Хотя По и не был никогда его любимцем, но у По были места, которые ему нравились, и он начал громко читать пернатому часовому, придавая словам страсть, которая обуревала персонажа, созданного гением поэта:

Внезапно он осознал, слишком поздно, что птица и стих, и собственные предательские мозги привели его к встрече с той ужасной мыслью, которая давила на него с тех пор, как он убедился, что пришелец действительно появился на Земле. В центре поэмы По «Ворон» был  молодой человек, потерявший свою возлюбленную, юную Линору, и чувство безнадежности и невозможности счастья, которым переполнена поэма, перекликалось с тем, что ощущал Эдуардо, только он распространял это чувство безнадежности и невозможности счастья на все человечество.

Зарычав от ярости, он швырнул пустую бутылку из-под пива. Он попал в ворону.

Птица и бутылка полетели в ночь.

Он вскочил со стула и бросился к окну.

Птица потрепыхалась на лужайке, затем взмыла, бешено размахивая крыльями, в темное небо.

Эдуардо закрыл окно с такой силой, что едва не разбил стекло, и обхватил руками голову, как будто хотел вырвать из нее страшную мысль.

Этой ночью он был очень пьян. Сон, который наконец к нему пришел, был сродни смерти.

Если птица и приходила к нему на внешний подоконник окна спальни, пока он спал, или прогуливалась по крыше над ним, он ничего этого не слышал.

Первое июля, полдень. Эдуардо проснулся только в десять минут первого. Остаток дня прошел в борьбе с похмельем, что удержало его мозг от мрачных строк давно умершего поэта.

Ворон был с ним и первого июля, и второго, и третьего: с утра до ночи, без перерывов, но старик пытался его не замечать. Больше никаких игр в гляделки, как с другими часовыми, никаких односторонних разговоров. Эдуардо не сидел на крыльце. Почти не выходил наружу. Находясь внутри дома не глядел в окна. Его жизнь стала еще более ограниченной, чем когда-либо. А в его голове, почти беспрестанно:

В три часа дня четвертого числа, измучившись клаустрофобией от стольких дней, проведенных в четырех стенах, он решил совершить прогулку, спланировал маршрут и, захватив с собой ружье, вышел наружу. Он не глядел в небо над собой, а только вперед — на далекий горизонт. Дважды, однако, видел быструю тень, проскользнувшую по земле перед ним, и знал, что гуляет не один.

Возвращался домой и был лишь в двадцати метрах от крыльца, когда ворона рухнула с неба. Ее крылья беспомощно бились, как будто она разучилась летать. Она врезалась в землю как камень, упавший с той же высоты. Она  кричала в траве, но была уже мертва, когда он подошел к ней.

Не вглядываясь, Эдуардо поднял ее за кончик крыла и отнес на луг, решив бросить там же, где оставил четырех белок двадцать четвертого июня.

Он ожидал найти зловещую кучку останков, расчлененную любителями мертвечины, но белки исчезли. Он не удивился бы, если бы кто-то утащил одну или даже две тушки, чтобы сожрать их где-то в другом месте. Но большинство падальщиков разорвали бы белок там, где их и нашли, оставив несколько косточек, несъедобные лапки, куски покрытой мехом кожи и хорошо поклеванные и поцарапанные зубами черепа.

Полное исчезновение останков, означало только то, что белок или сам утащил пришелец, или  управляемые им колдовским образом животные.

Вероятно, путешественник хотел изучить их тела, чтобы выяснить, почему именно они погибли, — чего он не сделал с енотами, поскольку Эдуардо успел отвезти их ветеринару. А может быть, он считал, что белки, как и еноты, — свидетельство его присутствия и он хотел чтобы таких свидетельств было как можно меньше, до тех пор, пока его положение в этом мире не станет более уверенным.

Он стоял посреди луга, уставившись в то место, куда бросил белок. Размышлял. Потом поднял левую руку, в которой болталась разбившаяся ворона, и только теперь поглядел в ее незрячие глаза, — блестящие, как полированное черное дерево, и выпученные.

— Ну что же, посмотрим, — прошептал он и понес ворону в дом. У него были на нее виды. Был план.

Эдуардо достал из кладовки  дуршлаг объемом три литра из проволочной сетки и конструкцию из нержавеющей стали — прочное кольцо на трех ножках. Эдуардо использовал их для сцеживания макарон, когда готовил макароны в большом количестве просто про запас. Две длинные стальных ручки с теплоизолированными местами для рук  были прикреплены к верхнему кольцу дуршлага, за ручки он тряс дуршлаг, когда тот наполнялся парящими макаронами. При работе дуршлаг клался сверху на кольцо, стоящее на трех ножках на столе.

Покрутив дуршлаг в руках, Эдуардо обдумал свой план еще раз и затем начал действовать.

Стоя у кухонного стола, он сложил крылья мертвой вороны и засунул птицу целиком в дуршлаг.

С помощью иглы и нитки он прикрепил ворону в трех местах к сетке. Когда он отложил иголку с ниткой в сторону, ворона вдруг вяло дернула головой и вздрогнула.

Эдуардо отшатнулся и удивленно отступил на шаг от стола.

Ворона издала слабый, дрожащий крик.

Он знал, что птица была мертва. Как камень. Хотя бы оттого, что ее шея была сломана, а разбухшие глаза фактически вывалились из глазниц. Очевидно, что она умерла еще в полете, от обширного апоплексического удара. Такого же, как и те, что убили енотов и белок. Свалившись с большой высоты, она ударилась о землю с жуткой силой, получив еще другие повреждения. Была мертва, как камень.

Теперь, пришитая к сетке дуршлага, ожившая птица была не способна оторвать голову от груди не потому, что этому мешали нити, которыми он ее закрепил, а потому, что ее шея была сломана. Переломанные лапы бесцельно трепыхались. Искалеченные крылья пытались биться и в этом им опять больше, чем стягивающие нити, мешали повреждения.

Преодолевая страх и отвращение, Эдуардо прижал руку к груди вороны. Он не почувствовал сердцебиения.

Сердце каждой маленькой птицы должно биться чрезвычайно часто, чаще, чем сердце любого млекопитающего. Маленький мечущийся мотор: пых-пых-пых! Всегда легко это определить по тому, как дрожит тельце от быстрых ударов.

Сердце вороны определенно не билось. Насколько он мог определить, птица также и не дышала. И шея была сломанной.

Он надеялся, что станет свидетелем способности пришельца чудесным образом возвращать мертвых к жизни, такого рода чуда. Но правда была гораздо мрачнее. — Ворона была мертва, но шевелилась.

Дрожа от омерзения, Эдуардо отнял свою руку от маленького корчащегося тельца.

Пришелец мог управлять трупом, не оживляя. В какой-то степени он обладал властью как над живым, так и над неживым.

Эдуардо отчаянно пытался не думать об этом.

Но он не мог выключить свой мозг. Не мог больше не задавать себе вопросы. Ведь если бы он не отвез енотов тогда к ветеринару, они бы тоже начали шевелиться и снова бы встали на ноги. Холодные, но двигающиеся, мертвые, но выполняющие команды?