Горячее какао, и творог быстро утоляют и так не слишком большой голод, а дальше, убрав и вымыв на кухне посуду, я понимаю, что делать мне совершенно нечего. Скудная книжная полка в гостиной пока не привлекает внимания, а вот двор возле дома, усыпанный белым пушистым снегом очень даже.

Я еще минут десять увлеченно созерцаю сверкающий под солнцем снежный покров, синеющую чуть поодаль кромку леса, и важную белобокую сороку, что-то увлеченно выискивающую на земле, пока желание сию минуту выйти на улицу, не начинает нестерпимо жечь в груди.

Не в силах совладать с ним кидаюсь к шкафу, где нахожу теплые вязанные шоссы, подумав, беру еще одни, подбитую мехом рубашку и жилет, а в шкафу в холле теплый плащ. С обувью возникают проблемы. На меня башмаки герра канцлера непомерно велики, но если обвязать вокруг щиколоток шнурки, то, может, и не спадут.

Так вот разряженная, как самое настоящее огородное пугало, я высовываю нос из дома и тут же зажмуриваю глаза от яркого солнца. Умопомрачительный запах морозного воздуха и соснового леса забивает легкие так, что даже начинает немного кружится голова. Я немного стою на крылечке, стараясь привыкнуть к ощущениям, а затем делаю осторожный шаркающий шаг вперед.

Свежевыпавший неглубокий снег тут же приминается под тяжелой подошвой, и я делаю еще один шаг. Сорока испуганно вспархивает, но далеко не улетает, а садиться на расстоянии нескольких метров от меня и снова начинает копошиться в снегу. К ней присоединяется оголодавшая товарка, и птицы с двойным энтузиазмом принимаются за работу.

Я немного понаблюдав за ними, решаю немного прогуляться, хотя бы обойти по кругу дом. За двор, мне страшно выходить, хотя Рейнхард и говорил, что я тут в безопасности. Впрочем, и двора-то тут особо нет. Сам дом построен посреди огромной поляны, плотно окруженной высоким хвойным лесом, углубляться в который у меня совершенно нет желания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Намотав несколько кругов, возвращаюсь к крыльцу и вижу по-прежнему занятых делом сорок, теперь бедняг уже три. Пожалев несчастных птиц, возвращаюсь в дом и, прихватив остатки творога, высыпаю его на землю. Вначале сороки даже внимания не обращают на мое подаяние, но стоит мне только скрыться за дверью, как с голодным энтузиазмом бросаются на угощение.

Я умильно наблюдаю за этим уже из окна гостиной, раздевшись и устроившись на подоконнике. Ходить в халате мне неудобно, а оставшись в одних шоссах и теплой сорочке я чувствую себя вполне комфортно, словно в леггинсах и тунике, и принимаюсь раздумывать над тем, что делать дальше.

Рейнхард

– Вот отчеты, герр канцлер, – тычет мне в руку кипу бумаг верный помощник Гофрид.

Просматривать документы приходится на ходу, задерживаться на работе у меня сегодня в планах нет.

И так, графиня Бульштейн скоропостижно скончалась, упав с лошади. Отчеты двух патологоанатомов и свидетельские показания твердят о том, что смерть была чистой случайностью, и следов насилия нет. Любопытно…

Кларисса очень любила ездить верхом и была умелой наездницей, что же ее подвигло взять, во-первых, на прогулку не свою любимую Луну, а нового и необъезженного жеребца Шварца, во-вторых не удержаться на его спине, когда она с младых лет лихо управлялась с самыми норовистыми лошадьми… Вопрос остается открыт… В том, что от бывшей любовницы избавились, как от главного свидетеля, сомнений не возникает… А вот как… Пригрозили? Возможно… Лошадь отравили? Тоже вариант…

А вот и отчет ветеринара. Шварц был полностью здоров. Был. Его ликвидировали сразу. После происшествия он начал вести себя неадекватно и пришлось животное убить.

Так, что у нас дальше… Допрос Лизхен… Служанки моей невесты. Так… Эта ничего не знает, ничего не видела, верой и правдой служит королевской семье уже десять лет, продолжая семейную традицию. Но на прортальщика Вету навела именно она, хотя и не нарочно. Впрочем, за ней еще стоит понаблюдать. Пока пускай возвращается к своим обязанностям.

