— Приятно слышать, сын мой, что ты не тратил драгоценное время зря и основательно изучил все привычки герцога и его змеиного отродья, — сказал Хемниц.

И вот теперь, когда они со всеми предосторожностями подошли к потайной двери, ведущей в фехтовальный зал, и Хуго Хемниц, мельком глянув в хитро замаскированный смотровой глазок, приказал своим спутникам располагаться поудобнее и отдыхать — что было весьма непросто в тесном, душном, пыльном пространстве между стенами — Пикколомини, чихая от пыли, обратился к иезуиту.

— Что ещё? — грубо переспросил коадъютор.

— Не лучше ли было совершить это богоугодное дело вчера ночью, когда эта подлая тварь только отошла ко сну? — дрожа от нервного возбуждения, смешанного со страхом, заныл граф.

— Нет ничего хуже человеческой глупости, — с нескрываемым раздражением заметил Хемниц. — Ты, сын мой, разве не читал «Похвалу Глупости» знаменитого негодяя, но довольно умного человека — Эразма Роттердамского[232]. Хоть он и был еретиком и нечестивцем, но тебе не мешало бы набраться ума хотя бы у него. Видно, сам дьявол отобрал у тебя остатки разума, придётся повторить специально для тебя: весь смысл похищения сводится к тому, чтобы герцог или кто-либо другой из дружков барона не успели подготовить замену этой проклятой новоиспечённой невесте смертника. Кроме того, ранним утром люди герцога, уверенные в том, что Брунгильда, как обычно, травит зайцев на окрестных крестьянских полях, не сразу хватятся этой дрянной девки. Не ты ли, сын мой, говорил, что утро — самое удобное время для похищения дочери герцога или, может, ты от страха лишился остатков рассудка? — с подозрением спросил у своего послушника зловещий иезуит.

— Ваша экселенция ещё сможет убедиться, что это не так! — воскликнул задетый за живое Пикколомини.

— Замечательно, сын мой, — успокоил его Хуго Хемниц. — Однако рассвет уже близок и, если верить тебе, в фехтовальном зале вот-вот появится герцог.

— И мессир Цезарио Планта, — добавил граф дрожащим голосом, так как действительно очень трусил.

— Кто такой, этот Цезарио Планта? — насторожился Хемниц, но граф не успел ответить.

Из зала внезапно донеслись громкие голоса и звон клинков. Коадъютор жадно припал к смотровому глазку и увидел двух рослых фехтовальщиков в белых рубашках, заправленных в штаны военного покроя и в высоких кавалерийских ботфортах. В одном из них он сразу узнал герцога, другой стоял спиной к иезуиту, выбирая на стеллаже подходящую рапиру.

— Их только двое! Я будто это предчувствовал! — радостно прошептал Хемниц. — Самое время покончить с герцогом, с этим гнусным изменником, вступившим в сговор с врагами Церкви. Сегодня он дорого заплатит за попытку напялить на себя королевскую корону! Сейчас, дети мои, — обратился иезуит к послушникам, — вы дадите его высочеству урок фехтования, затем умертвите обоих! Брат Доминик отвечает за это богоугодное дело!

— Ваша экселенция, всё будет сделано, как вы прикажете! — с готовностью ответил смуглокожий, свирепого вида монах, почти на голову возвышавшийся над своими собратьями.

— Действуйте быстро и не давайте им опомниться! Потом ждите нас в склепе под часовней. И да поможет вам Бог! — напутствовал своих послушников их старший наставник. — Атаку начнёте через четверть часа после того, как мы удалимся! Сверим часы!

Доминик молча достал из складок сутаны серебряные часы и показал Хуго Хемницу. Последний в свою очередь достал свои и молвил:

— Итак, начинаем! Веди в покои этой нечестивой девки! — обратился он к сильно побледневшему Пикколомини.

Ровно через пятнадцать минут после ухода коадъютора и графа в стене, облицованной панелями из морёного дуба, бесшумно отворилась потайная дверь, и в фехтовальный зал ворвались четверо монахов-иезуитов, переодетых нищенствующими францисканцами, вооружённых шпагами и кинжалами. Герцог и Цезарио Планта, заметив их боковым зрением, тотчас отскочили под защиту стены с развешанным на ней холодным оружием. При этом Планта успел сорвать с неё ещё одну длинную шпагу. Герцог немедленно последовал его примеру, и в утренней тишине фехтовального зала звякнули восемь клинков.

