— Успокойтесь, дорогая фрау!
С этими словами он выплеснул пиво на искажённое злобой и ненавистью лицо жены, та чуть не задохнулась от избытка чувств и, посинев от бешенства, свалилась в обморок.
— Позовите служанку. Пусть приведёт её высочество в порядок! Нельзя так налегать на телятину в подливе и в чесночном соусе, сколько раз я уже об этом говорил! — велел герцог своему слуге.
— Ваше высочество! — услышал он в ответ голос верного Карла. — Осмелюсь сообщить, что её высочество герцогиня Брунгильда Фридландская и Мекленбургская сегодня не совершала обычной верховой прогулки и, вероятно, находится у себя.
— Это что ещё за новости? — неприятно удивился герцог и тотчас заспешил в покои дочери.
Свою наследницу он застал в спальне, ещё лежащей в постели. Брунгильда с сосредоточенным видом охотилась на блох, выискивая их в складках своей ночной сорочки и постельного белья. Её движения были грациозны, но в то же время молниеносны, что не давало несчастным насекомым никаких шансов на спасение. При виде дочери, гнев герцога сразу улетучился, и он, пинком придвинув резной табурет из красного дерева к алькову с пышным балдахином из красного бархата и золотой парчи, примостился на нём и положил свою крупную солдатскую ладонь на изящную, но сильную руку дочери и сказал:
— Текла, моя девочка, я справлялся о тебе!
Брунгильда промолвила:
— Ваше высочество, я просто устала. Слишком много событий произошло в последнее время: конфирмация, рыцарский турнир, несостоявшееся аутодафе, предстоящая казнь лучшего рыцаря герцогства, а может, и всей Германии — всё это меня несколько выбило из колеи, и поэтому сегодня мне было уже не до верховой езды. Однако, обещаю, не пробьёт ещё и десяти, как я буду в седле.
«Это просто приступ меланхолии», — с облегчением подумал герцог.
— Неужели нельзя отменить казнь? — внезапно услышал он взволнованный голос дочери.
— Что тебе дался этот непутёвый рыцарь Рупрехт? — вопросом на вопрос ответил герцог, удивляясь услышанному.
Щёки дочери порозовели от этих слов отца. Она, опасаясь выдать свои истинные чувства, тихо произнесла:
— Пожалуй, немного найдётся таких рыцарей в нашей армии, как рыцарь Рупрехт.
«До чего же хитры женщины, — подумал герцог взволнованно. — Даже эта неискушённая девчонка уже умеет ловко пользоваться изощрёнными приёмами, достойными придворных интриганок! Чего стоят только эти опущенные ресницы, за которыми она прячется, словно лиса в кустах!»
Вслух же герцог сказал:
— Увы, ангел мой! Приговор отменить нельзя: слишком серьёзное преступление совершил этот сумасброд против Церкви. Мало того, что спасая от костра какую-то колдунью, вдобавок убил офицера армии фельдмаршала Тилли, о чём неизбежно станет известно императору, ибо проклятый валлонец слишком упрям и ещё более злопамятен.
Лицо Брунгильды побледнело.
«Однако, владеть собой она, к сожалению, ещё не умеет, — огорчился герцог. — Боже, что с ней будет, если враги сумеют расправиться со мной и сбудется вчерашнее предсказание?» — Герцог на мгновенье задумался и, вздохнув, сказал: — Этого глупца может спасти только чудо. Допустим, что найдётся какая-нибудь дура, которая пожелает взять барона себе в мужья и уведёт его с эшафота. Но осмелится ли кто из местных незамужних горожанок или крестьянок отнять у палача его законную добычу, чтобы затем стать изгоем, подвергаться ежедневному риску расправы со стороны обезумевшей черни?
— Но ведь, ваше высочество, барона ждёт не позорная казнь на виселице или сожжение на костре, а достойное высокородного рыцаря отсечение головы! — запальчиво возразила Брунгильда.
— Это так, — ответил герцог, — но согласится ли сам барон стать мужем неизвестно кого из худородных? Ведь на эшафоте подбирают себе мужей отнюдь не невинные девушки с громким именем и Древней родословной. Поэтому такому рыцарю, как барон Рейнкрафт, предпочтительнее лишиться своей непутёвой головы, чем покрыть себя несмываемым позором, обвенчавшись с какой-нибудь потаскухой или старой беззубой шлюхой. Насколько я знаю барона, он никогда не запятнает свою рыцарскую честь неравным браком.
— Это сделаю я, — тихо, но твёрдо, сказала Брунгильда.
Валленштейн долго молчал, глядя на бледное лицо дочери. Потом встал, подошёл к окну, раздвинул тяжёлые шторы, распахнул резные створки.
