— Ага-ага… — кивала я, и канючила тихо: — Так мой внучек там с невесткой… Не могу бросить их… Болеет, вот и иду…
— Да сбёгли ужо они, бабка, а ты прёсси туды…
— Болеет он, не сбёгли… Не донесёт она его, не дотащит… А лошади у её нету… Продали о прошлом годе…
— А деревня какая? Ну, прозвали как?
— Да, вроде бы, Выселки или Весёлки…
— Есть такая, знаю… Прямо через речку от сектанского города стоит… Но места там дикие, пустые… Сгинешь, бабка!
Я бы прислушалась ко всем этим добрым людям и вернулась бы обратно, к Вратам, но потом всю жизнь попрекала бы себя, что не попробовала добраться до Гэйелда и сестры!
Натянув пониже свой платок, я сгорбилась и пошла по дороге. Ноги уже порылись грубыми мозолями, хорошо, что от кровавых я их своевременно защитила, спина уже не просто ныла, а тупо болела, но выходить из образа древней старухи было очень опасно, и поэтому я даже спала калачиком, не разгинаясь, привязывая руку к щиколотке, и когда мне хотелось выпрямиться, я дёргала сама себя и будила.
Я уже видела конец моим мучениям, когда до Трофана мне осталось всего ничего, подня пути по пустой дороге. Я решила пойти утром и вечером, жаркий день переждав в тени раскидистого падуба.
Оперевшись на прохладную кору своей спиной, я задремала, пока звуки тихих ругательств где-то совсем рядом со мной не разбудили меня и не заставили подскочить.
— Дрянной день, Смонни, дрянной… Эти чернорубашечные твари чуть не изрубили нас на кусочки… Смонни, дыши, давай, брат!
Я прищурилась от слишком яркого полуденного солнца, и увидела, что рядом со мной, оперевшись на тот же самый древесный ствол, сидят двое молодых мужчин. Правда, было непонятно, кто это: крестьяне ли, горожане или ремесленнники. На них были только белоснежные рубашки и штаны, непонятного, бурого от грязи, цвета.
— Что смотришь, бабка? Водицы нет? С утра по жаре бредём… — сказал мне один из них, тот, что разбудил меня. Второй свесил голову на грудь первого и слегка вздрагивал.
Я залезла в сумку и достала небольшую бутыль из твёрдого стекла, где хранила запас воды, слегка разбавленной магнезией. Это помогало воде оставаться если не свежей, то и не тухлой.
— Спасибо, бабка… — первый юноша с кудрявыми светлыми волосами сделал несколько глотков, а потом запрокинул голову у второго и сказал ему: — Смонни, глотни, брат… Вода…
Но тот никак не реагировал, только голова у него запрокинулась, как у человека, что уже потерял сознание.
— А что, милок, с твоим братом? Плохо ему?
— Ранили его, проклятые раскольники… Колдовством своим! Оружием бы не достали, слишком силён! А теперья не знаю, что мне делать: боюсь, до лагеря его не донесу живым…
— А дай-ка мне поглядеть его рану, сынок…
— А зачем тебе это, старуха? Или ты сама Мара, и можешь мёртвого вернуть с того света?
— Так травница я, и могу приложить к ране отвар, чтобы не гноилась, да не болела…
— Точно можешь? — светлые глаза юноши изучающе посмотрели на меня. — А если врёшь? Вдруг, отравишь, колдовка?
"И почему сразу колдовка? А не медикус?" — мелькнуло у меня в голове, но потом поняла, что женщина — доктор в Вензосе это что-то невообразимое, и только закивала головой в ответ.
— Могу, сынок, могу… Положи его только на землю, неча ему сидьмя сидеть: так крови может много вытечь…
И пока юноша бережно укладывал своего брата на землю, я вынула флакон с чистой магнезией и протёрла свои руки.
— Куда его ранили? — поинтересовалась я. — Что-то не вижу…
— Ну… — вдруг замялся молодой человек. — В заднюю часть…
— Переворачивай! — мне захотелось расхохотаться: из-за раны в мягкое место этот юноша чуть не похоронил своего брата! Да там даже рану раной мы, в Академической школе, не считали! Я их столько вылечила: и ожоги, и колотые, и резаные, и рассечения и многое, многое другое!
