– Зато я по ним нет. Там нет разговоров, одни только сплетни. Мой муж, у вас тут, – она улыбается хитро, – Все интересней гораздо.

Лени только возносит глаза к небу:

– Вот же посчастливилось мне! – сокрушается,– Деловые разговоры ей нравится слушать больше, чем крестиком вышивать или читать романтичный роман. За что мне так с женой повезло? – сетует Бидриж, хотя в его голосе слышится нежная и терпкая гордость.

Асия лишь на то сверкает глазами да подстрекательски мне говорит:

– Лия, дорогая, пойдем. Женщинам эти надменные мужчины не рады.

Я вынуждена за ней идти. Таррум немного удавку на мой шее ослабляет и кидает, предупреждая, свой мрачный взгляд.

А за нари летит следом сладкий, цветочный шлейф …

***

Таррум с Бидрижем остается наедине. Друг с него взволнованного взгляда не сводит.

– Хочу я узнать, что за дама с тобою пришла, – Лени шепчет тревожно, – В сказку про кузину, объявившуюся внезапно, я верю с трудом. Но сейчас и не время, не место.

– Ты прав, друг мой, – ему отвечает Ларре, – В другой раз я тебе расскажу, – обещает и сам думает, что волчицу не выдаст даже лучшему другу.

– Пойдем уж тогда! Асия правду сказала. Тебя уж, действительно, давно заждались.

В зале стоит удушливый дым табака. За дубовыми столами играют в карты. Приемы Сетлендских тем знамениты, что за баккара порою разрешали дела и заключали важные сделки. Приглашение в усадьбу иным благородным было сыскать за счастье.

Ларре вдруг замечают.

– Таррум! – увидев его, кричит лорд Вингель Альвель.

– Сиятельный, – почтительно норт произносит.

И в глубоком голосе Ларре нет ни лести, опасной и лживой, ни скользкой дурманящей фальши. Но замечает вдруг норт, что сиятельный лорд изрядно и тяжело пьян. Резко и неприятно разит от него за версту.

Но, наклонившись к уху Таррума, Альвель ему говорит:

– Проигрываю я, Ларре, – доверительно он произносит.

Таррум морщится, ощущая запах кислого пота и разящего от мужчины спирта. И сухо ему обещает:

– В другой раз вам, сиятельный, повезет.

Тот, пошатываясь, головой упрямо качает:

– Мне давно не везет. Как я встретил ее. И игра уж эта давно началась…

– О чем вы? – хмурится Ларре.

– Знаешь что? – качается лорд, – Только тебе я скажу. Император что-то подозревает. Да только что? Я не ведаю. Но для него теперь я в опале…

Лорд разворачивается, к другому столу уходя. Ларре его догоняет:

– Что вы имели в виду? Император узнал?

Вингель Альвель горько и безумно смеется:

– Сам я не помню ни-че-го. Ничего, понимаешь? Только чую, это ее рук дело. Хотя что б еще с ней встречался, тоже совсем нет воспоминаний …

Таррум непозволительно резко сиятельному лорду задает вопрос:

– Кто она, лорд? – произносит он отрывисто.

– Если я б знал… – Вингель икает, – Как же я пьян! Нет, я не должен был тебе ничего говорить.

Ларре понижает свой голос.

– Вы, действительно, не помните ничего? – спрашивает он шепотом, – Об Айсбенге.

Альвель зло отвечает:

– Вот ведь заладил! Как попугай с Ашаханы. Айсбенг, Айсбенг! – лорд восклицает, – Только знаешь, что Ларре – беги. Император еще не почуял, что в моих делах ты вечно замешен. А раз уж он на меня ополчился, не сдобровать и тебе.

Тихо норт ему говорит:

– Спасибо.

Но тот уж уходит, не слыша.

– Вот ведь напился! Сиятельный ведь, а такое себе позволяет, – слышит Таррум позади себя голос.

– Да кто он! Позор империи только.

– Этот «позор», – звучит так холодно голос, словно это айсбенгский, колючий ветер, – Из войны Кобрин вывел победителем.

Ларре оборачивается, ощущая гнев, видя двух юнцов – сына леди Сетлендской и его друга, не менее знатного рода. А рядом с ними, щуря свои хитрые глаза, стоит сиятельный лорд Эйрих Донвель.

– Норт Таррум, не так ли? – говорит он величественно.

Ларре кланяется. Но напряжение в нем нарастает.

– Истинно так, сиятельный, – отвечает.

