Если переговоры с Ароном-Воеводой пройдут успешно, то уже в начале лета этого 1606 года можно будет выступить в поход против турок.

Епископ Пазмани, будучи человеком не только достаточно бесстрашным и расчётливым, не теряющим голову даже в критических ситуациях, но и привыкшим к аскетическому образу жизни, не стал брать с собой огромную свиту из помощников, слуг и охраны, а ограничился десятком немецких рейтар. Их возглавил молодой, безумно храбрый, но в то же время не по годам рассудительный и опытный в военном деле простой богемский рыцарь Валленштейн, о котором от собратьев-иезуитов епископ слышал много лестного. Именно иезуиты рекомендовали ему нанять этого рыцаря в качестве командира эскорта. В последний момент в конвой нанялся побывавший во многих переделках барон фон Илов. Епископ его хорошо знал и не остановился перед лишними расходами, чтобы заполучить на службу этого опытного воина. Проводником у епископа был казачий полковник и бывший войсковой писарь Запорожской Сечи[38] Пётр Конашевич по прозвищу Сагайдачный, которого сопровождали ещё четыре казака. Довольно рослый, широкоплечий, с тонкой гибкой змеиной талией, он в отличие от своих собратьев-казаков носил светло-русую бородку и, если бы не лихо заломленная папаха с красным шлыком, казачий жупан и кунтуш, а также засунутая за пояс полковничья булава, его можно было бы принять за студента старших курсов семинарии. Он и в самом деле закончил Острожский коллегиум, учился в Ягеллонском университете, но по примеру отцов и дедов остался верен православию и, зная, что ему неоткуда ждать богатого наследства, отправился искать удачи на Сечь. Полковник был уроженцем этих мест, поэтому и оказался в роли проводника.

После переговоров с епископом Пазмани в Зборове польский король специально послал в качестве проводника именно полковника Конашевича-Сагайдачного, которому на Сечи улыбнулась удача. И благодаря личной храбрости, а также холодному аналитическому уму и блестящему образованию он сумел сделать стремительную карьеру, став к тому времени вторым после кошевого атамана человеком в Запорожской Сечи. Он сам подобрал людей, по его мнению, наиболее пригодных для этого рискованного путешествия. Выбранные полковником четыре казака — и особенно сотник Иван Мак и хорунжий Юзеф Пржиемский — в бою стоили двух десятков вооружённых до зубов турок или татар.

Епископ с эскортом проехали Збараж, Теребовль, Чертков, миновали Заставну у границ Молдавского княжества[39], ненадолго остановились в Черне и теперь, проскочив Чагор и Плайю-Кузмин, двигались в сторону Лукавицы. Сытые лошади хотя и медленно, но довольно уверенно доволокли сани до гребня очень пологого холма, отделяющего Плайю-Кузмин от Лукавиц.

— Местные жители называют «готарем» границу между сёлами. Сейчас мы как раз подъезжаем к самому готарю, — объяснил Валленштейну Конашевич. — Места эти довольно дикие, всюду непроходимые леса и чащи, хорошо, если обнаружатся узкие просеки, именно по ним предстоит добираться до Валя-Кузмин. Есть ещё одно неприятное обстоятельство: это время года. В диком лесу можно нарваться на стаю голодных волков, но хуже их двуногие хищники — гайдуки[40]. Эти не дают спуску никому — ни туркам, ни местным жителям. Всех норовят ободрать, как липку. Лукавицы, куда мы вскоре доберёмся, — настоящее гнездо разбойников.

— Надо полагать, мы можем попасть в неприятную историю, — насторожился Валленштейн. Если бы он не сопровождал Пазмани, то рад был бы опасному приключению, но теперь, выполняя свою миссию, он не мог подвергать риску жизнь епископа.

Не успела вся кавалькада подъехать к готарю, как внезапно Валленштейн, у которого был особенно тонкий слух, первым услышал какие-то странные звуки и поднял руку, требуя внимания. Сани и охрана замерли на месте, и все вдруг ясно услышали громкие вопли. Звук, похожий на крик о помощи, приближался, чудилось, будто кого-то нещадно бьют, и несчастный от дикой боли орёт что есть мочи.

— Может, какого-то беднягу на кол сажают, где-то сразу за готарем, — высказал своё предположение полковник Конашевич. — В этих местах такая казнь — обычное дело.

— Вполне вероятно, — угрюмо согласился сотник. Мак, внимательно прислушиваясь к душераздирающим воплям.

— Да, похоже на то, — согласился Валленштейн, успевший повоевать с турками в Венгрии и в Трансильвании. — В Семиградье мне как-то приходилось видеть целые леса из острых кольев, на которых в страшных мучениях агонизировали несчастные. Жаль, что этот варварский обычай, унаследованный турками и татарами от гуннов, появился и у венгров, ляхов, валахов и других христианских народов.

— Дурное дело — нехитрое, — буркнул сотник Мак. — Наши коронные и наказные гетманы тоже таким образом развлекаются.

— Успокойтесь, Панове, — вдруг усмехнулся полковник, — это не вопли умирающего на колу. Это песня.

— Песня? — разом воскликнули Валленштейн и барон Илов.

— А вы прислушайтесь.

И действительно, изумлённые путешественники смогли разобрать слова, судя по всему, какой-то весёлой песни, которую распевал горластый мужчина. Было такое ощущение, что это визжит только что оскоплённый хряк. Вскоре они увидели двигающуюся к ним навстречу подпрыгивающей воробьиной походкой странную личность в грязных домотканых штанах, так называемых портяницах, явно украшенных обильными пятнами мочи, в чёрных, высоких, кожаных сапогах и коротком овчинном тулупе, из-под которого почти до самых колен свисал подол грязной домотканой рубахи. Чёрные длинные пряди из-под высокой чёрной бараньей шапки-качулы неряшливыми лохмами свисали почти до самых лопаток. Этот бравый парень был выше среднего роста, но сутул. Его удлинённое горбоносое лицо украшали небольшие усы, которые очерчивали большой тонкогубый рот чёрной подковкой. Острый подбородок и чёрные цыганские глаза придавали его смуглому лицу какое-то странное, не то лисье, не то волчье выражение. За узкой спиной этого типа на широкой кожаной перевязи висел барабан, а на тощей груди — небольшой бубен. Через плечо была перекинута нарядная сумка из домотканой шерстяной ткани, он то и дело прикладывал к губам сурлу, молдавскую свирель, наигрывая какую-то весёлую мелодию, а когда отрывался от сурлы, под удары бубна звучала песня, которую спутники епископа Пазмани было приняли за вопли умирающего на колу:

После этих в высшей степени любопытных слов следовали удары по бубну, затем свист сурлы и визг продолжался снова.

— Пожалуй, этот парень от скромности не умрёт, — заметил полковник, и на его лицо набежала тень, а вся ладная рослая фигура с очень широкими плечами и узкой, гибкой талией хищно подобралась. — Вы только послушайте, о чём вопит этот грязный ублюдок!

— Так о чём вопит этот бродяга? — полюбопытствовал Валленштейн.

— Этот бравый парнишка утверждает, что он, дескать, самый красивый парень в Прекрасной Стране Буков, то есть в здешних местах. В то же время в Сучаве обитает самая красивая девушка по имени Флория-Розанда. Насколько мне известно, это единственная дочь молдавского господаря. Эта красавица за каких-то пять минут любви получит двести монет и поэтому просто обязана раздеться и отдаться этому доброму молодцу, Аурелу Курджос[42] — так, судя по словам песни, зовут этого красавца, — охотно сообщил казачий полковник.