– Клянусь, я не обижу тебя. И смотреть не буду… – мягко убеждает меня мужчина. – Главное держись за мою руку и ногу не напрягай. Это нужно, Вета, ты же понимаешь. Я постараюсь быстро.

И прежде, чем я успеваю что-то понять, он, чуть повозившись, чем-то щелкает, и вода в ванне начинает стремительно убывать, не оставляя мне выбора. Опускаю голову и позволяю себя поднять, оставаясь все также спиной к нему. А на макушку и спину мне начинает литься приятная теплая вода. Краем глаза я замечаю прозрачный стеклянный ковш в правой руке Рейна, левую он выставляет вперед, так, чтоб я могла за нее крепко ухватиться и дотрагиваться до дна лишь кончиками пальцев больной ноги. Смущение и неловкость смешиваются в душе в какой-то сумбурный коктейль эмоций, я едва могу дышать от стыда, хоть длинные волосы почти полностью прикрывают все самые сокровенные места.

– Вот и все, правда же не страшно, – ставит он на тумбочку ковш, а на плечи мне опускается одно из огромных пушистых полотенец. – Еще минутку я помучаю твою невинную натуру и все.

Завернув как куклу, он снова подхватывает меня на руки и несет в комнату. А там, усадив на кровать и указав на разложенный на покрывале халат, говорит:

– Можешь надеть его. Я пока тоже схожу в ванную.

С этими словами он оставляет меня в одиночестве и исчезает за дверью санузла, а, спустя несколько секунд, до меня доносится шум воды. Только тогда я позволяю себе расслабиться и тщательно вытереться полотенцем, чтоб сразу же накинуть одежду. Затем принимаюсь сушить волосы, промакивая влажные пряди им же, второе для головы мы забыли взять, но не буду же я сейчас туда идти по него.

И пока вожусь со своей шевелюрой, с любопытством рассматриваю комнату. Она большая, даже огромная – стены обиты тканью нежного желтого цвета, над кроватью такой же балдахин, на окнах золотистые шторы и снежно-белая мебель, только картины на стенах разбавляют этот чудный монохром. Открытые двойные двери показывают часть не менее огромной гостиной. Со своего места я прекрасно вижу круглый стол у окна и поднос с крышкой, под которой, судя по всему, и есть ужин.

В животе начинает громко урчать. От пельменей, съеденных бог знает сколько времени назад, уже давным-давно остались одни воспоминания. Интересно, Рейнхард долго будет там плескаться? Сама я вряд ли отважусь приступить к еде, но голод буквально скручивает желудок в бараний рог, а воистину потрясающие запахи, доносящиеся из соседней комнаты, будоражат мое гастрономическое воображение. Я легко улавливаю ароматы свежеиспеченных булочек, плавленого сыра, бекона… Рот мгновенно наполняется слюной. Ох, ну до чего же он долго!

И когда, наконец, дверь, скрипнув, отворяется и на пороге возникает Рейнхард, я уже ни о чем, кроме пищи и думать не могу, хотя и отмечаю краем глаза, как красиво облепляет тонкая ткань атласного черного халата его рельефные плечи, а влажные волосы, спускающиеся чуть ниже затылка, завиваются упругими колечками.

– Ну, как ты себя чувствуешь, – интересуется мужчина, лукаво блестя глазами.

– Голодной, – вырывается у меня, и я отчаянно краснею.

Оборотень тихо хмыкает и, чуть взмахнув рукой, указывает в сторону накрытого стола.

– Тогда, милости прошу! – его губы подрагивают в едва скрываемой усмешке. – Я тоже не прочь подкрепиться. Голоден, как волк.

Снежно белые зубы сверкают в оскале, и в глаза сразу бросаются острые клыки.

Нервно сглатываю и, соскользнув с кровати, аккуратно ступаю на пол, чуть поджимая под себя ногу.

– Я сама, – предупреждающе выставляю ладонь, когда канцлер шагает ко мне, желая подхватить на руки.

Не скажу, что мне неприятно, когда меня носят на руках, наоборот, очень приятно, даже слишком. Но чувства, которые во мне пробуждает близость мужчины, пугают и вызывают неловкость, умом-то я совершенно не испытываю к этому человеку, то есть оборотню, симпатии.