– Вы воевали ведь тоже, – задумчиво говорит ему Донвель, – Дитя войны. Таким, как вам, привычным к звону оружия, порою в мирное время бывает отнюдь не легко. Осторожным, норт, будьте, – предупреждая, бросает лорд и тут же уходит.

Слышится шум. Набрав девять очков, победу одерживает хозяин усадьбы. Лорд Сетледский уже пожилой, но не теряет сноровку в баккара.

Рядом с Таррумом снова оказывается его друг Лени.

– Пойдем, новая партия сейчас начнется, – зазывает.

***

С Асией я иду по длинному мрачному коридору. Она начинает со мной странный разговор.

– В этом сезоне чрезвычайно моден бордо, – зачем-то сообщает мне нари, – Хотя еще недавно его считали верхом безвкусицы. Страшным моветоном было надевать платье этого цвета, – рассказывает она мне, – А вот лиловый совсем вышел из моды, не находите?

Не дождавшись ответа, она быстро в тот же миг продолжает:

– Его сейчас находят вульгарным и пошлым. А вам самой какой оттенок больше нравится: лиловый или бордо?

Эти разговоры вызывают у меня лишь головную боль. Признаюсь Асии, надеясь, что она не будет больше мучить меня:

– Цветов я почти что не различаю.

Она восклицает:

– Бедняжка! – сочувствует мне, – Недаром вы кузина Ларре. Он ведь протаноп… Не дано красный ему отличить, – поясняет, – Нелегко вам, наверное, с гардеробом. Но знайте: мне кажется, вам пошел бы бордо.

Мы заходим в светлый зал. Навстречу мне подскакивает одна нари в богатом и пышном платье. Она кричит:

– Лилиана!

И тут же предо мной нерешительно замирает.

– Кто вы? – тихо, с тоскою говорит мне.

– Лия, – коротко отвечаю ей.

– Вы не Лилиана, – уверенно замечает незнакомка.

Нари Бидриж ее прерывает:

– Пенни, ну что же такое ты говоришь, – повелительно произносит, – Это кузина Таррума, та самая Лилиана. Недоверием своим ты обижаешь ее. Вот скажи, – Асия спрашивает, – давно ли вы в последний раз виделись?

Девушка хмурится.

– Мне было лет десять… – с сомнением она говорит, – Но, – замечает, – Слишком уж она изменилась. Да и Лилиана разговаривать не могла…

Асия злится и гневно Пенни ругает:

– То было давно. Твоя Лили выросла. Да долго она не могла говорить, но потом языку разумела. Повзрослела и прошел ее страшный недуг… Ты не знала? – с горчащим ядом укоряет ее.

Бидриж уверенно стоит на своем, защищая меня перед Пенни. Хотя о странной болезни кузины Ларре, узнала впервые. Впрочем, Таррум мне говорил, что об этом никто не ведал – позор в его семье скрывали. Только мне с девушкой, с Лили лично знакомой, увидеться повезло…

Цепким, что стервятница взглядом, одна леди оглядывает меня. В ее крученой прическе серебрятся седые нити, а кожа вся в следах прожитых лет.

Асия, едва не шипя, шепчет мне:

– Книксен! – подсказывает она.

Я стою, замерев, не сгибая колени. Глядя женщине с хищным и глубоким взглядом, пронзительно также в глаза. Она, поджимая тонкие, бледные губы, с усмешкой презрительной мне говорит:

– Даром, что порицают провинциальное скудное воспитание, – брезгливо осматривает меня, – Впрочем, ваша репутация и без того не столь хороша.

Благодаря тонкому слуху, улавливаю чей-то шепот, тихо, змеею скользящий:

– Неизвестно где была кузина Таррума все это время…

– Теперь уж она, верно, обесчестена.

Нахожу говорящих своим холодным взглядом. Те замолкают в тот же миг и понуро опускают головы. А по позвоночнику каждой катится ледяной пот …

Я поворачиваюсь к знатной даме. Она пренебрежительно сидит, держа голову горделиво и высоко.

Я даану. Я не позволю столь низко и грубо обращаться с собой.

Асия же стоит рядом неживая. В испарине ее тонкие руки. Она шепчет мне на ухо:

– Перед сиятельной извинись.

Женщина гадко ухмыляется:

– Ваши подсказки, нари Бидриж, – гадко чеканит слова она, – ни к чему. Тут уж видно, что даже помощь учителей не помогла. Впрочем, – глаза леди победно блестят, – род Таррумов ведь молодой… Не столь давно к знати они примкнули, – с осуждением молвит она, – Благородные! Что намешано в их грязной крови? Откуда восходят Таррумы, не напомните?