Свежий весенний ветер ворвался в спальню. В комнате сразу стало неуютно. Брунгильда, поёживаясь, натянула одеяло до самого подбородка, неотрывно следя за отцом. Тот, подумав, решил, наконец, рискнуть. Терять одного из своих лучших офицеров герцогу очень не хотелось, кроме того, он считал его спасение делом чести.
— Это дело чести, — наконец, ответил Валленштейн. — Казнь должна состояться 8 мая, и до этого времени, кроме нас двоих, никто не должен знать и даже подозревать о твоём решении. Никто! — повысил голос герцог. — Иначе рыцаря Рупрехта уже никто и ничто не спасёт, даже твоя глупость! — С этими словами герцог направился к двери.
— Разумеется, ваше высочество, я всё сохраню в тайне, ведь барон нужен вам для очередных интриг, а не для счастья собственной дочери, — проворчала под нос Брунгильда.
Однако разговор герцога с дочерью не остался их общей тайной: едва Валленштейн взялся за витую бронзовую ручку двери, как Клара — любимая служанка герцогини, отпрянула от замочной скважины и, словно мышь, шмыгнула за тяжёлую штору, закрывающую одно из двух огромных окон, и затаила дыхание, вся дрожа от смертельного страха.
Едва вдали затихли чеканные шаги герцога и звон шпор, как Клара стремглав бросилась вон из покоев Брунгильды. Спустя всего несколько минут герцогиня уже обо всём знала. К этому времени при помощи многочисленных расторопных служанок она успела привести себя в порядок и, отослав их прочь, имела возможность вникнуть во все подробности заговора мужа и падчерицы. Гнев неузнаваемо исказил её лицо, и она вновь стала напоминать мегеру. После нелепой гибели любимого шута, павшего от руки проклятого барона, герцогиня постоянно ощущала душевный дискомфорт: одного графа Пикколомини ей было мало. Кроме красивой внешности любовника, герцогине, пресыщенной любовными утехами, необходимо было нечто другое, вызывающее острые ощущения. Таким требованиям в некоторой степени отвечал уродливый Глюк с его невероятной похотью. Уродство покойного горбуна уравновешивало приторную красоту графа Пикколомини. Лесбийская любовь с юной горничной герцогине стала приедаться. Поэтому извращённая натура заставляла её искать всё новые пути и средства для удовлетворения различных противоестественных желаний... В последнее время рослая и в то же время очень изящная фигурка повзрослевшей падчерицы всё чаще заставляла обращать на себя внимание похотливой мачехи, и чем недоступней была эта цель, тем сильнее было желание герцогини забраться под подол юной Брунгильды. По приказу герцогини Клара взяла девушку под своё постоянное наблюдение: упаси Бог, чтобы юная белокурая красавица влюбилась в какого-нибудь красивого рыцаря, вроде графа Трчка или графа Кински. Необходимо было зорко следить за тем, чтобы герцогиню, чего доброго, случайно не опередили эти проклятые офицеры. Кто-кто, а она, с четырнадцати лет охотно отдававшаяся всем желающим подряд, начиная от юных пажей и уродливых шутов, кончая высшими придворными чинами и гвардейцами при дворе курфюрста Пфальцского, а также при дворе его величества императора Священной Римской империи, герцогиня прекрасно знала, на что способны солдаты и офицеры любой армии, стоит хоть немного зазеваться. Изабелла Екатерина фон Валленштейн, урождённая графиня фон Геррах — будущая герцогиня Фридландская не оставляла без внимания и лиц духовного звания, из-за чего и попала под влияние иезуитов. Неудивительно, что подслушанной Кларой разговор вызвал у Изабеллы очередной бурный приступ истерики. Здесь было всё: и неуёмная жажда мести за любимого шута, и чувство полного бессилия перед герцогом, и недоступные прелести его дочери, которые всё более распаляли больное воображение герцогини. Она вспомнила ночи, проведённые с личным духовником самого императора, зловещим иезуитом Вильгельмом Леморменом, по прозвищу брат Бенедикт, имя которого при дворе произносили только шёпотом: словно паук муху, он поймал её в свои крепкие липкие тенёта и заставил оказывать определённые услуги ордену. От этих воспоминаний она поморщилась и от досады грязно выругалась. Подойдя к высокому венецианскому зеркалу — из него глядела женщина лет тридцати с правильными чертами лица, слегка выпуклыми тёмными глазами, несколько низким и поэтому подбритым под Мадонну лбом, герцогиня долго, с отвращением, внимательно разглядывала своё отражение, а затем злобно улыбнулась ему, плюнула в зеркало и, грязно выругавшись, отвернулась от него. Вызвав служанку, она велела заложить карету, сообщив, что собирается в собор помолиться и навестить своего духовника. Тут же герцогиня написала несколько строк на чистом листе бумаги и, сложив его, запечатала своим перстнем, велела Кларе доставить послание графу Пикколомини и устно передать, чтобы он ждал её в соборе.