Глаза Рейнхарда загораются опасным блеском, ему не нравится, что я перечу, и это видно. Более того, он слушать меня не намерен, потому как делает еще один шаг вперед, несмотря на мою просьбу.

– Нет, – снова качаю головой. – Не подходите!

Быть настолько во власти кого-то невыносимо и страшно. Что я могу ему противопоставить? Тут, в его мире, в его доме, у меня совсем нет прав и защиты. Разве что он. Только кто защитит меня от самого герра канцлера? Осознание своего бесправного положения приводит в ужас. Дома, на Земле, я всегда знала, что меня охраняет закон, тут я во власти самого закона.

– Мне не нравится это слово из твоих уст, – скрипит зубами Рейнхард. – Ты под моей опекой, и мне решать, что для тебя будет лучше!

– Но там не менее, вы время от времени будете его слышать, – задираю подбородок, хотя сама внутри дрожу от страха, и гордо ковыляю в соседнюю комнату.

Может, я поступаю и глупо, но почему-то мне кажется важным подчеркнуть эти хоть и призрачные, но границы своей личности. Я не кукла, не игрушка, и кем бы он не был, кем бы не считал меня, осознание того, что я личность, ни один оборотень не заберет.

За спиной слышится злобный рык, на талию мне ложится ладонь, и крепко обнимает, прижимая к горячему телу. Но на руки меня герр канцлер  все же не берет, а просто поддерживает, следя за тем, чтобы я не нагружала слишком сильно ногу.

Почему-то эта маленькая победа пробуждает робкую надежду в моем сердце. Вдруг не все так плохо, и с ним возможно договорится? Может, не сейчас, не в эту минуту, когда он голоден, раздражен и утомлен, а чуть позже – завтра или послезавтра…

Чем ближе мы подходим к столу, тем явственнее ощущается умопомрачительно аппетитные запахи. Живот начинает урчать, и я прижимаю к нему ладонь в надежде заглушить неприятный звук.

Возле уха тихо хмыкают, и последние шаги я буквально пролетаю, едва касаясь ногами земли, а затем меня осторожно усаживают на стул. Тихо вздыхаю – все равно в конце все сделал по-своему, и беру со стола салфетку, аккуратно расстилая ее на коленях. В голове проносится тысяча благодарностей Людмиле Александровне, которая помимо зарубежной литературы, вела у нас в школе уроки этикета. Ведь именно, благодаря ей, теперь я имею хотя бы частичные представления о том, как вести себя за столом, тем более что это не официальный прием пищи, а обычный ужин.

Я честно стараюсь не набрасываться на еду, а есть чинно и аккуратно, орудуя, как положено, ножом и вилкой, и отрезая маленькие кусочки от огромного куска стейка. К нему прилагается в качестве гарнира картофельный салат. В центре стола на большом блюде лежат горячие бутерброды с ветчиной, сыром и помидорами, которые, как это не удивительно, даже не успели остыть. А чуть поодаль сверкают румяными боками разнообразные виды хлеба и булочек в прелестной плетеной корзине, радуют глаз еще несколько видов салатов, к которым у меня уже нет сил тянуться, огромная яичница-глазунья, посыпанная зеленью и тертым сыром, большой пузатый чайник с каким-то парующим напитком, и рядом с ним, расписанный яркими синими цветами, молочник.

То ли нас решили накормить плотным ужином, то ли тут вообще традиция отдавать последний прием пищи врагу не принята, но изобилие блюд поражает.

Я довольно-таки быстро насыщаюсь и с вздохом отодвигаю полупустую тарелку. Теперь, когда голод не мешает мыслить, в голове снова возникают тысячи вопросов, которые так необходимо задать моему собеседнику, чтобы хоть на толику разобраться в том, что меня ждет в дальнейшем.

– Что вы со мной намерены делать? – спокойно спрашиваю, отпивая из чашки чай с молоком. Это спокойствие напускное, на самом деле внутри все сжимается от страха, но закатывать истерику тоже не стоит.

– С тобой? – поднимает брови оборотень, окидывая меня хищным взглядом.

– Да, – киваю. – Какие у вас планы? Не могу же я сидеть взаперти в этих комнатах?

Последняя фраза сказана шутливо, и я слегка улыбаюсь.

– Отчего же? – откидывается на спинку стула герр канцлер. – Именно это тебя и ждет в ближайшее время. Пока я не решу кое-какие дела.