А у Ильяса мутнеет в глазах. Он хочет помочь другу, но сам руки не может поднять: словно ватным, тяжелым становится его тело.

Меркнут лица, сражение. Все вокруг теряет краски.

И Ильяс открывает глаза. Рассветает. Он лежит на поляне, впереди рассекает Лиес горизонт. Ни Сата, ни Рогвора – никого рядом нет.

Только рядом садится на корягу ворона и глядит на него с интересом. Рассветает. На небе исчезает Ринойя, Таллий покидает свое пристанище за ней вслед.

«Вот ведь, приснится», – думает Ильяс.

Отчего-то только дышать ему по-прежнему трудно. Горло саднит, а на шее лиловыми и черными пятнами лежат синяки, принося неудобство.

***

Таррум снимает с меня неприятное платье, сжимавшее грудь сильными прутами, не давая дышать. Я жадно глотаю воздух.

Вдох обжигает. Но сколь он прекрасен – не передать.

А тело болит после тугого корсета, как от жестоких ударов. Будто Аэдан помял мне снова бока.

Меж лопаток я чувствую невесомо легкое прикосновенье. Это Ларре проводит пальцами по моей голой коже. Едва дотрагиваясь, рукою скользит по спине. Я ощущаю его касанье, будто слабое дуновение ветра. Он доходит до пояса – и тогда я чувствую боль. Знаю, что там расцвели темные синяки, служащие напоминаньем о нелегком приеме.

Таррум непривычно молчит, не режет нещадно словами будто точеным лезвием. И также бесшумно уходит, не сказав ничего.

А я остаюсь одна. Тушу свечи, остаюсь в темноте. Затем ложусь на кровать и быстро от усталости засыпаю. Снится мне Айсбенг – прекрасный, холодный мой дом. Во снах вижу рядом Китана, призраком следующим рядом со мной. Только странно: нет той нити, соединявшей нас прежде. Словно и не привязана теперь я к нему так, как тогда.

Поутру открываю глаза и вижу – ночью окно распахнулось. Холод, пришедший снаружи, и принес Айсбенг в мой глубокий сон.

Одевшись, выхожу в коридор. И там я чую слабый дух смерти. По следу, что ищейка, в полумраке иду, пока не вижу на полу лежащее тело. А оно принадлежит Молчуну – мужчине, некогда отравившему Ларре.

Острое лезвие поразило сердце убитого. Из него торчит простая деревянная рукоятка кинжала. А под почившим мужчиной кровь густо лежит, и ее запах у меня в носу не исчезая стоит. Глаза Молчуна будто спокойно, равнодушно застывши, глядят в пустоту.

Слышу шаги. Судя по поступи – Инне. Оборачиваюсь и его замечаю. Его внимательный взгляд натыкается на лежащего на полу мертвеца. Затем он смотрит на меня и обвинительно произносит:

– Убила! Еще одного…

Тут появляются остальные. Впереди них решительно, грозно идет Таррум. Его голос раскатисто звенит по коридору:

– Что здесь происходит?

А после он видит тело убитого. Как и Инне, тут же переводит взгляд на меня. Только в его дымчато-серых глазах проносится не ярость – усталость.

Все они негласно винят меня в происшествии с немым мужчиной. А я убийцу не знаю, но что с событиями недавними связана коварная смерть, догадаться нетрудно.

Но кому Ларре помешал так же, как и мне, я не ведаю.

– Убирайся, – равнодушно он мне приказывает, – Дальше иди туда, куда держала свой путь.

Я поворачиваюсь спиной к ним и слышу знакомый голос:

– Но как же, норт?! – гневно возмущается Инне, – Так просто ее отпустите?

– Да, – доносится до меня ответ Ларре, – Отпущу. Я знал, на что шел, когда забирал ее из Айсбенга. И к такому исходу я был готов. Но сейчас все же она не повинна. Нужно найти настоящего преступника, совершившего убийство в моем доме.

– Почему вы уверены, норт, что это не она? – задает кто-то вопрос.

– Лия в это время спала, – сообщает Таррум, – И с этим довольно. Лучше подумайте, кто на самом деле  мог всадить воину в сердце кинжал.

А я их покидаю. Но интересно мне, почему норт уверен, что не я Молчуна убивала? Или об этом остальным он соврал?..

