– Отвечай, – приказывает Баллион. Мое тело скручивает боль, похожая на ту, которую насылал на меня норт, чтобы узнать, кто отравил его. Но эта гораздо сильнее и… холоднее. Ей невозможно противостоять. До чего же невыносимо! Сила карателя словно бьет меня изнутри.

– Мне дала его та женщина, – легко лгу я.

– Какая? – спрашивает меня мой дознаватель.

– Я не запоминаю человеческие имена, – сплевываю я, – Она ехала со мной в повозке.

– Ложь, – сообщает Ультор, не давая своему псу задать мне еще один уточняющий вопрос.

Не сразу понимаю, что стоящий в ушах громкий шум – мой собственный крик, полный боли. Сила Баллиона, отравляя, стекает по моей коже, будто ледяная вода. Я стискиваю челюсть и ощущаю скрежет зубов. Пытаюсь совладать с невыносимой пыткой, хотя странные чары инквизитора, все нарастая, режут, мучая и терзая меня. Но мои губы не разомкнутся, чтобы сказать заветное слово «хватит».

Нельзя называть силу фасциев колдовством. Волшбой владеют только презренные ягши, заклинатели и разнообразные страшные создания, которыми полна Эллойя. Так считают в Кобрине… Хотя как по мне, инквизиторы просто избавляются от тех, кто способен с ними управиться. А мощь карателей простирается столь же широко, как и у тех тварей, которых они истязают и убивают…

– Сначала вы все кричите. Потом начинаете лепетать и сбивчиво говорить…

Мое тело все покрыто тонкой корочкой льда. Не разлепить глаз от холода. Сердце все обросло белым инеем, а на черных волосах – снег. Я не вижу его, но чувствую. Это коварная искусная иллюзия или страшная правда?..

Когда же уйдет эта боль?

– Твари ночи всегда просят визирей прекратить, упрашивают, подгибая колени. Ты будешь, умолять меня,  волчица?..

В моих легких сидят ледяные иглы, пробивая тонкие пузыри, впиваясь в покрывающие их сосуды. Мышцы в ногах, не способных сделать ни шага, холодны. Каратели не знают милости…

А передо мной открывается страшная правда: инквизиторы – маги, чья сила не терпит других. Она уничтожает, сминает нас, боясь погибнуть самой. Но с мощью Баллиона одной мне не справиться: не выдержу – она слишком для меня велика.

– Скажешь мне правду? – почти что лаская, клокочет голос карателя.

– Нет, – шепот вырывается из моих полураскрытых губ вместе с белесой дымкой теплого пара.

И затем я снова кричу, а мой вой уносит вездесущее подземное эхо.

– Довольно, Баллион, – останавливает Ультор, – Она нашла послание в поместье Таррума.

– Вы… прочитали ее?

– Это ясно и так. Но не надейся, даану. Некоторым пророчествам сбыться не суждено, – говорит главный инквизитор.

Он держит в руках лист, не рассыпаться прахом которому не дает лишь древняя волшба. На него падает свет от белоогненных светочей со стен. И сквозь просвечивающуюся бумагу видна метка – ровна такая же, как на айсбенгских скалах, как на груди Ларре. Похожая на знак, выведенный на витраже в поместье. Тот, что лежит у лап темной волчицы.

Я рвусь вперед, пытаясь выхватить, рассмотреть. Корю себя за то, что не успела и не осилила прочитать, не взглянула на послание на просвет, подставив к солнцу. Но Баллион снова бьет меня своей черной и липкой, ледяной силой.

Пророчество. Дающее надежду спастись моей стае, живущей в немилосердном Айсбенге. Неужели оно существует?

– А некоторым историям не стоит быть рассказанным, – заключает Ультор, и лист бумаги в его руке загорается ярким кипенно-белым пламенем.

И тут я в ужасе кричу:

– Нет!

Но поздно. В ладонях старший инквизитор теперь держит лишь горсть мелкого серого пепла. Его быстро уносит гуляющий по подземелью сквозняк.

– Баллион, выясни, что еще она может знать, – бросает похожему на ящера фасцию Ультор.

Главный каратель уходит, и за его спиной развивается грозными темными крыльями безлико-серое одеяние. По краям плаща виднеется белый узор из древних букв, значение которым знают только мрачные, подобные Ультору инквизиторы.

