В трюме под видом каторжников и рабов, якобы предназначенных для продажи на невольничьих рынках Порты, предполагалось разместить здоровых, наиболее выносливых и крепких, умеющих хорошо владеть личным оружием людей. Продажа белых рабов практиковалась довольно часто не только венецианскими и генуэзскими профессиональными работорговцами, но и другими предприимчивыми «христианами», в том числе английскими, голландскими и германскими протестантами.

Мнимые рабы смогут в нужный момент легко освободиться. от кандалов, в которые они будут закованы, и мгновенно вооружиться, взяв оружие, спрятанное в трюме в надёжных тайниках.

На следующий день ближе к полудню на горизонте из-за северной оконечности острова Дуги-Оток внезапно вынырнули три парусника. Два из них, окутанные густыми клубами порохового дыма от орудийных выстрелов, преследовали третий корабль, который шёл под ганзейским флагом. В этом смог сразу убедиться комендант крепости, колонел Торти, едва поднявшись на башню бастиона, прикрывающего вход в гавань.

— Это ганзейское торговое судно, — заметил он, передавая подзорную трубу подоспевшему в форт синьору Ладзаро делла Чимароза.

— Ему не уйти, — простонал тот, не отрываясь от подзорной трубы.

— Пожалуй, вы правы, синьор подеста, но, кажется, ганзеец вступил в бой! — воскликнул Торти, наблюдая невооружённым глазом за стремительно разворачивающимися в нескольких милях от входа в гавань драматическими событиями.

Они шли, как и задумывал барон. Наблюдавшие за боем с берега увидели, что из-за сильно потрёпанного от выстрелов пиратских пушек рангоута ганзеец заметно сбавил ход, однако открыл ураганный огонь по пиратской баркентине, которая пыталась отрезать ему путь в гавань. Она внезапно окуталась дымом, в котором замелькали языки пламени, баркентина резко сбавила ход и затем вообще легла в дрейф.

— Попали! Корсар горит, досталось мерзавцу! — радостно воскликнул комендант, забирая подзорную трубу у делла Чимароза.

Однако пиратский фрегат под чёрным парусом продолжил преследование и постепенно нагонял ганзейца. Корабли были уже почти в миле от входа в гавань.

— «Эйнхорн», — наведя подзорную трубу на судно под ганзейским флагом, прочитал Торти, — «Энтхен», — процедил сквозь зубы колонел и выругался.

У пиратского судна было явное преимущество благодаря мощной парусной оснастке, его борта и дно наверняка были основательно очищены от ракушек, водорослей и прочих наростов, именуемых у моряков «бородой».

— Если пират подойдёт на расстояние пушечного выстрела, немедленно открыть по нему огонь! — распорядился комендант крепости, обращаясь к капитану Мазуччо. — Посигнальте всем батареям, чтобы прикрыли ганзейца!

Преследуемый шлюп снова огрызнулся огнём из десяти орудий левого борта, когда корсар нечаянно подставил ему свой правый борт, и через несколько минут у фрегата внезапно обрушилась фор-марса-рея, кливера вышли из строя.

— Похоже, у мерзавцев сильно повреждён рангоут, но вряд ли ганзейскому судну удастся уйти, если оно вовремя не скроется в гавани под защитой наших орудий, — констатировал колонел. — Как жаль, что сейчас у нас под рукой нет хотя бы одного корабля из военного флота республики. Адмирала Боргезе никогда не бывает в нужное время в нужном месте, вот и сейчас весь флот бросил на осаду Градиски, в то время как проклятые корсары хозяйничают под самыми стенами Зары.

— Слава Деве Марии, кажется, корсары на этот раз остались с носом, — простонал подеста.

— Виват! — радостно завопили солдаты и офицеры гарнизона.

Через полчаса изрядно потрёпанный «Эйнхорн» гордо входил в гавань Зары.