***

Глаза ведьмы зелены, а лицо зачаровано так, что его и не вспомнить. Пахнет она пряно: зеленой весенней листвой и густым лесом. Волосы, золотисто-льняные, свободно спадают вниз по спине. Они не прикрыты ни простым платком, ни сеткой с камнями, не заплетены в толстые косы. Сама ягши сидит у камина, и горячие языки пламени лижут лаская ее босые ступни.

Сколь ни всматривается мужчина в нее, ничего, кроме ее изумрудных глаз не видит: вокруг все будто подернуто белесой дымкой и утоплено в колдовском мареве. Ведь мороки наводить – всякая ведьма искусная мастерица.

А ее голос звучит сродни нежному щебетанию птиц, дуновению прибрежного теплого ветра. Но сколь ни пытайся вспомнить эту песнь – не сможешь.

И, кажется, будто коснешься ягши – и она тут же растает, словно мираж в айвинской горячей пустыне: столь чарующей выглядит, ненастоящей. Походит на несбыточно-сладкий сон или на липкое наваждение.

Колдунья проводит ласково руками по его широкой груди и нашептывает на ухо слова, похожие на страшные заклинания. Мужчина внимает послушно ее речи. В один миг забывает и жену, нежно любимую, и малых детей, и любовницу, что прежде ночами ему грела постель. И все вокруг неважным становится, лишним.

А потом уходит эта таинственная женщина. Как и прежде, в воздухе она легко растворяется, исчезает, растаяв подобно льдинке. Кажется, будто и не было ягши, не приходила она. Только один тягучий запах после ее прихода остается, служа напоминанием. А пахнет всюду травой, согретой на солнце и теплым летним ливнем.

Наваждение с него спадает. И мужчина чувствует себя будто проснувшимся от колдовского сна.

– Да… – только и может он вымолвить.

Открывает окно, подставляя разгоряченное лицо студеному ветру. Снежинки, кружась, оседают на его протянутые руки и тают, соприкасаясь с жаркой кожей. А снег все идет, кутая ровным слоем блестящие крыши домов.

В покои входит немолодая служанка, принося ему ужин. Накрывает на стол, аккуратно расставляя серебреные столовые приборы. Как поздно она пришла…

Вдруг хозяин задает ей вопрос:

– Ты убирала травы, что приносила ведунья? – дотошно он допытывается до прислуги.

– Нет, сиятельный. Желаете, чтобы новых я принесла? Все помню я, она мне сказала … Полынь, крапива, ветви ивы, чертополох, зверобой, березовый цвет … – перечисляет служанка.

– Не стоит… Оставь меня, – приказывает Вингель Альвель. Его просьба немедленно выполняется.

Лорд берет в руки оставленные ведуньей растения и начинает их перебирать. А среди них, знакомых, что змея, таится неведомая гладкая ветвь. Сиятельный может поклясться – такой ведунья ему для защиты не приносила. И свежая… Словно сегодня ее срезали ножом. Гибка эта ветвь и красна, а на ней виднеются округлые, блестящие листья и белоснежные цветы…

Еще она кажется знакомой Альвелю. Где только он мог ее встретить?..  Но знахарем ему быть не нужно, чтобы понять – именно с помощью этого растения ведьма снова вошла в его дом. Альвель усмехается. А ведь прежде он отнесся с иронией к странной причуде жены защитить дом от злых пугающих духов. Считал лорд все ведовство ложным и лживым суеверием. Только вот оно как оказалось… Жаль, помочь все равно не сумело. Супруга не уберегла его от ведьминских, приставучих чар.

И лорд с нежностью кутает ветвь в клочок алого старого шелка. Ночь обещает ему быть тревожной…

***

В библиотеке Дарий усердно учит меня грамоте. В глазах у меня рябит от мелких строчек. А ведь его уроки длинные и сложные.

От айвинца сегодня веет странно тревожно. Его взгляд непривычно хмур и тяжел. И смотрит на меня так… пронизывающе. Словно дурная разгадка таится во мне. Затем он решается со мной заговорить:

– Вы говорили, будто не знаете, что с моим братом случилось.

– Да, – холодно отвечаю.

Дарий молчит, и тишина эта ранит меня острее кинжала. Она, словно ледяная стена между нами, повиснув, стоит.

– Ложь, – вдруг уверенно мне сообщает.

Это слово для меня, что тяжелый удар. Оно наотмашь бьет. Больно.

– Вы и Таррум что-то скрываете, – говорит Дарий, – Но мне все равно. Только знайте одно –  я вам не верю.