Взгляд Баллиона, обращенный ко мне, полон хищной, желчной злобы.

– Умоляй! – бьет меня ледяной невидимый хлыст.

Не в этот раз, фасций...

***

Лекарь устало протирает глаза.

– Я оставлю ей мази, – говорит он, – Нужно будет делать перевязки.

– Не так быстро, господин Корри, – отвечает ему инквизитор, – Вы уйдете, только когда женщина откроет глаза.

И Вемиану слышится в этом глухом «когда» ужасно звучащее слово «если».

Лицо раненой кажется мужчине знакомым. Где он только видел его? Неужели могло мелькать среди бесчисленных пациентов? Если бы... Благородная, ручки белы и тонки, без грубых пунцовых мозолей. Ясное дело, нари. Одна из тех, что живут в достатке, не ведая бед, с мужем и детьми, с которыми заняты няньки.

Только в грудь обычных нари не всаживают мясницкий тяжелый нож. Они и не ведают, как он выглядит, обходя жаркие кухни стороной в собственном доме, чураясь замарать свое платье из мягкой ткани. Обычные нари не лежат на каменном ложе, не дающем отойти им в иной мир, в холодных подземельях карателей. И к ним уж тем более не пускают городских целителей, лечащих бедняков.

У обычных нари нет старых шрамов на нежной коже…

– Не думайте, господин Корри, – предостерегает его фасций, будто читая приставучие мысли.

Но любопытство лекаря слишком сильно...

***

«Айсбенг освобожден», – слышится в дуновениях холодного ветра, в  ночном вое волков. Берсеркиер, страшный охотник, побежден, убит в жестокой, стремительной схватке. Говорят, что противник его, волк, сам едва не погиб… А защищал он волчицу из  чужой, враждебной ему стаи.

Сияна слышит тревожное завывание вьюги, похожее на надрывный плач. Перед глазами у нее стоит страшный охотник, похожий на громадного косматого медведя. Обманчиво неуклюжий... Но как был силен. Его  рев, вырывающийся из пасти, до сих пор мерещится волчице. Он атакует, снова и снова поджимая Власа к обрыву, желая разорвать бросающегося вперед волка.

А у того из бока льется кровь, густо ложась на белую изморозь скал. Сияна не верит, что кто-то сможет одолеть наделенного страшной силой берсекиера. Но Влас бросает на нее взгляд... «Прощальный», – думает волчица. И зверь из чужой стаи резко кидается вперед и нападает, со всей силы вцепляясь в шею мужчины. А Сияна, желая помочь, атакует врага со спины.

Тело поверженного противника падает с отвесной скалы прямо в бушующее черное море и тут же скрывается под громадными, накрывающими его волнами.

«Он же не выживет?..»

«Нет...»

А потом волк зализывает раны, и она ложится рядом, закрывая его от порывистого холодного ветра. Они прижимаются боками, грея друг друга, пока сестра Лии не встречает взгляд темных глаз, которые зовутся красно-алыми. И все возвращается к началу. Сияна снова видит врага – одного из тех, что поглотили ее стаю под предводительством своего дона, Ворона. Вожака, от взгляда которого начинают трястись под телом лапы. Чьи длинные клыки внушают в нее ужас, острые когти, легко способные разорвать ее тело, – неуемную панику. Ворон ночной кошмар, воскресший из ее снов.

А ведь скоро начнется гон, и чужаки с восточных берегов реки Эритры будут крыть их самок, наравне с исконными жителями запада полуострова выбирая себе пару. И по весне родятся в их, теперь уже общем, логове волчата, чьи глаза с взрослением могут стать гранатово-бурыми, как у их отцов.

После гибели Кетана в Айсбенге стало не две, а одна стая. А волки в ней готовы друг друга порвать за малейшую припрятанную заначку от голода.

«В стае должны быть лишь самые сильные звери», – некогда велел Ворон, не давая делить тушу порванного оленя поровну, чтобы старики тоже могли насытиться, – «Вы сами должны завоевать свой кусок. А если не можете – значит, здесь вам не место».

И с принятием власти нового дона пришел на север мор такой силы, которого давно он не знал.

В животе у Сияны досадно и неприятно урчит от голода. Она скусывает горькую кору с ветвей, подобно травоядным зверям, на которые охотится ее стая. Но это жадное, уничтожающее ее чувство все не уходит.