Но тут я увидела то, что до этого никогда не видела: в одном из полукружий задницы у второго молодого человека была глубокая, почти до кости, дыра. Все ткани в ней казались обожжёнными, чёрными, спёкшимися от высокой температуры, но с другой стороны я видела концы кровеносных сосудов, мышечную ткань и остатки кожи, только всё это былоуже не обычного цвета, а странного, чёрно-коричневого. И всё это пульсировало и жило. Правдо, крови от такой огромной раны было, почему-то, не очень много.
Я прощупала руками эту рану, потом взяла острый нож, полила на него магнезией и стала срезать обожжённые участки вокруг раны.
— Что ты делаешь, бабка? — хорошо, что молодой человек не закатил мне тут истерику и не кинулся на меня с кулаками, особенно когда увидел в моих руках нож.
— Убираю мёртвую кожу и плоть, э-э-э…
— Дейвин, зови меня Дейвин…
— Так вот, Дейвин, в колдовстве я не разбираюсь, но, думаю, что у вас в лагере будет свой медикус, и он уберёт эту чёрную дрянь с задницы твоего брата, а я могу лишь чуть подлечить его от ожога… А для этого просто необходимо почистить рану…
Дейвин, пока я резала и кидала, смотрел за моими руками. Когда эта нудная и неприятная работа была окончена, я вынула кресало и сказала:
— Умеешь разводить костёр, Дейвин?
— Да, бабка…
— Так давай же! И сгоняй во-о-он за ту рощу, что другой стороне дороги… По-моему, там есть ручей… Набери воды в котелок, — я вынула из сумки небольшой котелок. — Да поторопись, Дейвин! Будем готовить лечение для твоего брата!
И молодой человек, постоянно оглядываясь на меня, отправился за водой. Я пока доставала мешочки с травой, что набрала возле дороги.
Когда Дейвин вернулся, я поставила котелок с водой на огонь, соорудив простейшую конструкцию из пяти палок, подобранных тут же, и спросила его:
— А вы, сынок, откуда будете? Из каковских? Воины ентого, херцога, или дертиры?
— Воины, бабка, воины… Что там у Смонни, будет жить?
— Будет… Сейчас его напоим отваром, и он поспит, а ты сбегаешь к селу или своему лагерю и приведёшь подмогу, чтобы его можно было транспортировать туда…
После моей тирады Дейвин ещё внимательнее стал вглядываться в меня, и я поняла, что перегнула палку. Более таких длинных и заумных фраз старалась не допускать, но сомнения у молодого человека я всё равно посеяла.
К вечеру он сказал:
— Ты точно присмотришь за ним, бабка?
— Точно, сынок, точно! Беги… Веди своих… служивых…
И я осталась одна под деревом с бесчувственным телом раненого. Взяв его за руку, я прислонилась спиной к стволу и попыталась уснуть, при этом стараясь держать свою руку на пульсе юноши. Тот не двигался, лишь тихо сопел.
Так я и уснула. Меня разбудил конский топот, ржание и мужские голоса.
— Поднимайте его! Вот так… Да… Не потревожьте рану! Что с ним? — знакомые нотки в голосе насторожили меня.
— Спит, господин главнокомандующий…
При этих словах я подскочила, забыв про свой старческий образ, но, слава Светлейшей, на меня никто не обращал внимания: воины крутились возле телеги, на которую укладывали раненого солдата. В темноте я более ничего рассмотреть не могла, и захотела быстро исчезнуть.
— Кто его так?
— Да, бабка тут была, травница… Она отвар сварила, вот в котелке…
— Мудро, мудро… Он замедлил действие боевого заклятья… Где она?
— Где-то тут была… Бабка, ау! Ты где? — засуетился кто-то, пытаясь отыскать меня на прежнем месте, но я потихоньку перебиралась в темноту, дальше от костра и солдат. Но тут вдруг уткнулась в кого-то, и человек крепко схватил меня зашкирку.
— Вот она! Сбежать хотела! Точно, не навредила господину графу? — заорал над моим ухом какой-то мужик и потащил меня обратно в сторону подводы и военных.
— Тащи сюда! Сейчас разберёмся! — опять я услышала что-то знакомое в интонациях и попыталась вырваться, но мужик, от которого несло лошадьми и алкоголем, крепко держал меня.
— Сильная, тварь… Не похоже, что старая!
Он подтащил меня почти к костру и швырнул на землю с такой силой, что я просто упал под ноги чьей-то лошади. Та переступила копытами, чуть не раздавив меня.