Бруна, новенькая, заменяла Лизхен, пока с той беседовали наши доблестные следователи по вопросу прогулок Веты по ночам в королевском саду. Ее и допрашивать нечего, всего-то день провела в покоях Цветаны.

Сестра Лизхен Илма, портальщик. Вету видела первый раз, но кое-что любопытное сказала. Перед моей нареченной к ней на прием приходил клиент, записался в последний момент, уговорив принять раньше начала рабочего дня. Настаивал на встрече, делая акцент на срочности и переплачивая за неурочный час, а сам перекинулся парой слов с Илмой и вышел. Но, после отправки Веты зашел снова и попросил отправить в тот же мир. Назвался родственником девушки… Среди трупов, напавших на Вету оборотней, переправленных с Земли, Илма его не опознала. Хотя довольно-таки подробно описала, и художник уже набрасывает его портрет.

Допрос некромантами тоже не дал результата. Оба мертвых оборотня молчат, связанные печатью. Хотя маги уже работают над ее взломом. Надеюсь, они закончат раньше, чем станет слишком поздно. Через несколько дней после смерти мозг полностью разрушится, даже несмотря на наши ухищрения в замедлении процессов гниения, и от таких свидетелей кроме мычания ничего не добьешься.

Остальные документы прячу, просмотрю в лесном коттедже. А сейчас время опрашивать следующего свидетеля, и я хочу при этом присутствовать.

Мальчишка лет двенадцати сидит за столом в допросной и хмуро смотрит на всех исподлобья. Худой, грязный, щуплый… обычный уличный побирушка.

– Я уже все рассказал, – зло фыркает он, увидев меня. – Больше ничего не знаю.

– Так расскажи мне еще раз, я ведь не слышал, – сажусь напротив него и пристально смотрю в глаза. Оборотень. Чистокровный. Какое-то мелкое животное, возможно хищник.

– Пускай те вам перескажут, – презрительно цыкает в сторону оборотней нахальный малой и вольготно откидывается на спинку кресла, складывая руки на груди.

– А хочу тебя услышать, – хмыкаю про себя, но внешне остаюсь таким же суровым.

Несмотря на внешнюю браваду, постреленок явно чувствует во мне сильного хищника, которому инстинктивно следует кориться, но сопротивляется изо всех сил, то ли выгораживая кого-то, то ли просто отчаянно труся.

Запугивать детей я не люблю, но если он вхож в одну из уличных группировок, нужно постараться выжать из него все, что получится. Гуманно выжать естественно. А потом пристроить к делу. Нечего таким талантливым и смелым оборотням шататься по улице, попадая в новые и новые передряги. Он, судя по всему, умный малый и сразу оценит перспективу государственных харчей и образования.

– Давай так, – смотрю краем глаза на протокол, чтобы узнать имя ребенка. – Флоренс…

– Фриц… – перебивается меня постреленок.

– Прости? – удивленно поднимаю брови

– Меня зовут Фриц, – с нажимом произносит детеныш.

– Хорошо, Фриц, – тут же соглашаюсь. – Мы забываем о твоем вторжении в королевский сад, которое между прочим карается законом. – А ты с нами сотрудничаешь.

– Карайте, – упрямо вздергивает подбородок мальчик. – Максимум – вы меня посадите в тюрьму для несовершеннолетних. А если я вам солью информацию, меня прирежут в первую же секунду на улице.

– Не прирежут, Фриц, – твердо заявляю. – Ты на улицу не вернешься. Я забираю тебя себе.

Глаза мальчишки округляются как два блюдца, кажется он вот-вот упадет от изумления.

– Куда это себе? – испуганно выдавливает он.

– Ты знаешь кто я? – хитро щурюсь.

– Знаю, презрительно кривится ребенок. – Ты булл.

Ругательное название городской стражи слетает с его губ очень даже легко и непринужденно. Гневно дергается один из следователей, оскорбленный подобным высказыванием, второй оказывается более сдержанным, но тоже сжимает кулаки.

– Ты ошибаешься, малыш, –- вкрадчиво говорю, не отрывая взгляда от его глаз. – Я Рейнхард Вельф… Слышал о таком?