Подеста, синьор Ладзаро делла Чимароза в сопровождении коменданта крепости, своих советников и членов магистрата спустился на пристань и двинулся к пирсу, к которому пришвартовался «Эйнхорн», чтобы лично поглазеть на чудом ускользнувших из когтей морских хищников отважных ганзейцев. Он убедился, что хотя ганзейцам удалось избежать плена и рабства, но большинство из них, как и само судно, находились в плачевном состоянии. В основном это были славяне, но попадались и немцы, взятые шведами в плен на территории Речи Посполитой, в том числе и около четырёх сотен надёжно закованных в цепи невольников, народ, как на подбор, рослый и мускулистый. Теперь их ожидала незавидная судьба — продажа в турецкую неволю и тяжкий каторжный труд в рудниках, каменоломнях или на галерах.

Венецианцы разглядывали рабов, с завистью прищёлкивали языками и со знанием дела ощупывали пленников, однако невыносимое зловоние, идущее от человеческих испражнений, невыносимая духота и испарения от потных, давно немытых тел невольников заставили любопытных венецианцев покинуть трюм и выйти на свежий морской воздух. Пообещав шкиперу, купить у него несколько особо приглянувшихся ему молодых рабов, комендант с важным видом удалился.

Шкипер многозначительно переглянулся с одним из белых невольников.

Наконец прибывший вместе с таможенниками лекарь внимательно осмотрел раненых, высказал удивление, что в экипаже судна так мало убитых (на верхней палубе валялось только несколько трупов настоящих ганзейских моряков), убрался восвояси.

Ночью комендант крепости, делая свой обычный обход постов, не доверяя это важное дело капитану Мазуччо, усиленно размышлял о странных событиях, произошедших днём около полудня, и в его душу закралась какая-то непонятная тревога. Обычно он, обходя посты в гарнизоне, имел привычку незаметно подкрадываться к часовым. Если часовому случалось прозевать появление коменданта или заметить слишком поздно, то тут же следовало «наказание», которое, впрочем, касалось молодых смазливых солдат: Торти принуждал раззяву к содомскому греху — в армиях многих стран того времени такое иногда практиковалось облечёнными командирскими полномочиями извращенцами. В случае упрямства провинившегося ждали хлёсткие удары шомпола или, что ещё хуже, так называемый «шведский напиток»[117]. Связав беднягу, его укладывали на землю и стволом мушкета разжимали зубы, вставив в рот вместительную воронку, им через неё в глотку вливали приличную дозу воды, смешанной с гашёной известью и обыкновенной дорожной грязью, пока брюхо не будет переполнено до предела. Иногда на эту варварскую операцию уходило почти полведра такой мерзкой смеси. Как в этом случае любил часто выражаться Торти: «На хитрую задницу всегда найдётся шомпол или пробка из извести!»

Вот и теперь он направлялся в караульное помещение. Очутившись перед его дверью, Торти грохнул в неё тяжёлым ботфортом. На двери открылось маленькое окошко, в котором мелькнуло сонное усатое лицо начальника караула, капрала Мутти. Убедившись, что перед ним сам комендант крепости, он поспешно взялся за тяжёлый засов.

Щурясь от света полыхающих смоляных факелов, воткнутых в специальные железные гнёзда на каменных стенах помещения с низким закопчённым потолком и узкими зарешеченными окнами, комендант вошёл внутрь. Очаг, сложенный из дикого камня, ярко полыхал, и в нём уже жарился нанизанный на вертел молодой барашек, распространяя по всему помещению вкусный запах. У противоположной стены на грубо сколоченном деревянном столе были расставлены глиняные миски с полентой, огромное блюдо с нарезанным хлебом и сыром, а также вместительный кувшин с чистой, холодной, родниковой водой — пить вино во время несения караульной службы не полагалось — ослушавшиеся получали порцию «шведского напитка».

— Я вижу, вы собрались поужинать. Это правильно, только не набивайте себе брюхо до отказа, ибо переполненное брюхо — плохой помощник на службе, особенно в карауле. Тянет в сон и всё такое. А сон во время несения караульной службы, особенно на посту, это... это... что это? — вдруг обратился он к юному барабанщику, скромно примостившемуся в сторонке.

— Это нарушение служебного долга, синьор колонел! — чётко по-военному ответил не растерявшийся Октавио Пикколомини[118].