— Господи, прими её грешную душу, — сказал иезуит, осеняя себя крестом. — А теперь уходим, пока нас не застукала охрана герцога.

Добравшись запутанным грязным лабиринтом до фехтовального зала, Хемниц понял, что брат Доминик уже приступил к своему кровавому делу, ибо кроме звона клинков ничего не услышал — никаких воплей, криков, ругани, — что было характерной манерой ведения боя иезуитами.

— Добивают последнего, — прислушиваясь к звону клинков, с удовлетворением констатировал он и с нескрываемым любопытством приник к смотровому глазку. От увиденного у него подкосились ноги: изуродованные до неузнаваемости тела троих послушников валялись на полу в неуклюжих позах. Герцог же молча хладнокровно наблюдал за поединком брата Доминика и Цезарио Планта, который с невероятной быстротой, орудуя сразу двумя шпагами, на глазах у изумлённого Хемница мастерским ударом отрубил монаху сначала одно ухо, а затем и другое, после чего почти неуловимым движением клинка снёс ему кончик носа. Коадъютор понял, что личный фехтовальщик герцога орудует обоюдоострыми валлонскими шпагами, которыми можно наносить не только колющие, но и рубящие удары.

Неожиданно в фехтовальный зал вбежал взволнованный до крайности гауптман Деверокс в сопровождении троих гвардейцев.

— Вот вам пример настоящего фехтовального искусства! — воскликнул герцог, едва их завидев. — Мессир Планта в одиночку разделался сразу с четырьмя злоумышленниками!

На эти весьма лестные слова Цезарио Планта лишь зловеще улыбнулся и процедил сквозь зубы:

— А сейчас я лишу этого святошу мужского достоинства! — молниеносный колющий удар прямо в пах несчастному монаху достиг своей цели.

Бедняга выронил шпагу, схватился обеими руками за промежность и волчком закрутился по фехтовальному залу. Удар шпаги плашмя по бритой макушке свалил монаха на пол. — Или я тебя немедленно изрежу на куски, или ты скажешь, кто послал вас сюда, проклятые Los padres![233] — зловеще сказал Цезарио Планта, приставив остриё клинка к его глотке.

Однако брат Доминик уже немного пришёл в себя от страшного удара и с невероятным усилием, превозмогая жуткую боль, прохрипел:

— Проклятые еретики и изменники, вы всё равно не уйдёте от Божьего возмездия! Будьте вы прокляты, мерзкие слуги дьявола! Господи, прими мою грешную душу! — С этими словами мужественный иезуит осенил себя крестом. Рука его дрожала, но взгляд был твёрдым и смелым.

— Amen! — ответил Цезарио Планта и безжалостно, одним движением перерезал глотку монаху.

У Хуго Хемница, неотрывно наблюдавшего эту жуткую сцену, потемнело в глазах от ужаса, и его прошиб холодный пот: он сразу узнал в учителе фехтования головореза из особняка дона Родриго в Мадриде и демона из бронзовой бутыли, который самым подлым образом в Эскуриале ускользнул из рук инквизиции. В памяти иезуита внезапно всплыл смутный образ известного авантюриста, проклятого бастарда маркграфа Адольфа фон Нордланда, который тоже присутствовал на том злополучном, воистину сатанинском представлении. И хотя маркграф на этот раз был без светло-русой эспаньолки и без усов, безусловно, это был он. Хуго Хемниц хлопнул себя по лбу: «Всё ясно — головорез из особняка дона Родриго, демон, старый мошенник Олдервансуайн и маркграф фон Нордланд — одно лицо! Более того, теперь этот проклятый бастард сумел влезть в доверие к герцогу. Вполне понятно, с какой целью!» — Иезуита снова прошиб холод, и он затрясся всем телом.

— Люцифер! — прошептал побелевшими губами Хуго Хемниц. — Господи помилуй! Немедленно отсюда! Брат Доминик принял мученическую смерть за истинную веру! Мы отомстим за него. Но теперь нам надо как можно быстрее убраться отсюда.

Хуго Хемниц знал, что с маркграфом фон Нордландом шутки были плохи, любое промедленье ставило под удар всю хитроумно задуманную затею и грозило всем участникам этой грязной авантюры гибелью.

— Уходим, — повторил коадъютор. — Пока Люцифер ничего не пронюхал, иначе он достанет нас из самой преисподней!

