нельзя!

Часть первая. Глава вторая. Колдун.

Глава вторая. Колдун.

— Ты преувеличиваешь, Айо! Впрочем, как и всегда, — отец широко размахнулся и ударил огромным молотом по заготовке на наковальне, пока его помощник резкими равномерными движениями раздувал меха.

— Нет, папа, не преувеличиваю… Миладу всегда тянуло к мерзавцам. Но те мерзавцы были хотя бы наши… А этот… Что мы знаем про него, отец? Кто он? Может, он ужасный преступник: насильник или убийца? Или разведчик, что прибыл к нам, чтобы разузнать наши секреты, а следом за ним идёт огромное войско?

Помощник, Атрон, бросил на меня удивлённый взгляд, чуть не сбившись с ритма.

— Ты, преувеличиваешь, дочь моя! — ещё один громкий удар, и сплющенная заготовка начала приобретать овальную форму. — Даже если дело обстаит примерно так, как ты и говоришь, то с чего ты взяла, что Милада заинтересовалась им? Атрон, отдохни…

Атрон поспешил выскочить из кузни, на ходу надевая полушубок и напяливая шапку: быть свидетелем при таком личном разговоре он не желал, и если бы не мой упрямый отец, он ушёл бы сразу после моего прихода в нашу поселковую кузню.

— Нет, отец. Что за откровения с незнакомой девушкой? И ты бы видел, как он смотрит… В душу будто глядит… Я еле устояла, а что говорить про романтичную Миладу?

— Может, ты сама втюрилась, и теперь ревнуешь к сестре? — увидев выржение моего лица, отец пошёл на попятную. — Ладно, ладно, я пошутил, Айо… Только не смотри так на меня…

— Папа, думай, что говоришшшь, — зашипела я рассерженной кошкой, — ты же знаешь, как я любила своего Тибо, и никто мне и сейчас не нужжжен…

Отец бросил тряпку, об которую вытирал руки, и подошёл ко мне. Обнял меня за плечи и шепнул, вызвав у меня слёзы:

— Знаю, дочка, знаю… Прости старого дурака! Не хотел обидеть тебя… Только, может, уже пора найти себе кого-нибудь, а-а?

Я подняла голову и посмотрела в глаза отцу:

— Папа, разве после Тибольдта, кто-то может претендовать на место рядом со мной? У меня в голове не укладывается, как ты можешь так…

— Могу! Не вечно же тебе куковать в роли вдовы, дочь! Тебе только тридцать лет, а ты уже выглядишь и одеваешься, как древняя старуха! Твоя мама в этом возрасте цвела и пахла, покупала в Стревине новые платья, каждый месяц делала себе новую причёску!

— Папа…

— Что "папа"? Ты — молодая женщина, моя дочь! И я хочу, чтобы ты была счастлива! Да и детям твоим нужен отец, а не картинка в рамке… Особенно Бертину, когда он начнёт подрастать! Это сейчас он держится за твою юбку, а что будет лет через пять, ты подумала?

Так разговор о сестре и чужаке неожиданно перешёл в разговор обо мне, моей личной жизни и моих детях. Хотя, чему я удивляюсь? Это всегда так и происходило раньше, до моего замужества. Милада была любимицей родителей. Младшая дочь, умница, красавица… А я — так, первенец, няня при сестре, скорее, невидимка в собственном доме, чем долгожданная дочь…

Я молча накинула полушубок, не дожидаясь окончания отцовской речи, сказала:

— Папа, мне пора в лекарскую, извини, что отвлекла, — и поспешила на работу, дав себе зарок больше не лезть со своими нравоучениями. Раз родители не видят в этой странной близости между Миладой и чужаком ничего страшного, то кто я такая, чтобы вмешиваться?

Весь следующий день я провела в текущих заботах: лечила лёгкие обморожения у детей, заигравшихся на улице в мороз, наоборот, осматрела молодую хозяйку с соседней улицы, которая прибежала ко мне с серьёзным ожогом груди — дочь нечаянно плеснула на неё кипятком из чайника, выдернула зуб старому деду Луне, который давно уже сгнил, но тот никак не хотел от него избавляться. Боль заставила его это сделать, а мне только прибавилось возни, так как дёргать более-менее целый зуб всегда проще, чем гнилые корни.

Луня, уходя, ущипнул меня за ягодицу, приговоаривая, ужасно, по-старчески, коверкая слова:

— Вдовус-ска Тибо, бля-ода-лю, милас-с-ска…

Вечером накормила детей, проверила домашнее задание у Авидеи и почитала на ночь книжку Бертину, уже позёвывая.

— Мамочка, спокойной ночи! — пожелал мне малыш, и я, уже не чую ног, улеглась на свою кровать, только и сумев скинуть с себя домашнее платье.

А ночью я проснулась от своего крика. Мне снился кошмар.

— Мамочка? — в коридоре зажёгся свет, и в мою дверь заглянула дочка со светильником. — Что случилось? Опять снился папа?