«На шум в фехтовальном зале может сбежаться охрана и челядь, а мы тем временем успеем захватить проклятую девку и благополучно доставим её в склеп, — удовлетворённо подумал Хуго Хемниц. Его грела мысль, что теперь герцог будет наверняка убит — брат Доминик своё дело знает — и, таким образом, окажется выполненным основное задание ордена. — Резню мы обставим так, чтобы вся вина за неё легла на совесть братьев-доминиканцев и миноритов, и, даст Бог, Великий Понтифик всю эту братию поставит на место, и она не будет больше путаться у нас под ногами!» — Судьба послушников, которых наверняка изрубит взбешённая охрана герцога, Хемница особенно не интересовала. Ему жаль было брата Доминика, но увы! Все мы в руках Господа. — «Ad malorem Dei gloriam», — мысленно проговорил про себя иезуит.

Выйдя из потайного хода, Хемниц с графом оказались в пустынном коридоре.

— Там спальня её высочества, дочери герцога, — объяснял Пикколомини, знавший женскую половину замка, как свои пять пальцев, указав на резную массивную дверь в конце коридора. — Её служанка живёт вон в той маленькой каморке, — продолжал граф таинственным шёпотом, указывая на неприметную дверку рядом. — Дочь герцога всегда поднимается с первыми лучами солнца, и в это время её служанка уже наверняка прибирает её спальню и помогает этой маленькой стерве облачаться.

— Это плохо. Придётся тебе лично, сын мой, заняться этой служанкой. Нам не нужны лишние свидетели, — шепнул в ответ Хуго Хемниц и смело, решительно, не колеблясь, постучал в дверь спальни дочери герцога.

В ответ не раздалось ни звука. Иезуит постучал настойчивее. На этот раз за дверью раздался какой-то шорох и чей-то голос, но его тотчас перебил другой:

— Кого там ещё дьявол принёс?

— Это я, слуга его высочества! — неожиданно для себя прохрипел Пикколомини, искусно подражая простуженному голосу камердинера.

Хемниц одобрительно кивнул головой и отметил про себя, что его подопечный, когда это необходимо, умеет владеть собой.

В замке заскрипел ключ, и недовольный голос Брунгильды:

— Узнай, какого чёрта притащился сюда в такую рань этот старый козёл? — сказала дочь герцога, добавив крепкое солдатское ругательство, достойное матерого ландскнехта.

Пикколомини выхватил кинжал и, едва дверь приоткрылась, резко рванул её на себя и молниеносно воткнул узкое трёхгранное лезвие в живот девушке. В следующее мгновенье граф ворвался в комнату, примыкающую к спальне, за ним проскользнул Хуго Хемниц. Он бросился к ничего не подозревающей полуодетой Брунгильде. Ей оставалось напялить на себя зелёный из тонкого сукна камзол и такого же цвета бархатный плащ с окантовкой из золотого галуна, когда внезапно появились незваные гости: две зловещие фигуры в чёрных монашеских рясах и в чёрных балахонах с прорезями для глаз. В руках одного гостя блестел кинжал, испачканный кровью несчастной служанки. Казалось, гости не произвели на дочь герцога никакого впечатления, её рука спокойно потянулась к перевязи со шпагой, лежащей тут же, на стуле. Однако Хемниц успел опередить Брунгильду и отшвырнул шпагу прочь, но в следующий момент неожиданный удар кулаком снизу в челюсть свалил его с ног. В этот критический момент Пикколомини подскочил к девушке сзади, обхватив её плечи левой рукой, приставил окровавленный кинжал к горлу. Брунгильда на время прекратила сопротивление. Иезуит тем временем вскочил на ноги и, взбешённый от самой мысли, что его свалила с ног какая-то сопливая девчонка, яростно набросился на Брунгильду, пытаясь натянуть ей на голову приготовленный для этой цели мешок, однако получил жестокий удар ногой в пах и скорчился на полу. В следующий момент Брунгильда тяжело повисла на руке Пикколомини, оглушённая тяжёлым ударом рукоятки кинжала в висок.

Очухавшись, Хемниц, бормоча страшные проклятия, кряхтя и охая от сильной боли в промежности, грязной тряпкой завязал не в меру прыткой девчонке рот и, наконец, натянул ей на голову пыльный мешок. Заговорщики выскользнули за дверь. Почти у самого порога, всё ещё дёргаясь в конвульсиях, лежала служанка, и Хемниц, достав из складок сутаны свою страшную шпагу, ловко проткнул бедняжке горло.