— Кто? — удивился Пикколомини, но, заметив при свете факела, как внезапно изменилось лицо его воспитанника, сам не на шутку перетрусил.

Без лишних слов они подхватили неподвижное тело девушки и поволокли его к склепу под часовней, где был выход наружу и где их ждала карета.

— Если мы успеем к склепу, пока в замке не подняли тревогу, мы — спасены, — сказал, тяжело переводя дух Хемниц, — иначе нас ждёт судьба бедного брата Доминика. Люцифер ни перед чем не остановится, его сбить со следа невозможно. У него нюх похлеще, чем у целой своры охотничьих собак!

Коадъютор рассчитал всё точно, до мелочей: тревога в замке поднялась лишь тогда, когда карета с злоумышленниками помчалась вон, унося оглушённую Брунгильду из Шверина. Едва запряжённая четвёркой добрых коней карета тронулась, к ней пристроились невесть откуда взявшиеся два всадника в чёрных плащах, вооружённые до зубов.

— Дочь герцога нуждается в почётном эскорте из людей, достойных её высокого положения. Граф Франц фон Лауэнбург своё дело знает. Кстати, он близкий родственник герцога Франца Альбрехта фон Заксен-Лауэнбурга!

Пикколомини вздохнул с облегчением и похлопал всё ещё не пришедшую в себя Брунгильду по коленям и по бёдрам:

— В застенках резиденции епископа она будет надёжно укрыта!

— Нет! — вдруг резко оборвал его Хуго Хемниц. — Люцифер наверняка уже идёт по следу, и я ничуть не сомневаюсь, что он уже посоветовал герцогу оцепить резиденцию епископа и даже устроить там обыск. Я слишком хорошо знаю это исчадие ада! Лучше отвезём эту красавицу в доминиканский монастырь к аббату Кардиа, он не так далеко отсюда — в окрестностях Гравесмюлена. В этом монастыре после бесчинств проклятых еретиков нашли временный приют сёстры-урсулинки[234]. Поэтому там дочь герцога сможет принять постриг и легко затеряться среди благочестивых сестёр. Впрочем, когда она примет постриг, то сразу отпадёт необходимость прятаться от глаз родного отца! Ха! Ха! Ха!

— А согласится ли она принять постриг? — наивно спросил граф.

Хуго Хемниц снова нервно захохотал.

— Она просто об этом мечтает, и я уверен, что эта юная развратница скоро будет умолять нас об этой милости. Кроме того, Святая Католическая Церковь вряд ли будет считаться с желанием послушницы, каковой уже стала дочь герцога. Она, как примерная монахиня, будет скрупулёзно соблюдать устав какого-нибудь монашеского ордена, например, урсулинок. Сама по доброй воле сообщит отцу, что давно устала от мирской суеты и поэтому навсегда уходит в монастырь замаливать грехи родителей. Однако, главная причина её ухода в монастырь — внезапное просветление, раскаяние и, как следствие, нежелание спасать от меча Божьего правосудия такого грязного нечестивца и закоренелого еретика, как проклятый барон фон Рейнкрафт. Поверь, сын мой, мы сумеем наставить на путь истинный эту юную сумасбродку. Очень скоро Брунгильда фон Валленштейн добровольно станет на путь смирения и покорности и ещё послужит нашей Матери-Церкви и ордену. Это, кстати, заставит призадуматься и его высочество герцога, — снова нервно рассмеялся Хуго Хемниц.

В продолжение этой поучительной беседы коадъютор несколько раз тревожно оглядывался в заднее окошко, но погони не было — только два всадника в чёрном продолжали скакать следом. Хемниц не ошибся, предсказывая действия проклятого Люцифера, скрывающегося в доме Валленштейна под личиной скромного учителя фехтования и астролога. Лишь только поднялся переполох в связи с похищением Брунгильды и зверским убийством её горничной, он, связав все события последних дней, сразу всё понял. Но, несмотря на то, что по его совету несколько рот солдат были немедленно посланы к резиденции епископа, перекрыв там все входы и выходы, а полки рейтаров наглухо блокировали все пути и дороги, ведущие из Шверина так, чтобы даже мышь не могла проскользнуть, все принятые экстренные меры запоздали — хитроумный иезуит на шаг опережал маркграфа фон Нордланда. Правда, Хуго Хемниц и на этот раз недооценил своего заклятого врага.